Тишину уютной кухни, наполненной ароматом свежего укропа и подсолнечного масла, разорвал резкий, пронзительный голос, в котором звучало недоумение и капля зарождающегося гнева.
— Ты с дуба рухнула? — громко, почти криком, спросила Юля, застыв на пороге и впиваясь взглядом в сгорбленную спину свекрови.
Анна Петровна, склонившаяся над большой салатницей с яркими ломтиками помидоров и аккуратными кубиками огурцов, вздрогнула от неожиданности, будто её поймали на месте преступления. Её пальцы, только что делавшие что-то тайное у края миски, судорожно сжались. Она резко, почти машинально, сунула маленький смятый пакетик с каким-то белым порошком в карман своего клетчатого фартука. На её обычно добром и круглом, как месяц, лице появилось растерянное, детское смущение, смешанное со страхом.
Юля медленно, будто приближаясь к краю пропасти, подошла к кухонному столу, застеленной старой, но чистой клеёнкой. Она неотрывно смотрела на салат. Её салат. Который она сама с любовью готовила с утра для семейного ужина, тщательно нарезая овощи идеально одинаковыми кубиками и заправляя ароматным, пахнущим семечками маслом, которое они покупали у одной бабушки на рынке. Теперь в миске что-то изменилось — поверх изумрудной зелени укропа, сорванного с дачной грядки соседей и подаренного им за доброту, виднелись странные, не принадлежащие этому блюду белые крупинки, похожие на мелкую соль, но ею не являющиеся.
— Что ты туда сыпала? — настойчиво, уже строго, повторила Юля, пристально глядя на свекровь, стараясь поймать её бегающий, испуганный взгляд. В груди колотилось сердце, предчувствуя недоброе.
— Да так, приправочка одна особенная, — сдавленно, еле слышно пробормотала Анна Петровна, упорно разглядывая узор на кафельном полу. — Для вкуса, значит, для пикантности добавила немножечко. Чтоб вкуснее было, Юленька.
Не веря ни единому слову, Юля наклонилась к миске и глубоко вдохнула. Запах был обычным, родным — свежие овощи, масло, укроп. Никаких посторонних, химических или травяных ароматов она не различила, и это лишь усилило её подозрения. Свекровь явно что-то скрывала, и её весь вид — дрожащие руки, не поднимающиеся глаза, сбивчивое дыхание — кричал об этом громче любых слов.
— Зачем мне врёшь? — тихо, но очень строго, обжигая каждое слово холодом, произнесла Юля, скрестив руки на груди, пытаясь защититься от нарастающей волны обиды и непонимания. — Говори правду! Что это за порошок? Немедленно!
Под этим напором Анна Петровна, казалось, совсем сникла. Её плечи опустились, сдаваясь под тяжестью вины. Она медленно, будто на эшафоте, достала тот самый злополучный пакетик из кармана фартука и положила его на стол рядом с миской, словно улику. Её пальцы дрожали.
— Это особенный порошочек… из целебных травок, — прошептала она, и в её голосе послышались слёзы. — Чтобы ты, Юленька, моя хорошая, побыстрее в интересном положении оказалась. Чтобы ребёночка нам подарила. Мне тётя Клавдия из седьмого подъезда передала, хорошая знакомая, она травница, говорит — средство очень действенное, многим молодым помогло, семьи сберегло.
Юля с отвращением, будто беря в руки нечто мерзкое, взяла пакетик и рассмотрела его содержимое через мутный прозрачный полиэтилен. Мелкий серовато-зелёный порошок, похожий на растёртые листья, слабо, но узнаваемо пах аптечной ромашкой и какой-то другой, неизвестной травой. Щёки её запылали от возмущения, а в глазах потемнело от ярости и унижения.
Эта навязчивая, удушающая забота о продолжении рода началась не сегодня и даже не вчера. Она тихо, но уверенно вошла в их жизнь ровно три года назад, едва отзвучал свадебный марш Мендельсона на их скромной, но душевной свадьбе. Анна Петровна, мама Кости, словно получила свыше самое главное задание в своей жизни и взялась за его выполнение с невероятным, почти фанатичным упорством. Ни один день не проходил без ненавязчивых, а потом всё более настойчивых напоминаний о её заветном, единственном желании — стать бабушкой, почувствовать себя нужной, продолжить род.
