Егор лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку, будто бы спал. Но это было притворство — он прекрасно слышал каждое слово матери, которое она уже в который раз повторяла с той самой усталой интонацией, какой обычно говорят с обречённостью в голосе:
— Егор, собирайся.
Он не шевельнулся. Только плотнее закутался в плед и отвернулся к стенке. Словно если он сделает вид, что его нет дома, то всё плохое просто исчезнет. Но реальность была жестока — она никуда не делась.
— Нет, я не могу… Ты не понимаешь по-русски? Я сказала — вставай! Нам нужно ехать!
В комнату вошёл дядя Паша — высокий, широкоплечий, с добродушной улыбкой, которая почему-то вызывала у Егора желание бросить в него чем-нибудь тяжёлым. Он попытался вмешаться:
— Егор, старик, ну нам правда нужно ехать. Мы опоздаем на поезд.
Тогда мальчик резко зажал уши ладонями, будто эти слова были каким-то адским шумом, который нельзя вынести. Он даже зубами скрипнул от злости.
— Так, всё! Мне надоело! — мама повысила голос, и в её тоне проскользнули стальные нотки. — Если мы опоздаем из-за тебя — можешь забыть про секцию, про новые кроссовки и про поездку в июле к отцу, понял?! Мне. Надоело.
Слово «поездка к отцу» ударило больнее любого ремня. Егор медленно сел, ошеломлённый предательством. Что значит — забыть про поездку ? Это же его единственная надежда на спасение. Он посмотрел на маму, но ничего не сказал. Просто встал, как робот, которого включили силой.
Потом он прошёл мимо них, будто они были невидимыми. Не глядя, оделся, молча взял свой рюкзак и вышел из квартиры. Всё происходило как в замедленной съёмке — каждый шаг давался с усилием, потому что внутри него бушевал целый ураган эмоций.
Да, он ненавидел этот день. Ненавидел поездку. И больше всего — ненавидел этого самого дядю Пашу. Почему мама вообще вышла за него замуж? Раньше они жили вдвоём, их было двое — и им было хорошо. Без чужих людей, без чужого запаха в доме, без этой фальшивой весёлости, которую излучал этот мужик. А теперь — вот он, дядя Паша, будто родной, будто всегда был рядом. Ага, конечно.
«Старик… мужик…» — передразнивал Егор про себя, вспоминая его манеры и постоянные шутки. — «Ага, сейчас подружусь с тобой. Да пошёл ты…»
И мама тоже хороша. Она ходила вокруг него, как курица вокруг яйца. То ему кофе сварит, то пирог испечёт, то на прогулку потащит. А когда Егор просил чего-то — сразу: «Нельзя, денег нет». А Паше — всё можно. Розетки починил? Полки прибил? Диван новый купил? Ну и что? Что за герой-то такой?
Мать ещё и подругам всё уши прожужжала: «Паша сделал, Паша помог». Как будто он первый человек в мире, кто умеет держать в руках молоток.
Егору было стыдно. За маму. За эту ситуацию. За то, как она теперь живёт, будто всё прежнее перечеркнуто.
Поездка началась с того, что Егор уселся у окна, чтобы не видеть их лиц. Мама щебетала без умолку, смеялась, рассказывала какие-то истории, а дядя Паша, как настоящий комик, пытался всех развеселить. Егор же чувствовал только одну эмоцию — злость.
«Зачем меня вообще с собой взяли? Я что, маленький? Мне тринадцать лет, почти четырнадцать — через десять месяцев будет!» — думал он, сжимая кулаки. — «Могли бы и три дня одному остаться. Петька, например, неделю один остаётся, у него мамка проводницей работает. А у нас — вот она, с этим своим Пашей… Жили же. Хорошо жили. Бабушка ещё причитает: «Радуйся, сынок, теперь у тебя есть отец». Да на кой он мне сдался?! У меня есть папка. Свой. Настоящий. И я возьму, и попрошу его, чтобы он вообще не отдавал меня мамке. Вот так. И пусть она здесь со своим Пашенькой живёт. Одна. Без меня.»
