Тихий кабинет женской консультации пахл антисептиком и старыми книгами. За окном хмуро моросил осенний дождь, заливая серой акварелью улицы города. Анна сидела на жестком стуле, сжимая в ледяных пальцах кожаную сумочку, подаренную матерью на окончание школы. Казалось, с той поры прошла целая вечность.
— Где Вы раньше были? — голос врача был не грубым, а усталым, выгоревшим, как пепел. Пожилая женщина-гинеколог смотрела на нее поверх очков, и в ее взгляде читалась не упрек, а бесконечная, знакомая до боли жалость. — Сроки критические. Мы ничем не можем Вам помочь. Ничем.
Слова падали, как тяжелые камни, в тишину кабинета. Каждое — отдельный приговор. Анна молча кивнула, губы ее не слушались, дрожали. Как ей объяснить этой умудренной опытом женщине, что такое — жить в вечном цейтноте? Что значит — крутиться, как белка в колесе, между двумя работами, вечными долгами, готовкой, стиркой и убаюкиванием плачущих по ночам детей? Как описать ощущение постоянной, изматывающей усталости, которая въедается в кости и не отпускает даже во сне? И как, скажите, как втолковать кому-либо про мужа, который давно перестал быть опорой, превратившись в еще одного, самого капризного и беспомощного ребенка, вечно пахнущего дешевым алкоголем и чужими духами?
Она не сказала ни слова. Просто встала, механически поблагодарила и вышла в пустой, выложенный кафелем коридор. Ноги были ватными, в ушах стоял нарастающий шум. «Сама виновата. Только сама. Сама. Сама…» — стучало в висках, сливаясь с мерным тиканьем часов на стене. Этот внутренний монолог сопровождал ее годы, он стал фоном ее жизни. Она сама выбрала этот путь. Сама.
…Когда-то давно, в другой жизни, ее звали не Анной, а ласково — Анечка, и будущее виделось ей бесконечным, светлым праздником. Она росла в уютном мире, пахнущем мамиными пирогами и папиными книгами. Дом был полон музыки, смеха и уверенности в завтрашнем дне. Красивая, серьезная не по годам девочка с большими, ясными глазами. Школьные олимпиады, спортивные секции, блестящие перспективы… Родители уже присматривали престижные столичные ВУЗы, и сомнений в том, что дочь покорит любой из них, не было ни у кого.
А потом появился он. Алексей. Ей было семнадцать, ему — двадцать четыре. Он ворвался в ее жизнь не громом с неба, а тихим, настойчивым дождем, который размывает все дороги, смывает краски и оставляет после себя только сырость и запах грозы. Она влюбилась с отчаяньем юности, с той самой безумной страстью, когда разум молчит, заглушенный пением крови. Она не понимала, почему родители смотрят на ее избранника с опаской, почему отец, всегда такой мягкий, хмурится и уходит в кабинет, когда Алексей приходит в гости. А когда тот, набравшись наглости, пришел просить ее руки, отец, не повышая голоса, попросил его уйти и больше никогда не переступать порог их дома.
Для Анны это стало ударом. Она увидела в этом не заботу, а тиранию, непонимание ее великой любви. Через два месяца, получив аттестат, она, не простившись, уехала с Алексеем в его provincialный город. А в день своего восемнадцатилетия она вышла за него замуж в полутемном загсе, где пахло пылью и официальными чернилами. Родители приехали. Мать плакала, отец был молчалив и суров. Они не приняли ее выбора, но и отвернуться не смогли — единственная дочь, родная кровинушка.
Молодая семья ютилась в съемной комнате в коммуналке. Когда родился первый внук, Егорушка, родители купили им однокомнатную квартиру на окраине. А через три года, после рождения Степана, мать, не выдержав мысли, что внуки растут в тесноте, уговорила отца помочь с трехкомнатной. Отец оформил дарственную на дочь. К тому моменту трещины в хрустальном замке ее брака уже зияли, как открытые раны.
Эйфория прошла, розовые очки разбились вдребезги. Семья Алексея оказалась не интеллигентной, как она думала, а «выпивающей». Не горькими пьяницами — нет, они всегда подчеркивали, что пьют «с умом», «культурно». Его родители — работяги, отрывавшиеся по полной в выходные. Младший брат, вечный безработный, пил когда хотел и сколько хотел. Алексей с радостью окунулся в эту привычную, уютную для него атмосферу вечного праздника жизни. Он стал пропадать на недели, возвращаясь домой помятым, чужим и агрессивным.
Анна работала на двух работах и заочно училась на экономиста. Она тащила на себе все: ипотеку, детей, быт, учебу. Алексей работал через пень-колоду, его постоянно увольняли за прогулы. Она уставала до тошноты, до слез, до полного онемения души. Его пьяные дебоши, унижения, измены… Она все прощала. Давала второй, пятый, десятый шанс. Как и миллионы женщин, она боялась остаться одной, боялась не потянуть, верила в чудо, что вот-вот он одумается, увидит, поймет…
…Вечером того дня, после визита к гинекологу, Анна брела домой под холодным дождем. Она не чувствовала ни мокрой одежды, ни пронизывающего ветра. Внутри была только пустота, черная и бездонная. Она работала главным бухгалтером на заводе, а по вечерам, пока дети были у соседки, мыла полы в офисе. Просить помощи у родителей было невыносимо стыдно. Они и не знали, что зять уже два года как не работает, а спокойно живет на ее деньги, валяясь на диване или пропадая в загулах.