Свекровь, надо отдать ей должное, работала библиотекарем в уютной, пахнущей старыми книгами районной библиотеке имени Пушкина и считала себя женщиной образованной, интеллигентной. Она могла часами, за чашкой чая, рассказывать о тонкостях классической русской литературы, цитировать наизусть Блока и Ахматову, спорить о символизме и акмеизме. Но когда речь заходила о внуках, вся её эрудиция и интеллигентность куда-то мгновенно испарялись, а место здравого смысла прочно занимали древние, почти языческие суеверия и непоколебимая уверенность в своей правоте.
— Юлечка, милая, солнышко мое, когда же ты меня наконец-то бабулечкой сделаешь? — приставала она, гладя Юлю по руке. — Я уже и пинетки начала вязать, голубые и розовые, на всякий случай, и погремушку такую красивую, деревянную, в экомагазине приглядела. Сердце чувствует — скоро пора!
Юля в свои двадцать пять лет была современной, амбициозной девушкой. Она работала дизайнером в престижном рекламном агентстве в самом центре города и только-только начинала строить свою карьеру, зарабатывая авторитет и уважение. Она любила Костю, очень хотела с ним детей, но мечтала о них через пару лет, когда прочно утвердится в профессии, а они с мужем накопят хоть немного на первоначальный взнос за свою, а не арендованную квартиру. Сейчас они снимали небольшую, но уютную двухкомнатную хрущёвку в спальном районе, и каждая копейка была на счету.
Но свекровь, казалось, не желала ничего слышать и видеть. Она регулярно, с завидным постоянством, подсовывала Юле вырезки из старых газет и глянцевых журналов — статьи о правильном питании для будущих мам, народные советы по зачатию, рекомендации по приёму витаминов. Холодильник, украшенный милыми магнитиками в виде котят, которые они привозили из путешествий, был вечно облеплен этими листочками, как афишная тумба.
— Вот посмотри, Юленька, — говорила Анна Петровна, торжественно размахивая очередной пожелтевшей вырезкой, — здесь умная врач пишет, что фолиевую кислоту нужно принимать заранее, за три месяца. И витамин Е тоже очень полезен, для женского здоровья. А ещё тут советуют полностью исключить кофе и все сладости, чтобы организм очистился.
— Мам, ну оставь ты нас, пожалуйста, в покое, — мягко, но с ноткой усталости просил иногда Костя, возвращаясь с работы. — Всё будет, всему своё время.
Но мать лишь отмахивалась, сердито поправляя очки на переносице.
— Время-то, Костенька, не железное, оно уходит! — возражала она. — Мне уже пятьдесят восемь, не двадцать пять! Хочется внучат родных понянчить, пока здоровье есть, пока силы есть, а не через силу, в старости! Ты пойми меня!
Юля старалась терпеливо выслушивать эти монологи, улыбаться и кивать, но с каждым днём, с каждой новой вырезкой её терпение лопалось, истончалось, как канат, перетёртый о sharp edge скалы. Особенно её выводили из себя те самые статьи про «планирование семьи», которые Анна Петровна с особым meaning клала прямо на кухонный стол, рядом с хлебницей, чтобы уж точно не пропустили.
— Анна Петровна, — сказала Юля, глядя на злосчастный пакетик, лежащий на столе, и её голос, обычно мягкий и мелодичный, звучал сухо и устало. — Может быть, вы всё-таки ослабите свою хватку и перестанете мне каждый божий день напоминать о детях? Хватит. Просто хватит уже.
За три года совместной жизни, три года под постоянным прессом её «заботы», она измоталась окончательно. Работа отнимала колоссальное количество сил, клиенты постоянно меняли требования, проекты сыпались один за другим, как карточный домик, а дома её ждали не отдых и поддержка мужа, а бесконечные, изматывающие разговоры о детях, которые никак не могли появиться по мановению волшебной палочки.
