Николай сделал шаг назад, пошатнулся и тяжело оперся о холодные металлические перила лестничной клетки. Воздух в подъезде был пропитан запахом старости — сыростью, пылью, давно не стираными коврами и чем-то глубоко личным, что невозможно назвать словами. Это был запах прошлого. Его прошлого. Здесь, за этой потемневшей дверью из шпонированного ДСП, тридцать лет назад начиналась его жизнь с Лидой. Двушка в серой девятиэтажке — мечта целого поколения советских людей, выстраданная после долгих лет ожидания в очередях, бесконечных справок и надежд, которые, казалось, никогда не сбудутся. Они вселялись сюда молодыми, полными планов, с узелками вещей и сердцами, бьющимися в такт одному ритму. А теперь… теперь это была её квартира. Только её. Он чувствовал себя чужим даже в этом коридоре, где когда-то каждый скрип половицы знал его имя.
Он смотрел на дверь, как будто она могла ответить на вопрос, который терзал его уже несколько дней: а есть ли у него право снова здесь появиться? Кто он теперь — бывший муж, предатель, или просто человек, потерявший дорогу?
— Ну что, бросила тебя твоя молодая красотка, и ты обратно приполз? — раздался голос из-за двери, резкий, как удар хлыста. Лида распахнула дверь всего на мгновение — ровно настолько, чтобы показать своё лицо, напряжённое, с тревожно блестящими глазами. — Нет, Николай, забудь. Вали отсюда. На все четыре стороны!
— Лид, ну дай хоть забрать вещи! — закричал он, колотя костяшками пальцев по железной двери, будто пытался пробиться не только в квартиру, но и сквозь стену обиды. — Там мой паспорт, документы на работу… Слышишь меня?!
Тишина. Гнетущая, давящая. Только капает вода где-то внизу, да гулко стучит сердце в висках.
— Две минуты! — почти взмолился он. — Зайду, возьму и исчезну. Клянусь тебе, как перед Богом!
Щёлкнул замок. Дверь приоткрылась — лишь на ширину цепочки. И в этом узком проёме появилось лицо женщины, которую он когда-то любил больше жизни. Осунувшееся, с глубокими морщинами у рта, с плотно сжатыми губами, будто она боялась, что скажет лишнее. Но в глазах всё ещё горела искра — не жестокости, нет, а боли. Живой, настоящей боли.
— Ключи — на тумбочке в прихожей. Паспорт — в верхнем ящике комода. Я сама принесу. Не входи.
Дверь снова захлопнулась. Николай остался один в темноте подъезда, опустив голову, как побитый пес. Шестьдесят два года — возраст, когда пора бы уже быть мудрым, а он чувствовал себя десятилетним школьником, пойманным на двойке.
Три месяца назад он бросил всё — дом, привычки, стабильность — ради Валентины. Она работала бухгалтером в той же строительной компании, где он, Николай, вот уже двадцать лет трудился прорабом. Сорок семь лет, разведена, дочь — взрослая, самостоятельная. Высокая, статная, с пышными волосами цвета спелой ржи, с громким, заливающимся смехом и привычкой касаться его рукава, плеча, локтя — как будто проверяя, жив ли он вообще. Она говорила: «Коль, ты такой сильный, настоящий мужчина!» — и в этих словах было столько восхищения, что он начинал верить: возможно, он действительно не стареет, а наоборот — расцветает.
С Валентиной он чувствовал себя заново рождённым. Ему казалось, что он сбросил двадцать лет. Боль в колене, которая мучила его с тех пор, как он упал с лесов в молодости, вдруг перестала напоминать о себе. Давление? Подумаешь! Он ходил с выпрямленной спиной, загорался идеями, мечтал о новой квартире, о путешествиях, о детях — даже если они были невозможны. Он хотел жить. По-настоящему.
— Ты настоящий мужчина, Коля, — шептала она ему ночью, прижимаясь всем телом. — Таких сейчас не найти — ни за деньги, ни за любовь. Ты — редкость.
А потом пришло предложение, которое перевернуло всё.
— Продай свою квартиру, — сказала Валентина однажды, поправляя прядь волос. — Зачем нам две однушки? Возьмём нормальную трёшку, может, даже за городом. Представляешь? Свой дом, участок, баня… Мы начнём всё с чистого листа.