Войдя в квартиру, она почувствовала знакомый тошнотворный запах перегара. Алексей лежал на диване, уставившись в телевизор. Увидев ее, он буркнул, даже не повернув головы:
— Пива принесла?
Это наглое, привычное требование стало той самой последней каплей, что переполнило чашу многолетнего терпения. В ее глазах потемнело. Не сказав ни слова, она развернулась, прошла в свою комнату и заперлась. А наутро, отправив детей в сад и школу, собрала его вещи в два старых чемодана. Он проснулся поздно, помятый и злой.
— Что это? — просипел он.
— Уходи. Навсегда, — голос ее был тихим, но в нем звучала сталь, которой не было много лет.
Он не верил, смеялся, потом угрожал, потом плакал. Но она была непреклонна. Она сама вызвала и оплатила такси. Он ушел, плюясь оскорблениями, но с какой-то безумной уверенностью, что это ненадолго. Он пытался вернуться, ломался в дверь, но замки она поменяла. Соседка-старушка, которую он всегда презрительно называл «ведьмой», при первой же попытке буйства звонила участковому. Вскоре Алексей отстал.
Развод дали быстро. Алименты назначили, но какой в них толк с человека, не имеющего ни работы, ни совести? Старшему, Егору, было семь, младшему, Степе, — четыре. Алексей так и не узнал, что у него должна была родиться дочь. Через три месяца он погиб. Задохнулся дымом во время пожара в родительской квартире. Горели они с братом допьяна. Брата спасли, его — нет.
Первое время Анна корила себя. А потом ожесточилась. Она не могла быть его вечной нянькой и спасателем. Некогда было горевать. Вскоре родилась Танюшка. Трое детей. Работа. Дом. Она превратилась в автомат по обеспечению их благополучия. Все силы, всю любовь, всю себя — им. Пенсию по потере кормильца откладывала на их образование. О себе забыла. Перестала смотреться в зеркало. Похоронила в себе женщину. Не до того было.
Время, неумолимое и равнодушное, текло вперед. Дети росли. Выросли. Егор, сжалив сердце матери, окончил медицинский, устроился в больницу. Степан, способный лингвист, учился в университете и неплохо подрабатывал переводами. Татьяна пошла в педагогический.
И вдруг громко хлопнула дверь в ее одинокую, тихую жизнь. Дети выросли. У них появились свои интересы, свои компании, своя жизнь. По вечерам они разбредались кто куда, а она оставалась одна в тишине трехкомнатной квартиры, сидя у телевизора, который бубнил что-то просто для фона. По праздникам — то же одиночество. Они были молоды, им было не до старой, уставшей матери, прожившей свою жизнь.
Именно в этот период полного опустошения она и встретила его. Сергея. Поздний вечер, безлюдная остановка на окраине. Она возвращалась с дня рождения коллеги. Лил как из ведра. Хлипкий козырек остановки не спасал. Автобуса не было уже сорок минут. Она промокла насквозь и уже собиралась идти пешком несколько километров, как рядом остановилась нестарая иномарка. Опустилось стекло.
— Подвезти? Автобусы, кажется, уже кончились.
За рулем сидел немолодой уже мужчина с усталым, но очень добрым лицом. В его глазах не было ни намека на пошлость или охоту. Только искреннее участие. И она, всегда такая осторожная, почему-то без тени страха селась в его машину. Разговорились. Оказалось, живут в одном районе.
На следующее утро, выходя из подъезда, она увидела его машину. Он ждал. «По пути, все равно еду на работу», — сказал он. Стал подвозить постоянно. Потом признался, что специально подстраивал свой график под ее. Он был простым, но очень solidным мужчиной. Развелся с женой после ее измены — классическая история, вернулся раньше из командировки. Детей не было.
Они стали встречаться. Оказалось, что можно не просто молчать друг с другом, а говорить часами. Что можно смеяться просто так, без причины. Что можно чувствовать себя не вьючной лошадью, а желанной, красивой женщиной. Ей было с ним легко и спокойно. Сергей настойчиво, но мягко предлагал съехаться. У него была маленькая однокомнатная квартира, но он мечтал о большем — о共同ном доме.
Анна, окрыленная newfound счастьем, решила для начала познакомить его с детьми. Она ждала не восторга, но надеялась на понимание. То, что последовало, стало для нее ударом под дых.
Дети встретили Сергея холодной, отчужденной вежливостью, а потом, когда он ушел, обрушили на нее шквал ярости и презрения. Они кричали, что им стыдно, что в ее возрасте «нормальные» женщины сидят с внуками, а не бегают по мужикам. Что только «падшие» женщины легкого поведения заводят романы на пятом десятке.