Егор посмотрел на своё отражение в окне. Выпрямился. В глазах мелькнула решимость. Он точно это сделает. Уедет к отцу. Навсегда.
— Егорушка, давай поедим? — мама протягивала ему пакет с едой.
— Не хочу, — дернулся он.
— Ну, молодой человек, коли не хотите, позвольте на верхнюю полку пересесть. Я, в отличие от вас, голоден.
Егор фыркнул, бросив взгляд на седого старика с большими усами, и быстро полез наверх. На самом деле хотел есть страшно, но показывать это он не собирался. Ни за что.
«Могла бы и сказать этому деду, что сейчас покормишь ребёнка. Нет же — улыбается, радуется. Зачем ей сын? У неё же есть Пашенька…»
Живот урчал от голода. Он не ел с вечера. Могла бы и вспомнить. Ведь раньше мама всегда наливала ему чай, добавляла сахар, размешивала. А теперь — «сам, большой уже». Это всё дядя Паша. Он научил её такому отношению. Егор ненавидел это.
Слёзы сами побежали по щекам — не от голода, а от злости. От обиды. От того, что никто не видит, что ему плохо.
— Егорка, идём, поедим. Мама так вкусно яйца сварила, а курочка… Егор, ммм…
Он сделал вид, что спит. Через пару минут дядя Паша отстал.
— Што? Спит ваш малец? Дюже какой-то он смурной. А всё почему? Да потому что вы их не дерёте! Вот нас драли… Вот вас, например, драл отец?
— Ага, — смеётся дядя Паша. — Помню, раз солдатским ремнём отлупил за дело… Мы с соседом курили за сараем у одной бабки, ну и сожгли ей заднюю стенку… С тех пор и не курю. В Егоровом возрасте были…
— Ууу, один раз…
— Меня кажный день — то батя, то мамка, то бабка, то дед… А по субботам, перед баней — обязательно. Лежишь, бывало, на скамейке и зарок себе даёшь: больше пакостить не буду… Угу, чичас.
— Чичас, ха-ха! А чичас как? Не тронь дитя, в угол на хорох да пащенницу не поставишь… Вот оне вам и кажут — кузькину мать. У нас внук патлы отрастил, в десятом классе учится, жинши какие-то с матери с отцом требует, а они — сто пять рублёв стоят, жинши те… Я бы у тятьки попробовал бы потребовать, ага…
Все смеются. Все, кроме Егора. Он рыдает, уткнувшись в подушку. Обидно до боли. До горечи во рту. Могла бы спросить: «Как ты там? Сынок? Есть не хочешь? Может, что-то болит?» Нет. Она сидит и смеётся вместе с ними. Прилепилась к своему Паше. А на сына — плевать.
«Лучше вообще умереть», — думает он. — «Пусть живёт со своим Пашенькой. Без меня. Всё равно я ей не нужен.»
С этими мыслями Егор, всё ещё всхлипывая, засыпает.
А у бабушки — та же история. Она тоже носится с этим дядей Пашей, как с родным. Прям не нарадуется:
— Егорушка, ты чего мать с отцом достаёшь? Они ведь всё для тебя делают, а ты…
— ОНА МНЕ МАГНИТОФОН ОБЕЩАЛА! У ВСЕХ ЕСТЬ! — не выдерживает Егор.
— Егорка, ну что ты, деточка… Дядя Паша… Его мама заболела очень. Пожилые люди, а у него — никто больше. Мы и сбросились, кто сколько может. Я тоже отправила. Как же иначе?
Егор не отвечает. Только смотрит в окно. И думает: «Всё равно я уеду. К отцу. И никогда не вернусь.»
Егор сидел на скамейке за домом, сжав кулаки, и смотрел в землю, будто в ней были ответы на все его терзающие вопросы. Его голос дрожал от злости, но в ней проскальзывали нотки боли:
— Это мои были деньги. Мне папа прислал.
Слова вырвались с вызовом, но внутри они были полны обиды — ведь это были не просто деньги, а крохотный островок связи с тем, кто его всё ещё любил.