— А как мне тебя не торопить-то? — внезапно возмутилась Анна Петровна, и её голос стал громким и визгливым. — Годы проходят, лучшие годы, а ты всё топишь да топишь, не торопишься! Или думаешь, что с годами моложе и здоровее становишься? Я в твоём-то возрасте, извини, уже Костю на руках носила, в ясли водила!
Свекровь вся раскраснелась от нахлынувших эмоций. Она вскочила со своего стула, будто её подбросило пружиной, и принялась нервно ходить по небольшой кухне, размахивая руками, приводя в пример соседок, подруг, которые уже давно стали бабушками и не нарадуются на внуков.
В этот самый момент, когда напряжение на кухне достигло своего пика, в прихожей послышались чёткие, уверенные шаги, щёлкнул ключ в замке, и в квартиру вошёл Костя. Он работал менеджером в крупном автосалоне и обычно возвращался домой вымотанным и усталым. Но сегодня его день выдался на редкость удачным — он смог продать дорогой внедорожник привередливому клиенту и получил за это солидную премию, поэтому настроение у него было прекрасное, почти праздничное.
— Что здесь происходит? — поинтересовался он, снимая туфли и сразу заметив напряжённые, как струна, лица жены и матери. — Почему вы обе как на иголках? Опьять про внуков?
Юля, не сдерживаясь больше, выпалила мужу всё: про подозрительный белый порошок в салате, про пакетик, про постоянные, не прекращающиеся ни на день попытки свекрови ускорить неизбежное. Костя внимательно выслушал, его лицо стало серьёзным, он покачал головой и с нескрываемой досадой посмотрел на мать.
— Ну что ж ты, мам, в самом деле делаешь! — с упрёком произнёс он. — Как можно вообще такое делать? Это же неправильно, это недопустимо — в еду человеку что-то подсыпать без ведома! Это же просто неприлично!
— Костенька, родной мой, да что ж ты сразу на её сторону встаёшь! — воскликнула Анна Петровна, драматично всплеснув руками. — Я же добра желаю! Я же для вас стараюсь! Хочу, чтобы у вас семья настоящая была, полная, чтобы детский смех в доме звучал, чтобы жизнь смыслом наполнялась!
— Мам, я понимаю, но ведь это их личное, глубоко интимное дело! — терпеливо, будто объясняя урок непонятливому ребёнку, стал объяснять Костя. — Когда они сами захотят детей, когда будут к этому готовы морально и финансово, тогда сами и заведут. А твои пакетики и травки тут абсолютно ни при чём. Ты только ссоры устраиваешь.
Анна Петровна страшно обиделась. Её губы задрожали, глаза мгновенно наполнились обильными, настоящими слезами, которые покатились по щекам. Она молча, с гордым видом взяла свою объёмную сумочку с яркими вышитыми маками, которую сама кропотливо украшала бисером долгими зимними вечерами, и накинула лёгкую весеннюю куртку.
— Значит, так… Значит, я уже совсем лишняя здесь стала! — всхлипнула она, глотая слёзы. — Внучат дождаться не могу, а теперь ещё и мою материнскую заботу, моё участие не ценят! Неблагодарные! Живите как хотите, сами, без меня!
С этими театральными словами она быстро, почти побежала к выходу, рывком распахнула дверь и громко, на всю площадку, захлопнула её за собой. Юля и Костя остались стоять посреди кухни, и лишь тиканье старых часов с кукушкой, подаренных ещё прабабушкой, нарушало наступившую гробовую тишину.
Следующие несколько дней в их доме царили непривычные, почти звенящие мир и покой. Анна Петровна не звонила ни утром, ни вечером, не заходила, как раньше, под благовидным предлогом — принести свежих пирожков с капустой или поделиться последними новостями из жизни двоюродной тёти Зины.
Юля впервые за долгие три года почувствовала, что может полностью распоряжаться своим пространством, своим временем и своей жизнью без оглядки на чужое, пусть и любящее, но такое давящее мнение. По утрам она спокойно, никуда не торопясь, завтракала, не выслушивая лекций о пользе молочных продуктов для репродуктивной функции. Вечером с удовольствием готовила ужин, не опасаясь, что в кастрюлю или салатник будет подсыпана какая-нибудь «полезная для зачатия» травка.