— Но квартира не моя, — растерялся он. — Она оформлена на нас с Лидой. Совместная собственность.
— Ну и что? Разменяйте! — фыркнула Валентина. — Господи, ну почему вы, мужчины, такие тормоза? У тебя есть рычаги! Скажи ей, что подашь на алименты, что не хочешь больше жить под одной крышей… Мужчина всегда может добиться своего, если захочет.
В тот вечер он впервые почувствовал холодок внутри. Что-то щёлкнуло в голове. Он вдруг понял: перед ним не женщина, влюблённая в него, а деловая партнёрша, рассчитывающая выгоду. Любовь? Это была сделка.
Через неделю он сказал «нет». Отказался затевать судебную войну, раздел имущества, скандалы. Валентина не стала долго объяснять. Она просто собрала его вещи, швырнула их в сумку и вытолкала за дверь.
— Знаешь, Коля, — процедила она, — ты не мужчина. Ты — тряпка. Всю жизнь под каблуком у жены, всю жизнь — в тени. И умрёшь так же — никому не нужный, никем не любимый.
— Лид, — выдохнул он сейчас, сидя на ступеньке, держа в руках чашку горячего чая, который она всё-таки принесла. — Я не знаю, куда мне идти.
Лида стояла в проёме, скрестив руки на груди, в старом домашнем халате, с полотенцем в руках. Она молча смотрела на него — не с жалостью, не со злобой, а с усталым недоумением.
— А я при чём? — наконец сказала она. — Три месяца назад ты знал, куда идти. К своей «сорокалетней» молодухе. А теперь? Что, разонравилась? Или денег не дала?
— Она не молодуха, — пробормотал он. — Ей сорок семь.
— Для тебя, шестидесятидвухлетнего, — саркастично усмехнулась Лида, — это и есть молодуха. Но знаешь что? Это не мои проблемы. Ты сам выбрал этот путь. Сам заварил кашу — сам теперь её и расхлёбывай.
Он встал, медленно, с усилием, словно каждая кость в теле протестовала. Подхватил пакет с вещами — жалкая куча одежды, бритва, фотография сына в рамке.
— Прости меня, Лид, — прошептал он, глядя в пол. — Я… я был слепым дураком. Я сглупил.
— Иди, Коля, — сказала она тихо, забирая пустую чашку. — Просто иди.
На улице моросил мелкий осенний дождь. Холодный, назойливый, как совесть. Николай побрёл к автобусной остановке, не зная, куда ехать. Домой? А где он теперь — его дом? У друга Виталия он прожил неделю, спал на продавленном диване, чувствуя себя гостем, которого терпят из жалости. Работу потерял — после скандала в фирме, где все теперь знали о его романе, о котором Валентина рассказала с таким пафосом, будто он — алчный старик, променявший семью на молодую любовницу.
— Ну что дальше? — спросил Виталий однажды, разливая по стаканам дешёвое красное вино. — Не можешь же ты вечно валяться у меня на диване, как бездомная собака.
— Не знаю, Виталь… Может, к сыну поеду. Как вернётся из командировки.
— А Лидка? Может, помиритесь?
— Нет, — покачал головой Николай. — Не простит. Да и правильно. Я сам бы себя не простил.
И вдруг — звонок. Экран телефона вспыхнул. Лида.
За неделю — ни одного звонка. А теперь — она.
— Да, Лид?
— Коля… — голос был напряжённым, чуть дрожащим. — У нас… труба лопнула в ванной. Всё заливает. Управдом обещал сантехника только завтра. Может… зайдёшь? Посмотришь? Ты же разбираешься…
— Конечно! Сейчас приеду!
Она встретила его в том же халате, с полотенцем в руках. В ванной — настоящая катастрофа: вода хлестала из-под раковины, заливала кафель, подбиралась к двери. Николай молча снял куртку, нашёл инструменты, перекрыл стояк, аккуратно разобрал соединение, заменил прокладку. Они работали вместе — как тридцать лет назад, когда всё делали в паре: он — руками, она — глазами, подсказками, чашкой чая через час.
Потом вытирали пол, спасали книги, выносил мокрое бельё. Ни слова. Только вздохи, шорох тряпок, шипение воды в ведре.
