Река Боярка лениво несла свои воды меж пологих берегов, поросших плакучими ивами. Деревня, притулившаяся к ее изгибу, будто дремала под мерный шепот течения. Легенды о том, почему речка зовется Бояркой, давно стерлись в памяти людской: то ли бояре здесь когда-то усадьбы ставили, то ли переправлялись через ее воды. Но для Антонины эта река была не просто географией, она была звуком, запахом и чувством ее жизни. Звуком – потому что каждое лето воздух над Бояркой взрывался визгом и смехом ребятишек, купающихся у старого мостика. Запахом – свежей рыбы, мокрого песка и нагретой солнцем травы. Чувством – вечного, неспешного течения времени, которое она наблюдала из окон своего дома, стоявшего на самом берегу.
Из этих окон был виден старый, но крепкий мост. Сейчас по нему с гулом пролетали машины, с треском мотоциклы, проезжали велосипедисты. А когда-то, как рассказывали родители, главным был стук лошадиных копыт и скрип тележных колес. Вся жизнь деревни протекала у нее на глазах.
Замуж она вышла рано, за местного парня Степана. Не красавца, нет. Встречались они недолго, все решилось быстро. Помнила, как сообщила родителям о его предложении. Мать, вытирая руки о фартук, сразу сказала без раздумий:
– Выходи за Степана, дочка. Парень хозяйственный, работящий. Такие не подведут.
– Мам, да он же… неказистый какой-то, – пыталась возразить Антонина. – Нос картошкой, волосы – солома бесцветная.
– А толку с красивых? – отрезала мать. – Красивые глаза только на чужих девок разбегаются. Степан – верный. Он тебя зажиточной сделает. Да и выбирать-то особо не из кого. Предложил – выходи, не раздумывай.
И она вышла. Жили в доме ее покойной бабушки. Степан и правда оказался золотые руки: дом подлатал, крышу новую положил, баньку срубил на зависть всей деревне. Родилась дочка, назвали Вероникой, но все звали просто Веркой. Девочка росла, и с каждым годом все явственнее проступали в ее лице отцовские, неброские черты. А когда Верочке исполнилось пять, Степан, поддавшись уговорам односельчан, уехал на заработки в город. В деревне работы не было, денег катастрофически не хватало. Сначала он приезжал, привозил деньги, пахнущие чужим городом, но потом визиты стали редеть, а потом и вовсе прекратились. Выяснилось, что завел он себе там другую семью. Так и остался.
Личная жизнь Антонины не сложилась. Вся ее нерастраченная нежность перешла на дочь. «Хоть у тебя все будет иначе», – шептала она, укачивая Веру.
Однажды на деревенских гуляньях к ней подошел Николай. Разбитной, кудрявый, с глазами, полными озорного огня, и с колючим, пронзительным взглядом. Он сыпал шутками-прибаутками, заводил всех вокруг, был душой любой компании. Его ухаживания были настойчивыми и яркими, как вспышка молнии. Антонина, изголодавшаяся по ласке и вниманию, сдалась. Через год родилась вторая дочь – Арина, Аринка.
Счастье было ослепительным и мимолетным. Николай, как и жил, – громко и стремительно, – однажды после очередной гулянки не вписался на своем мотоцикле в поворот на том самом мосту и рухнул в темные воды Боярки. Мотоцикл придавил его, он не смог выбраться. Река, дарившая столько радости, в один миг забрала жизнь.
Антонина овдовела во второй раз. Больше замуж не выходила. Не за кого было, да и не хотелось. Решила про себя – не везет ей на мужчин, значит, не судьба.
Дочки ролись полярными противоположностями. Старшая, Вера, была тихой, замкнутой, некрасивой. В деревне ее за глаза звали «серой мышкой» или «страшненькой». Дети в школе дразнили, подруг у нее не было. Она искала утешение в книгах и учебе, окончила школу почти с отличием, но поступать куда-либо отказалась наотрез.
– Меня и здесь дразнят, а в городе, среди чужих, совсем заклюют, – говорила она матери. – Лучше уж здесь. Мне предлагают пойти учетчицей на ферму. Видно, так мне Бог судил.
Мать спорила, но настаивать не стала, видя непробиваемую покорность в дочкиных глазах.