Холодильник, наконец-то, освободился от налепания вырезок, кухонный стол больше не украшали собой глянцевые журналы, раскрытые на страницах про «планирование семьи».
Костя несколько раз пытался позвонить матери, чтобы проверить, как она, но она демонстративно не брала трубку. Когда он заезжал к ней в гости после работы, дверь маленькой квартирки в хрущёвке не открывалась, хотя соседи уверяли, что видели Анну Петровну буквально утром, она ходила за хлебом.
— Может, она к тёте Зине в область уехала? — предположила как-то за ужином Юля, помешивая ложкой в тарелке с супом. — Помнишь, она в прошлый раз рассказывала, что сестра звала её на дачу помочь с рассадой и огородом.
— Вполне возможно, — согласился Костя, разогревая на сковороде вчерашние куриные котлеты. — У мамы характер, знаешь, упрямый, как у ослика. Когда обидится по-настоящему, может неделями, а то и месяцами дуться и молчать, делать вид, что нас не существует.
Юля, моя посуду вечером, с наслаждением размышляла, что впервые за три года замужества может спокойно, без оглядки на кого-либо, планировать свою жизнь, свои выходные, свою карьеру. Никто не заглядывает через плечо в кастрюли, не даёт непрошеных советов по поводу меню на обед и не интересуется с придыханием, почему она до сих пор не записалась на приём к гинекологу.
Работа в агентстве тем временем шла своим чередом. Юля занималась крупным проектом — рекламными макетами для новой сети элитных мебельных магазинов, и работа подходила к своему успешному завершению. Клиенты остались довольны, начальство намекало на скорое повышение и солидную прибавку к зарплате.
Ровно через неделю после того памятного скандала Юля решила уйти с работы пораньше. День выдался на редкость напряжённым и сложным — заказчик в самый последний момент полностью изменил техническое задание, и пришлось в пожарном порядке, практически с нуля, переделывать всю графическую концепцию. К обеду у неё начала дико раскалываться голова, а к вечеру накатила такая усталость, что она еле держалась на ногах. Она попросила у начальства отгул и к трём часам дня уже поднималась по лестнице к своей квартире на четвёртом этаже.
В подъезде пахло свежей краской — управляющая компания наконец-то сделала капитальный ремонт, о котором жильцы просили уже несколько лет. Юля с удовольствием вдыхала этот запах, он казался ей запахом чего-то нового. Она достала ключи из сумки и уже собиралась вставить их в замочную скважину, как вдруг услышала из-за двери приглушённые, но вполне различимые голоса мужа и его матери.
Значит, Анна Петровна таки вернулась из своего заточения, но решила их не предупреждать. Что-то в интонации их разговора, в самом его звучании показалось Юле странным, неестественным, каким-то вкрадчивым. Она замерла у входной двери, затаив дыхание, стараясь расслышать слова. Обычно свекровь говорила громко, чётко, уверенно, но сейчас её речь звучала тихо, убеждающе, почти шёпотом.
— Пойми меня правильно, сыночек, — доносился из-за двери голос Анны Петровны. — Твоя жена, конечно, девочка хорошая, умненькая, работящая, никто не спорит, но она ведь совсем не торопится делать тебя папочкой. Совсем! А годы-то идут, бегут, Костенька! Может быть, уже стоит задуматься и о других… вариантах? О других возможностях?
— Мам, о чём ты вообще, что за бред ты несёшь? — удивлённо, даже потрясённо переспросил Костя. — Какие ещё могут быть варианты? Я люблю Юлю, она моя жена!
Юля напряглась так, что у неё свело мышцы спины. Она осторожно, боясь произвести малейший шум, приблизилась к самой двери и приложила ухо к прохладной деревянной поверхности, стараясь не пропустить ни единого слова.