— Спасибо, — сказала Лида, когда всё было закончено. — Чай будешь?
Он кивнул, боясь нарушить хрупкое равновесие момента. Они сели на кухне — за тот самый стол, за которым сидели тысячи раз. Она достала печенье — его любимое, с шоколадной крошкой. То самое, которое покупала для него годами. Значит, и сейчас покупала. Значит, он всё ещё был частью её мира.
— Как ты? — спросила она, не глядя.
— Паршиво, — честно сказал он. — А ты?
— Тоже не фонтан.
Пауза. Длинная, тяжёлая.
— Коль… а почему ты ушёл? — вдруг спросила она. — Только честно.
Он поставил чашку. Как ответить? Что сказать? Что он испугался стареть? Что хотел услышать восхищение? Что хотел почувствовать себя желанным, а не просто «мужем»?
— Испугался, наверное, — медленно произнёс он. — Испугался, что мы с тобой стали как два предмета интерьера. Рядом, но не вместе. Что жизнь прошла мимо.
Лида кивнула.
— Я тоже виновата. Закрутилась. Перестала видеть в тебе мужчину. Всё по привычке. Как по нотам.
— Лид… можно я сегодня переночую? — осторожно спросил он. — На диване. Просто… у Виталия тесно…
— Оставайся, — сказала она. — Только не думай, что всё вернулось. Мне нужно время.
И он стал возвращаться. Постепенно. Сначала — на выходные. Потом — чаще. Появились общие ужины, разговоры, смех — робкий, сначала, как у детей после болезни. Они словно заново узнавали друг друга. Обнаруживали, что за тридцать лет стали другими — и что это не плохо. Что в них обоих ещё есть огонь.
— Знаешь, о чём я мечтаю? — спросила она однажды на балконе, глядя на закат. — Путешествовать. Всю жизнь копили — то на квартиру, то на сына, то на свадьбу. А теперь сидим на деньгах, как Кощей. Зачем?
— Куда хочешь? — удивился он.
— В Питер. Никогда не была. Потом — в Калининград. А там… может, и за границу.
Он взял её за руку. Медленно, осторожно.
— Поехали. Хоть завтра.
— Не неси чушь, — улыбнулась она, высвобождая ладонь, но мягко. — Надо спланировать. Билеты, отель…
— Так давай спланируем, — загорелся он. — Вместе.
Она посмотрела на него. И в её глазах впервые за долгое время вспыхнули искорки — не надежды, а чего-то большего. Жизни. Новой жизни.
А весной они поехали в Петербург. Бродили по Невскому, мокли под дождём, стояли перед Эрмитажем, как перед храмом. И Николай смотрел на Лиду и не узнавал: в её глазах был блеск, какой он не видел десятки лет. Она впитывала мир, как губка. И он понял: они ещё не закончились. Они только начинаются.
— Смотри, Коль, какая красота! — воскликнула Лида, замерев посреди набережной. Её глаза блестели, как вода под светом фонарей, когда перед ними медленно разошлись мосты Невы. Огни Петербурга отражались в чёрной глади реки, дробились, плясали, будто сама ночь расцвела тысячами золотых огоньков. — Это же сказка! Я всю жизнь мечтала увидеть это!
Николай стоял рядом, обняв её за плечи, и смотрел не на мосты, а на неё. На эту женщину, с которой прожил тридцать лет, которую считал знакомой до последнего вздоха, а теперь видел словно впервые. В её лице было что-то новое — лёгкость, радость, почти девичья робость перед красотой мира. Он чувствовал, как внутри него что-то тает — давняя горечь, стыд, страх быть ненужным. Здесь, на этой набережной, он понял: они снова живут. По-настоящему.
Вечера они проводили в маленьких уютных кафе с деревянными столиками и запахом свежего хлеба. Пили крепкий кофе, ели блинчики с икрой, делились впечатлениями. Лида рассказывала о каждом дворце, каждой улице, словно собирала их в коллекцию воспоминаний. Николай слушал, кивал, добавлял свои мысли — и вдруг осознал, что давно не чувствовал такой лёгкой радости. Не просто удовлетворения, а настоящего, глубокого счастья. А Валентина со всеми её требованиями, претензиями и холодным расчётом? Она казалась сейчас далёким, неприятным сном — как будто кто-то показал ему страшную маску, чтобы он понял, чего стоит на самом деле.