— Аааа, вон оно как… — протянула мама, качая головой. — А ты хоть подумал, сколько всего на тебя тратится? А про Пашу ты вообще забыл?
— А я не прошу его! — выкрикнул Егор, чувствуя, как сердце сжимается в груди. — Почему вы все ко мне привязались?
И он убежал. Просто убежал, не оглядываясь, за угол дома, где можно было спрятаться от всего мира. Там, в тени, он опустился на землю и снова заплакал — не от слабости, а от боли, которую не мог выразить словами.
Мама нашла его. Подошла, как всегда, осторожно, но уверенно, и прижала голову к своей груди. Он резко вырвался, будто её прикосновение обжигало.
— Егорка, ну куплю я тебе этот магнитофон, ну что ты…
— Не надо мне ничего, — прошептал он, горько смеясь. — Купи ему… Своему любимому. Носись с ним.
— Сынок, да что ты такое говоришь?
— Ничего… Уходи… Ты предательница. Я тебя ненавижу.
Мама замерла. Её плечи поникли, лицо вдруг стало старым, уставшим. Она не ответила. Просто молча отошла. Потом вообще ушла. А Егор остался один. Один на один со своей болью.
Домой они возвращались в молчании. Мама не говорила ни слова. Только дядя Паша, как шут гороховый, то и дело пытался разрядить обстановку шутками, но в его голосе уже не было прежней уверенности — он чувствовал напряжение.
Два дня спустя раздался звонок от отца. Егор подбежал к телефону, как на пожар. Но отец не говорил с ним долго — попросил позвать маму. Та взяла трубку, и лицо её постепенно теряло цвет.
— Но как же? Он же ждал… Мы же с Пашей собрались в отпуск, вдвоём. Билеты уже купили…
Она положила трубку. Глубоко вздохнула.
— Ты не поедешь к папе.
— Почему?! — Егор почуял подвох, но не мог поверить в это. — Почему?!
— Потому что он едет на море с женой и ребёнком. Тебя в его планах нет.
Слова врезались в сердце, словно нож. Егор не знал, что сказать. Он просто стоял, сжав зубы, чтобы не закричать.
— Вы оставите меня дома? На целый месяц?
— Нет, — вмешался дядя Паша. — Мы тебя отправим в деревню, к моему отцу.
Егор скривился. Это было даже хуже, чем быть одному. Деревня. Чужие люди. Сельская тишина. И никакой надежды на спасение.
— А вариант — не ехать куда-то — вы не рассматриваете? — съязвил он, чувствуя, как внутри всё кипит.
— Нет, — резко ответил дядя Паша. — Мы поедем с мамой в отпуск, ты — в деревню к деду.
— Мама! — воскликнул Егор, умоляя хотя бы одного человека встать на его сторону.
— Паш… Может…
— Не может. Собирай чемодан. Бери всё необходимое. Едешь на месяц. Хватит. Мне надоело, как он из тебя верёвки вьёт. Эгоист.
Егор стоял, как окаменевший. Мама подошла к дяде Паше, робко положила руку на плечо. Он дёрнулся и скинул её.
— Можно хотя бы к бабушке? — прошептал Егор.
— Бабушка в санатории, Егор. Слушай, а давай тебе магнитофон купим? Чтобы не скучно было.
— Не надо мне ничего от тебя. Езжайте веселиться…
С этого дня Егор перестал разговаривать с мамой. И с дядей Пашей тоже. Они уехали. А он остался. Один. Сидел на лавочке у чужого дома и не знал, что ему делать. Глаза опять защипало, но он сдержал слёзы.
— Пойдём, Егорушка, поужинаем, да спать будем. Завтра вставать рано… Пойдём на речку, порыбалим…
Егор даже не шевельнулся. Дедушка вздохнул и ушёл.
Посидев немного, Егор осторожно вошёл в дом.
— Садись, поедим…
Он вяло опустился за стол, попробовал еду и отодвинул миску.
— Спасибо.