— Вот посмотри-ка, — продолжала Анна Петровна, и послышался характерный шелест бумаги, будто перелистывали фотографии. — Это Лизочка, дочка нашей соседки Веры Николаевны, с пятого этажа. Помнишь, такая скромная, милая девочка? Ей всего двадцать два годика, она только-только институт торговый с отличием закончила, очень хозяйственная, рукодельная, умелая девочка. И самое главное — она всегда, с детства, мечтала о большой, дружной семье, о детях, сама мне не раз в коридоре говорила. Вот кому бы ценности семейные были в радость, а не в тягость.
Юля еле сдерживала дыхание, чтобы её предательски не было слышно. Она крепче, до побеления костяшек, сжала ключи в руке и продолжала слушать, чувствуя, как по телу разливается ледяной ужас и жгучая обида.
Но через секунду она больше не могла сдерживать нахлынувшие на неё чувства. Она с силой, дрожащей рукой, вставила ключ в замок, повернула его, рывком открыла дверь и, не снимая уличных туфель, прошла прямо в кухню, к источнику этого предательского разговора.
За круглым обеденным столом, заваленным чашками из-под чая, сидели её муж и её свекровь. И прямо на клеёнчатой скатерти с рисунком из красных яблочек, перед ними, лежали несколько цветных, явно распечатанных на домашнем принтере фотографий. На них была запечатлена милая, улыбчивая, совсем юная девушка с двумя косичками и ясными глазами.
— Вот чем вы тут, оказывается, занимаетесь! — вырвалось у Юли, и её голос сорвался на крик. Она схватила со стола несколько фотографий. — Подыскиваете мне замену, что ли? Уже конкретные кандидатуры рассматриваете?
Костя вскочил со стула, будто его ударили током. Его лицо мгновенно покраснело от смущения и стыда. Анна Петровна же лишь поджала тонкие губы и выпрямилась на своём стуле, принимая вид невинно оскорблённой добродетели.
— Юль, это совсем не то, о чём ты подумала! — начал оправдываться муж, протягивая к ней руки в примиряющем жесте. — Мы тут просто разговаривали о жизни, мама просто показывала…
— А что же это тогда такое? — перебила его Юля, размахивая снимками перед самым лицом опешившей свекрови. — Ты, Анна Петровна, мать моего мужа, решила его с этой… с этой девочкой познакомить получше? Или сразу к загсу отправить, раз она такая «хозяйственная» и «рукодельная»?
— Я просто на примере показывала, какие бывают девушки настоящие! — начала оправдываться свекровь, но её голос звучал неуверенно и фальшиво. — Которые семейные ценности понимают и материнство в радость, а не в тягость, и не откладывают его на потом, в долгий ящик!
— А я, по-твоему, что, семейные ценности не понимаю? — Юля повысила голос до крика. В висках стучало. — Три года я терплю твои бесконечные советы, нравоучения, твои травяные порошки в моих салатах! Три года! А ты меня ещё и неудачной, неправильной женой считаешь?
— Ну зачем же неудачной, — попыталась смягчить тон Анна Петровна, но это прозвучало ещё более оскорбительно, — просто немножко… несознательной. Недостаточно ответственной. В моё время молодые жёны совсем по-другому, с большим пониманием, к семейным обязанностям относились!
— А в моё время, Анна Петровна, женщины имеют полное право сами решать, когда им детей заводить, а когда — строить карьеру! — отрезала Юля, чувствуя, как её вот-вот затрясёт от ярости.
Свекровь тоже начала выходить из себя, её показное спокойствие лопнуло. Она поднялась из-за стола и ткнула пальцем в сторону невестки.
— Ты не ценишь то, что имеешь! — её голос зазвенел, как натянутая струна. — Муж у тебя хороший, золотой, не пьёт, не бьёт, работает! Квартира тёплая, уютная! Работа спокойная, творческая! А детей всё нет и нет! В наше время в твоём возрасте уже двоих-троих растили, в садик водили!
— Твоё время, прости, давно прошло и кануло в Лету! — резко, не думая о последствиях, ответила Юля. — И больше не смей мне указывать, как жить и когда рожать! Это моя жизнь!
Костя метался между женой и матерью, пытаясь их успокоить, вставить хоть слово, но обе женщины были настолько взвинчены, так разогнались, что его слова просто не доходили до их сознания. Голоса становились всё громче, упрёки — всё резче и обиднее, пока Юля окончательно не потеряла последние остатки самообладания.