Однажды вечером, возвращаясь в гостиницу под мягким освещением старинных фонарей, Лида внезапно взяла его под руку. Давно. Очень давно она так не делала. Её прикосновение было тёплым, осторожным, как будто она боялась спугнуть момент.
— Коль, — сказала она, глядя прямо перед собой, — я тут подумала… может, нам стоит снова пожениться?
Он замер посреди тротуара, будто время остановилось. Прохожие обходили их, но он ничего не слышал, кроме стука своего сердца.
— В смысле? — переспросил он, не веря своим ушам.
— Ну, официально мы ведь развелись, когда ты ушёл, — пояснила она. — А теперь… если мы снова вместе, если всё это настоящее… может, и оформить отношения? Чтобы было не просто «живём», а — муж и жена. Как положено.
Он не ответил. Просто шагнул к ней, обнял крепко-крепко, прижал к себе так, будто боялся, что она исчезнет. Она не сопротивлялась. Прильнула, положила голову ему на грудь. Люди оглядывались — пожилая пара, обнимающаяся на фоне зимнего Петербурга, — но им было всё равно. В этот момент существовали только они двое, и прошлое, и будущее, и шанс, который они решили использовать.
Новую свадьбу сыграли скромно — без помпы, без тысяч гостей. Только самые близкие: сын Дмитрий с женой и двумя шумными внуками, которые бегали вокруг и требовали, чтобы «бабушка и дедушка» ещё раз поцеловались. Виталий пришёл с новой подругой — женщиной его возраста, с добрыми глазами и спокойной улыбкой. Они сидели за столом, пили шампанское, смеялись, вспоминали старые времена.
— Вы даёте, родители, — хохотал Дмитрий, поднимая бокал. — Я уже начал думать, что у меня, наконец, нормальная семья, а вы мне устроили американские горки! То мама одна, то папа с какой-то Валентиной, а теперь — вторая свадьба! Я чуть инфаркт не получил!
— Жизнь вообще как американские горки, сынок, — философски заметил Николай, поднимая свой бокал. — Никогда не знаешь, где будет подъём, а где — резкий обрыв. Главное — держаться крепче.
После торжества они уехали в Сочи — небольшой, тихий медовый месяц для двоих. Море, тепло, прогулки босиком по набережной, завтраки на балконе. И ни одного разговора о прошлом. Только настоящее. Только они.
А по возвращении начали ремонтировать квартиру.
— Если уж начинать новую жизнь, то по полной, — заявила Лида, размахивая планом перепланировки. — Хватит жить среди старой мебели, потускневших обоев и пыльных штор! Мы должны сделать здесь своё новое гнездо.
И Николай взялся за дело с таким энтузиазмом, будто снова стал молодым. Он всегда любил работать руками — строить, ковать, создавать. Теперь у него был стимул: каждый гвоздь, каждая плитка укладывались ради неё. Они вместе выбирали цвет стен, спорили о том, где поставить диван, долго выбирали кухонный гарнитур. Иногда ссорились — но быстро мирятся, потому что теперь понимали: важнее не правда, а сохранить тепло между собой.
Однажды, глядя на чертёж, Николай задумчиво сказал:
— А может, нам купить домик за городом? Небольшой — для летнего отдыха. Я бы там сделал мастерскую. Мечтал всегда делать мебель — из дерева, ручной работы. А ты могла бы разбить сад. Цветы, клубника, крыжовник…
Лида задумалась.
— А деньги где возьмём? — практично спросила она. — Ремонт уже стоил недёшево.
— Поднакопим, — уверенно ответил он. — Я устроился на новую работу — в частную строительную бригаду. Платят хорошо. Да и пенсии у нас обоих. Если не шиковать, а жить разумно — сможем.
— Давай подумаем, — согласилась она. — Но сначала закончим ремонт.
Лето выдалось жарким, сухим. Ремонт, как и полагается, затянулся — появились непредвиденные проблемы, задержки с материалами, усталость. Но к концу августа они наконец въехали в обновлённую квартиру. Светлые стены, современная техника, удобная мебель, большие окна, выходящие во двор. Квартира будто помолодела — и вместе с ней помолодели и они сами.