— Но мне всего сорок четыре! — попыталась она робко вставить, и голос ее звучал жалко и неубедительно даже для нее самой. — Я еще живая! Я хочу жить!
— Для нас ты умерла! — цинично бросил Егор. — Умерла, когда начала позорить память нашего отца.
На следующий день сыновья, хлопнув дверью, заявили, что снимают квартиру, «чтобы не мешать тебе водить в отцовский дом своих ухажеров». Дочь, Татьяна, перестала с ней разговаривать. Полностью. Игнорировала ее в соцсетях, не брала трубку.
Боль от их предательства была физической, острой, резала изнутри. Она плакала ночами в подушку, а днем ходила опухшая и молчаливая. Сергей держал ее за руку, молчал и гладил по волосам. Он не осуждал детей, понимая их заблуждение.
И тогда в ней что-то переломилось. Та самая сталь, что once заставила ее выгнать пьющего мужа, вновь зазвенела в душе. Она долго думала и приняла решение. Она набрала номер старшего сына и сказала спокойным, ровным голосом, без истерик:
— Я разменяю эту квартиру на три однокомнатные. Вам, Степану и Татьяне. Вы взрослые, самостоятельные люди, и мать-потаскуха, как я поняла, вам больше не нужна. Живите как знаете. Мебель забирайте всю, разделите сами. Я ухожу к Сергею. Спасибо за… понимание.
Она положила трубку, и ее всю затрясло. Это была самая тяжелая речь в ее жизни. Но самая освобождающая.
Она сделала все, как сказала. Было невыносимо больно, стыдно и страшно. Она шла на ощупь, разбивая вдребезги старую жизнь, чтобы попытаться построить новую. Дети молча взяли свои квартиры. Звонили редко, сухо, только по делу.
Сергей поддержал ее. Они продали его однокомнатную и эту, добавили сбережений и купили просторную двушку в хорошем районе. И началась новая жизнь. Тихая, спокойная, наполненная простым человеческим теплом. Он варил ей кофе по утрам, они вместе ходили в кино, просто гуляли, держась за руки. Она впервые за двадцать лет вздохнула полной грудью.
А потом она поняла, что ждет ребенка. Сергей, узнав, расплакался, как мальчишка, а потом схватил ее на руки и закружил по комнате. Он светился от счастья, опекал ее, как драгоценную хрустальную вазу. Он дарил ей ту любовь, о которой она читала в романах и в которую уже давно перестала верить.
Дети, узнав о беременности, перестали звонить даже формально. Стыд и неприятие достигли апогея. Анна переживала жутко, боялась выкидыша от стресса. Сергей был ее каменной стеной. «Все наладится, родная. Поверь. Все наладится», — шептал он, обнимая ее по ночам.
Беременность была тяжелой. Возраст, нервы… Врачи настояли на кесаревом сечении. И на свет появилась она — Дарья. Крошечная, рыжая, с огромными синими глазами Сергея.
И случилось чудо. На выписку из роддома пришли все. Все трое. Егор, Степан и Татьяна. С огромными букетами, воздушными шарами, с конфетами. Они стояли в дверях больницы смущенные, растерянные, но с улыбками. Анна, бледная, уставшая, но сияющая, увидела их и не поверила своим глазам.
Первым шагнул вперед Егор.
— Мам… Прости нас. Мы были сволочами, — выдохнул он, глядя в пол.
Они вошли. Смотрели на маленькую Дарью с благоговейным страхом. Татьяна, сама будущий педагог, first стала захаживать «помогать», потом просто так — посидеть с сестренкой. На крестины приехали и сыновья. В старой церкви, под сводами, пахнущими ладаном и воском, Анна подошла к ним, обняла и тихо сказала:
— Я вас очень люблю. Просто звоните. Хоть иногда. И приходите. Я всегда вас жду.
Сергей оказался прав. Все наладилось. Медленно, постепенно, с неловкостью и оглядкой, но наладилось. Егор женился и стал приходить в гости с милой, улыбчивой женой. Степан привел свою девушку — серьезную аспирантку. Татьяна возилась с Дашей, как с живой куклой, покупала ей платья и заплетала косички.
Пухленькая, курносая Дарья с ясными голубыми глазами стала тем цементом, что скрепил рассыпавшуюся было семью. Ее безудержная детская радость, ее доверчивые объятия растопили лед в сердцах старших детей.
Анна сидела вечером в гостиной их общей с Сергеем квартиры. На кухне хлопотал он, что-то мастеря на ужин. В кресле напротив дремал Егор с газетой на коленях, его жена помогала Тане купать Дашу, из ванной доносился хохот и плеск. Степан с Сергеем о чем-то спорили у окна, жестикулируя.
Анна закрыла глаза и глубоко вздохнула. Она чувствовала тихую, глубокую, выстраданную до слез благодарность. Благодарность судьбе за этот вечер, за этот шумный, теплый дом, за это сложное, многоступенчатое, но такое прочное счастье. Она прошла через ад, но выстояла. И теперь могла просто жить. Дышать. И быть счастливой.