— Хватит! — закричала она, изо всех сил стукнув ладонью по столу, так что чашки задребезжали. — Я сказала, хватит! Собирай свои вещи и убирайся из нашего дома! Немедленно! И не появляйся здесь, пока мы сами тебя не попросим! Ты меня слышишь?
Анна Петровна, побелевшая от обиды и гнева, молча, с гордым видом собрала свои фотографии, сунула их в карман своей кофты, взяла свою неизменную сумку и направилась к выходу. На пороге она обернулась, и её глаза блестели от слёз и злости.
— Пожалеете ещё об этом дне! — бросила она, и её голос дрожал от ненависти. — Оба пожалеете! Позже вы поймёте, кто был по-настоящему прав и кто желал вам только добра!
Она вышла и снова, уже во второй раз, громко хлопнула дверью. Юля и Костя остались стоять посреди кухни в гробовой, давящей тишине, не глядя друг на друга.
Прошла ещё одна неделя с момента того окончательного, казалось бы, разрыва отношений со свекровью. Однажды субботним утром Юля проснулась с неприятным, тянущим ощущением в области желудка и лёгкой, но навязчивой тошнотой.
Сначала она списала это на вчерашний ужин в ресторане японской кухни — возможно, какие-то роллы или суши были не совсем свежими. Но весь день её периодически подташнивало, и особенно остро, почти до рвотных позывов, она реагировала на стойкий запах свежесваренного кофе, который Костя, как всегда, варил по утрам в турке. Обычно этот аромат бодрил её и поднимал настроение, но сегодня он казался ей отвратительным и вызывал лишь один негатив.
К понедельнику её самочувствие не улучшилось, а даже ухудшилось. В офисе Юля чувствовала себя совершенно разбитой, несколько раз ей пришлось буквально выбегать из переговорной, когда коллега принёс от себя пахнущий корицей и молоком капучино. К обеду она решила зайти в медпункт и измерить давление, подозревая, что дело в переутомлении и стрессе.
— Давление у тебя в полной норме, — сообщила медсестра Светлана Ивановна, пожилая, опытная женщина, снимая с её руки манжету тонометра. — А что тебя вообще беспокоит, Юлечка? На что жалуешься?
— Да что-то непонятное, Светлана Ивановна, — пожаловалась Юля, садясь на стул. — Тошнота какая-то странная, не проходящая. Слабость дикая. И запахи некоторые вообще не переношу, особенно кофе. Прямо выворачивает.
Светлана Ивановна внимательно, по-матерински посмотрела на неё и мягко улыбнулась, в её глазах заблестели весёлые искорки.
— А ты, милочка, не беременная ли у нас случайно? — ласково предположила она. — Симптомы-то очень уж похожие, классические. У меня так же было в самом-самом начале, и с первым, и со вторым ребёночком.
— Да что вы, Светлана Ивановна, что вы! — скептически отмахнулась Юля, но её сердце почему-то ёкнуло. — С чего бы это? Не может быть.
Но мысль, брошенная медсестрой, крепко засела в её голове, пустила корни. Вечером, по дороге домой, она зашла в ближайшую аптеку и с внутренним трепетом купила самый обычный тест на беременность.
Дома, пока Костя увлечённо смотрел футбольный матч по телевизору, она заперлась в ванной комнате, дрожащими руками распаковала коробку и внимательно, до запятых, изучила инструкцию.
Через несколько минут, которые показались ей вечностью, она смотрела на маленькое окошко теста. И там, совершенно чётко, ясно и недвусмысленно, виднелись две яркие, розовые полоски.
Сначала ей показалось, что она сходит с ума, что это какая-то optical illusion. Она зажмурилась, снова посмотрела. Нет. Результат был очевиден, точен и неопровержим. Она стояла, опершись о раковину, и смотрела на эти две полоски, в которых была заключена теперь вся её новая, совсем другая жизнь.
И сквозь накатившие на неё шок, радость, смятение и счастье в голове пронеслась лишь одна, единственная, ироничная и горькая мысль:
— Вот же накаркала старуха… Добилась-таки своего.