Однажды вечером, сидя на новом угловом диване, смотря старый фильм, который они оба любили в молодости, Лида вдруг тихо спросила:
— Как думаешь, у нас получится?
— Что именно? — переспросил Николай.
— Всё это. Новая жизнь. Новый брак. Эти надежды, мечты… Получится ли?
Он задумался, покрутил пульт в руках.
— Знаешь, Лид, я теперь понял одну вещь. Гарантий нет. Ни в двадцать, ни в шестьдесят два. Никто не обещает, что будет легко. Но если каждый день работать над отношениями, если не принимать друг друга как должное, если ценить даже мелочи — у нас есть шанс. Шанс быть счастливыми. Настояще счастливыми.
— Работать, значит? — хмыкнула она. — Как на твоей стройке?
— Именно, — серьёзно кивнул он. — Только результат важнее. Дом можно перестроить, а жизнь… Её не переиграешь. Одна попытка.
Лида прижалась к его плечу. Долго молчала.
— Знаешь, я ведь так и не сказала тебе… — прошептала она.
— Что?
— Когда ты ушёл, я думала, что умру от горя. Тридцать лет вместе, и вдруг — пустота. Как будто выдернули сердце. Я не спала ночами, плакала, потеряла вес. Даже к психотерапевту ходила.
— Серьёзно? — он повернулся к ней, поражённый. — Ты никогда не говорила.
— А зачем? — пожала она плечами. — Чтобы ты чувствовал себя виноватым? Чтобы тебе было хуже? Нет. Я хотела, чтобы ты выбрал правильно. А теперь понимаю: мы оба ошиблись. Я перестала быть для тебя женщиной, ты для меня — мужчиной. Мы стали функциями: я — хозяйка, ты — добытчик. Забыли, что когда-то любили друг друга просто так. Без выгоды, без расчёта. Просто потому что были нужны.
Николай молчал. Его сердце сжималось от боли и благодарности одновременно.
— А сейчас? — наконец спросил он. — Сейчас ты меня любишь?
— Не знаю, — честно ответила она. — Любовь — это не только чувство. Это выбор. А я выбрала попробовать. Хоть раз в жизни — узнать тебя заново. И хочу, чтобы ты узнал меня. Не ту, что была, а ту, которая есть сейчас.
Осенью они выполнили свою мечту — поехали в Калининград. Бродили по узким улочкам с немецким колоритом, пили местное пиво, ели рыбу прямо с причала. Ездили на экскурсии в янтарные карьеры, в Куршскую косу. Вечерами сидели в номере, пили тёплое красное вино, говорили обо всём — о детстве, о страхах, о потерях, о мечтах, которые так и не осуществились.
— А знаешь, почему я согласилась впустить тебя обратно? — спросила Лида однажды, глядя в окно на дождливый вечер.
— Почему?
— Из-за той фразы. Помнишь, ты сказал, что боишься превратиться в предмет мебели? Вот тогда я поняла: ты чувствуешь то же, что и я. Что мы оба задыхались в этой рутине, в этом молчании. Что мы теряли друг друга, но боялись признаться. А ты сказал — и разбил этот лёд.
Николай задумчиво крутил бокал.
— Лид, а ты не боишься, что мы снова скатимся в ту же колею? Что опять закрутимся в быт, перестанем замечать друг друга?
— Боюсь, — серьёзно кивнула она. — Поэтому и предлагаю не останавливаться. Путешествовать, пробовать новое, заводить друзей, учиться чему-то. Что угодно, лишь бы не закиснуть. Лишь бы не позволить времени снова превратить нас в две отдельные комнаты в одной квартире.
— Я за, — улыбнулся он. — Хоть на край света с тобой.
— До края света пока не доберёмся, — рассмеялась она. — Но вот в Европу на следующий год можно. Я уже маршрут продумала: Прага, Вена, Будапешт…
Зима выдалась снежной, мягкой. Они часто гуляли по парку, завернувшись в тёплые шарфы, кормили уток, наблюдали, как дети катаются на санках. Иногда останавливались, смотрели на следы своих ног в снегу — рядом, рядом, как будто и не было этих месяцев разлуки.
Однажды, возвращаясь с прогулки, Николай вдруг остановился.