Зато младшая, Аринка, была писаной красавицей. Сошла с обложки журнала – ясные глаза, правильные черты лица, густые волосы. В ней бурлила отцовская, николаевская кровь. Она с детства затмевала всех сверстниц, а повзрослев, сводила с ума местных парней. Вертела ими, как хотела, ломая сердца и сея за собой шлейф сплетен. Антонина переживала:
– Дочка, опомнись! Меняешь кавалеров, как перчатки, до добра это не доведет. С твоей-то внешностью можно в городе устроиться, хорошего мужа найти!
Арина лишь звонко смеялась в ответ:
– Я должна отлюбить и за себя, и за бедную Верку! Она же дома сидит, век свой коротает. Скучно!
– Аринка, как бы в подоле не принесла! – хваталась за сердце мать.
– Да ничего! Верке отдам, пусть растит. Ей все равно больше нечем заняться, на нее никто не позарится.
Арина, как и отец, прожигала жизнь. Школу еле одолела и с первым же попутным трактором рванула в город. Не учиться, а «жить». Чем она занималась, никто толком не знал. Домой приезжала редко, но всегда – щегольски одетая, с дорогой косметикой, пахнущая городской свободой и духами.
Однажды она приехала неожиданно, притихшая, не по себе. И за кухонным столом, глядя в окно на Боярку, выдохнула:
– Мама, я беременна. Срок маленький, но рожать буду. Мужа, само собой, нет.
Антонина похолодела. Родить без мужа в деревне – позор на всю оставшуюся жизнь, вечные перешептывания за спиной. Но судьба, всегда жестокая к Антонине, на этот раз сделала неожиданный зигзаг. Буквально через пару недель Арина уже с победным видом объявила:
– Встречаюсь теперь с нашим соседом, с Мишкой. Он за меня скоро замуж возьмет.
Михаил – парень тихий, скромный, добрый. Недавно вернулся из армии, работал водителем на «Газели». Из родни – лишь тетка на другом конце деревни. Служил, когда у него мать умерла, приезжал на похороны, осиротел совсем. Жил один в родительском доме.
Арина быстро и умело опутала его своими чарами. Сыграли скромную свадьбу, и вскоре она родила сына. Назвали Антоном, Антошкой.
Михаил души не чаял в мальчике. Он, сирота, обрел семью. Не обращал внимания на шепотки кумушек, намекавших, что сын не в него. Только отмахивался:
– Конечно, мой! Антон Михайлович. Чей же еще?
Он сам купал малыша, кормил его из бутылочки, пеленал, ночами качал на руках. Жена его, впрочем, быстро вернулась к прежней жизни. Стоило Михаилу уйти на рейс, как она спешила сдать двухмесячного Антошку матери и сестре со словами: «Мешает он мне, ничего по дому сделать не могу!» – и исчезала до позднего вечера, а то и до утра, возвращаясь навеселе.
Михаил все видел, все понимал, но молчал. Не жаловался теще, не устраивал сцен. Он терпел, пряча боль в самое нутро, лишь бы только не разрушить тот хрупкий мирок, который он называл семьей. Деревня, конечно, судачила, но его молчаливое достоинство обезоруживало даже самых ядовитых сплетниц.
А однажды Арина не вернулась совсем. Михаил, придя с работы, обнаружил в пустом доме лишь листок бумаги, наспех испещренный корявым почерком: «Не ищи меня. Я вас бросила. Ты и сын – обуза. Антошку можешь в детдом сдать. Или лучше моей сестре Вере отдай, скажи, дарю. Он все равно не твой. Не обольщайся».
Михаил долго сидел за столом, сжимая в руках злосчастную записку, чувствувая, как рушится последняя опора. Потом, тяжело поднявшись, побрел к соседнему дому, к Антонине. Молча протянул ей листок.
– Что же мне теперь делать, мама? – спросил он осипшим голосом. Он с первого дня звал тещу мамой.
Антонина, прочитав, сжала губы. Слезы катились по ее щекам, но голос был тверд:
– Не ищи, Мишеньka. Не стоит. Такая уж у нее порода, беспутная. Никто ей не нужен. Антошку мы никому не отдадим. Вырастим. Ребенок-то тут при чем? Он… он и правда не твой, Миша. Она уже беременная за тебя вышла, на маленьком сроке была, потому мы и торопились.
– Он мой! – с внезапной горячностью вырвалось у Михаила. – Мой сын! Я его люблю, и он всегда будет моим!