Ночью он долго не мог уснуть. Слёзы текли сами собой, и он не пытался их сдерживать. Ему было невыносимо жалко себя. Как будто он никому не нужен. Ни маме, ни отцу, ни миру.
Утром его разбудил дед:
— Вставай, Егорушка… А то проспим всю рыбку…
Вставать не хотелось. Но Егор вспомнил, что он не дома. Встал, умылся холодной водой, почистил зубы той же водой.
Позавтракали. И пошли. Всё было как-то странно: туман, роса, ноги мокнут в кедах, глаза слипаются от усталости. Но дед вёл его уверенно.
— Доброе утро, Кузьмич. Гости, как я погляжу?
— Ага, внучок приехал. Чтобы деду не скучно было, пока бабушка в больнице.
— Как там Валя?
— На поправку идёт, Шура.
Егор даже не понял сразу, о ком идёт речь. Но потом до него дошло: это про него. Он — внук. Но какой-то чужой. Такой, кого взяли, потому что больше деваться некуда.
Но прошло время. И Егор привык. Привык к деду, к его еде, к рыбалке, к вечерним историям у костра. Он помогал по хозяйству, подружился с местными ребятами. Однажды он даже спросил:
— Деда… А что такое «ночное»?
Дед рассмеялся, пряча улыбку в усы:
— Хочешь, что ли?
Егор замялся:
— Ну… ребята позвали.
— А не забоишься?
— Неее…
На следующее утро Егор вернулся домой счастливый, с чёрными от печёной картошки губами, уставший, но довольный.
— Дедушка, это было так… классно… А ты меня ещё отпустишь?
— Отпущу, — смеялся дед. — Егорушка, ты прям вытянулся, смотри…
А вскоре вернулась бабушка Валя. Не та, о которой Егор раньше думал, — не строгая, не вечно недовольная. Нет. Она была совсем другой. Ласковой. Она сразу обняла Егора, захлопотала по дому, пекла пирожки, варила вареники. То ягодку в рот сунёт, то похвалит.
Егор и не знал, что бабушки бывают такими.
— Ба, я с дедом на покос с утра поеду.
— Хорошо, Егорушка.
И Егору было хорошо. Так хорошо, что он мечтал, чтобы лето никогда не кончалось.
Однажды ночью он проснулся от голосов. Соскочил с кровати и увидел — мама. И дядя Паша. Он кинулся к маме, а потом несмело подошёл к дяде.
— Вы что? Раньше приехали?
— Мама твоя переживала, думала, ты маленький. А я ей говорю: мужик он у нас…
Егор покраснел. Он не знал, рад ли, что его забрали, или хочет остаться здесь.
— Мам, ты… Можно, я останусь? У деда… у бабы?
— Конечно… Да мы и не пустим. Что ему летом в городе сидеть? Нина, Паша, вы тоже отдохните…
Такое лето осталось в памяти Егора как самое лучшее. Он столько всего пережил, столько узнал, столько переделал с дедом и даже с дядей Пашей. Потом родители уехали, а у Егора ещё целый месяц был впереди.
Прощаясь, он пообещал дедушке и бабушке приехать на следующее лето.
— Обязательно, Егорушка, слышишь? Мы ждать будем. И скучать…
А теперь я — дед. Сам. У меня есть внук Саня — шестилетний, любопытный, с большими глазами. Мы с ним сидим на крыльце и смотрим на звёзды, как когда-то я с моим дедом.
Моя жена уже выглянула пару раз:
— Егор, ты Саньку заморозишь.
— Нет, баба…
— Комары…
— Да баба… Дай нам с дедом пообщаться. По-мужски.
Я улыбаюсь. Вспоминаю того мальчика, который приехал к нам с разбитым сердцем. Чужого по крови, но родного по душе. Мой дед безоговорочно принял его. Сделал своим. И стал для него самым родным человеком.
И я теперь — дед. Такой же, как мой. Такой же, как Кузьмич. Любящий. Понимающий. Принимающий.
И я знаю: это и есть настоящее семья.