— Лид, а давай купим дачу? Небольшую, на что денег хватит. Я бы оборудовал мастерскую, начал делать мебель. Всю жизнь мечтал, но всё работа, дела… А теперь — пенсия, время, здоровье. Самое время.
— Мебельщик на пенсии? — улыбнулась она. — Звучит как начало нового романа. Давай поищем весной.
— А ещё я подумал… может, кота завести? — добавил он. — Дома пусто, когда Димка с внуками уезжает.
— Кота? — она удивлённо подняла брови. — Ты же всегда был против животных!
— Так то раньше, — сказал он. — А сейчас… всё по-другому. Мы по-другому.
Лида взяла его за руку.
— Ладно, уговорил. Кота — так кота. Но лоток чистить будешь сам.
Весной они нашли участок — пятнадцать соток, домик в деревне, в пятидесяти километрах от города. Дом требовал ремонта, сад — расчистки, но оба с энтузиазмом взялись за дело. Николай переделал сарай в мастерскую, купил станки, начал экспериментировать с древесиной. Лида разбила клумбы, посадила тюльпаны, нарциссы, построила теплицу.
Кота взяли из приюта — рыжего, одноглазого, с характером. Он сразу заявил свои права на дом, выбирал лучшее место на диване и требовательно мяукал, если ужин задерживался. Назвали его Капитаном — за властный нрав и умение командовать.
Однажды вечером, сидя на крыльце дачного домика, глядя, как солнце медленно опускается за лес, окрашивая небо в алые и золотые тона, Николай сказал:
— Лид, я ведь никогда не думал, что в нашем возрасте можно начать всё заново. Что можно снова влюбиться, мечтать, строить…
— А я всегда знала, — улыбнулась она. — Потому и открыла тебе дверь. Помнишь? Когда труба лопнула.
— Так ведь правда лопнула?
— Конечно, правда, — хитро прищурилась она. — Только я могла вызвать сантехника или попросить соседа. А я позвонила тебе.
— То есть… это был повод?
— Скажем так — судьба подбросила случай. А я просто воспользовалась. Я уже давно думала, как с тобой поговорить. А тут — идеальный момент.
Николай покачал головой.
— А я-то, дурак, думал — это знак свыше.
— А разве нет? — она положила голову ему на плечо. — Может, судьба и работает через такие мелочи. Через мои слова. Через твой приезд. Через капающую воду в ванной.
Они молчали, глядя, как день переходит в вечер, как первые звёзды загораются на небе.
— Вот что я тебе скажу, Коль, — произнесла Лида тихо. — Мы, конечно, постарели. Морщин больше, волос седых прибавилось, колени болят. Но это не значит, что жизнь закончилась. Наоборот — она только начинается. Без суеты, без необходимости кому-то что-то доказывать. Просто жить. Радоваться утру, чаю, смеху, закату. Разве не об этом мы мечтали в юности?
— Об этом, — кивнул он. — Только тогда не понимали, как это ценно.
— Зато теперь понимаем, — она сжала его руку. — И это главное.
— Ну что, пойдём в дом? — спросила она, когда воздух стал прохладным, а комары начали роиться над травой. — Вечереет.
— Пойдём, — сказал он, помогая ей встать. — А знаешь, я тут подумал… может, нам записаться на мастер-класс по керамике? Ты же всегда хотела научиться горшки лепить.
— В нашем-то возрасте? — рассмеялась она. — А что, давай. Хуже точно не будет.
Они вошли в дом, где на подоконнике дремал рыжий Капитан. На кухне кипел чайник, на столе лежали фотографии из путешествий. За окном догорал закат, окрашивая мир в тёплые оттенки.
Впереди было лето. Новые дороги, новые встречи, новые увлечения. И самое главное — они снова были вместе. Не потому что некуда идти, а потому что хотят. Мудрее, терпимее, внимательнее. Готовые ценить каждый день, каждый взгляд, каждое молчание.
— Бросила тебя твоя молодуха и ты назад приперся? — вдруг передразнила сама себя Лида, закрывая дверь.
— Ага, — улыбнулся Николай. — И это было лучшее, что случилось со мной за последние тридцать лет.
За окном догорал закат, освещая начало их новой совместной жизни — не идеальной, но настоящей. Живой. Любимой.