С этого дня его жизнь обрела новый, горький, но четкий смысл. После работы он шел не в свой пустой дом, а в светлый, уютный дом Антонины и Веры. Здесь его ждал горячий ужин, чистая одежда и самое главное – радостный крик Антошки: «Папа пришел!». Он гулял с сыном, купал его в Боярке, чинил во дворе то, что требовало мужской руки, помогал женщинам по хозяйству.
И наблюдал за Верой. Тихой, незаметной Верой. Она вся преображалась рядом с Антошкой. Отдавала мальчишке всю свою нерастраченную ласку, заботу, любовь. Держа его на руках, читая ему сказку, она становилась одухотворенной, по-новому светлой и… красивой. Михаил ловил себя на том, что ищет ее взгляд, что ему нравится наблюдать за ее плавными движениями, за тихой улыбкой.
Вера же сначала дичилась, отводила глаза, стеснялась его внимания. Годы внушенной мысли о своей некрасивости сделали ее неуверенной в себе. Хотя она была самой обычной, милой женщиной с добрым и кротким сердцем.
Когда Антошке было около двух, пришло письмо. Из мест не столь отдаленных. Арина писала, что связалась с дурной компанией, «что-то прибрали», и вот результат. Просила мать прислать передачку, жаловалась на условия. О сыне – ни слова. Ни единого вопроса. Антонина, не дочитав, разорвала листок на мелкие кудряшки и швырнула их в печь.
– Никаких передачек. Сама выбрала свою дорогу. Пусть теперь сама по ней и идет.
Антошка рос смышленым, ласковым мальчишкой. Он обожал своего папу и тетю Веру, которую давно уже звал мамой. Однажды летним вечером Михаил возвращался с ним с речки. Они шли за руку, обсыхая на теплом ветерке. Во дворе дома Антонины Антошка вдруг остановился и, глядя на Михаила своими чистыми глазами, спросил:
– Пап, а почему ты каждый вечер от нас уходишь? Ты что, не любишь нас с мамой? Останься с нами!
Михаил поднял голову и увидел на крыльце Веру. Она слышала вопрос сына и стояла, замерши, с мокрым полотенцем в руках, вся перекрасившись. Сердце Михаила сжалось. Он посмотрел на эту милую, родную женщину, на своего сына, на их общий дом, где его всегда ждали, и понял, что больше не может и не хочет уходить.
Смущенно потоптавшись на месте, он сделал шаг к крыльцу.
– А что, и правда, не порядок, – тихо, но четко сказал он, глядя прямо в глаза Вере. – Родители должны быть рядом с сыном. Мама Вера… Я давно хотел спросить… Может, ты согласишься… стать моей женой? Чтобы мы жили все вместе. А то даже Антошка уже все понял.
Антошка запрыгал на месте, захлопал в ладоши.
– Ура! Я согласен! Мама, соглашайся же!
Вера не сказала ни слова. Она лишь закивала, и по ее лицу потекли беззвучные, светлые слезы, а губы расплылись в такой счастливой улыбке, что она в тот миг была прекрасней любой красавицы на свете.
В дверях стояла Антонина и, не стесняясь, вытирала ладонью слезы.
– Вот и слава Богу. Все на свои места встало. Я так рада. Мишенька, ты давно уже мне сын, родной.
Так, по детской, простой и мудрой воле маленького Антошки, родилась новая, настоящая семья. Вера расцвела. В ее глазах появился блеск, в движениях – мягкая женственность и уверенность. Она любила и была любима. А через год в их общем с Михаилом доме, том самом, что он когда-то покидал каждый вечер, появилась на свет маленькая дочка. Михаил с Антошкой, уже первоклассником, встречали Веру из роддома с огромным букетом полевых цветов. И Вера, сияющая, передала мужу на руки маленький, теплый, розовый сверточек.
Михаил, затаив дыхание, бережно принял свою дочь, сестренку Антошки. Он смотрел то на нее, то на сияющее лицо жены, то на ликующий взгляд сына. А Вера, счастливая, по-новому красивая, обняла своих самых родных людей, ради которых стоило жить, вынести все горести и дождаться этой радости. Она подняла глаза к бездонному небу над тихой Бояркой и прошептала: – Благодарю тебя, Господи! Благодарю за милость Твою и за дарованое счастье.