Я никогда не была параноиком. Не проверяла телефоны, не устраивала истеричных допросов, не выискивала на воротнике чужие волосы и не нюхала рубашки в поисках призрачного шлейфа чужих духов. Я строила свою жизнь на доверии, как на прочном фундаменте. Доверяла слепо, безоглядно, по-глупому. Просто доверяла.
Поэтому в тот роковой вторник, зайдя в кафе за бутылкой воды по дороге с работы, с пакетами из магазина на отяжелевших руках, я сначала не поверила своим глазам. За столиком у панорамного окна, залитый полуденным солнцем, сидел мой муж. Артем. Тот самый, который в это самое утро целовал меня на прощание, бормоча что-то о срочной командировке в Москву и сложных переговорах.
Первая мысль, теплая и наивная, как птенец: «Коллега. Встреча сорвалась, и он заскочил перекусить с сотрудницей».
Вторая, уже холодная змейкой скользнувшая в сознание: «Странно… Он же должен быть в самолете. Или уже в московском офисе».
Третья, ударившая под дых, когда мой взгляд зафиксировал его руку, лежащую поверх ее изящной ладони, и выражение его лица — то самое, потерянное, очарованное, которое когда-то давно, целую вечность назад, принадлежало только мне: «Изменяет?»
Мир сузился до точки — до их столика. Звуки кафе — звон посуды, приглушенные голоса, шипение кофемашины — ушли в немое кино. Ноги сами понесли меня вперед, будто по наклонному льду. Я шла, чувствуя, как каменеют мышцы лица, а пальцы сжимают ручки пакетов так, что костяшки побелели.
— Я думала, ты в Москве, — прозвучал мой голос, странный, плоский, чужой.
Артем вздрогнул, как под током, и резко обернулся. Его лицо, секунду назад мягкое и умиротворенное, исказилось маской панического ужаса. Он побледнел, будто из него выкачали всю кровь. Девушка — хрупкая блондинка в нежном свитере — испуганно посмотрела на меня, потом на него, и я увидела, как по ее идеальному личику пробежала тень понимания.
— Вика… — его голос сорвался на шепот. Он начал вставать, задевая коленкой стол, и стакан с водой громко звякнул о блюдце.
— Сиди, — прорычала я, и сама удивилась этому низкому, насыщенному холодной яростью звуку. Мое собственное спокойствие было ледяным панцирем, сковавшим всю бурю внутри. — Так ты в командировке или нет?
Повисла тягучая, густая пауза, которую, казалось, можно было резать ножом. Девушка сжала свои алые губы и уставилась в стол, будто надеясь провалиться сквозь землю.
— Нет, — выдавил он, и это слово повисло в воздухе тяжелым, неприглядным признанием. — Я… это не то, что ты подумала…
— Понятно, — отрезала я, переводя взгляд на блондинку. Ее глаза были полы слез. «Интересно, она тоже не знала?» — пронеслось в голове. — Как тебя зовут? — спросила я, и мой голос снова обрел металлическую твердость.
— Кристина, — прошептала она, и ее голосок дрогнул.
— Кристина, сколько вам лет? — я сознательно использовала «вы», подчеркивая пропасть между нами.
— Двадцать три, — выдохнула она.
Двадцать три. Всего на десять лет младше меня. Но пропасть между нами казалась столетиями. Ее мир состоял из тренировок, кафе с подругами и беззаботных свиданий. Мой — из ипотеки, совместного быта и планов на детей, которые мы откладывали «на потом».
— И давно вы с моим мужем? — продолжал допрос мой внутренний следователь.
Она растерянно, как преданный щенок, посмотрела на Артема. Тот сидел, не двигаясь, превратившись в статую позора, уставившись в свою чашку с эспрессо.
— Четыре месяца, — тихо, но четко прозвучал ее ответ.
Четыре месяца. Цифра ударила в виски, отозвавшись глухой болью во всем теле. Я молниеносно прикинула в уме. Да, именно тогда у него участились эти «командировки». Именно тогда он стал задерживаться на «корпоративах» и чаще пропадать в телефоне, уходя в другую комнату для «важных звонков». Я чувствовала подвох, кожей ощущала фальшь, но гнала от себя «дурные мысли». Ведь это же Артем. Мой Артем.
— Окей, — сказала я с ледяным спокойствием и с грохотом поставила свои пакеты с продуктами на их столик, заставив вздрогнуть их обоих. — Артем, встань. Мы идем домой. Сейчас.
— Вика, давай объясню… — начал он, но в его голосе не было силы, лишь жалкая мольба.
— Я сказала, встать! — мой крик, резкий и властный, заставил пару за соседним столиком обернуться.
Он послушно поднялся, походка была неуверенной, будто у пьяного. Кристина судорожно схватила свою сумку:
— Я… я пойду…
— Сиди, — бросила я ей через плечо, уже разворачиваясь к выходу. — Вы еще поговорите. Очень обстоятельно. Позже.
Мы вышли на улицу, в гул полуденного города. Я шла впереди, не оглядываясь, чувствуя его за спиной — виноватого, раздавленного. Сели в мою машину. Я резко завела двигатель, и мы поехали. Молча. Это молчание было громче любого скандала. Он смотрел в свое окно, я — в лобовое стекло, но не видела ни машин, ни светаофоров, только его руку, лежащую на ее руке, как закольцованный кадр кошмара.
Только когда мы подъехали к нашему — моему — дому, и я заглушила мотор, я заговорила, глядя прямо на ленуасонную улицу:
— Дома ты соберешь вещи и съедешь. К родителям, к друзьям, к ней, в отель — мне абсолютно все равно. У тебя два часа.
— Вика, пожалуйста, давай поговорим, как взрослые люди… — его голос был хриплым.
— О чем? — я наконец повернула к нему голову, и мой взгляд должен был быть подобен лезвию. — О том, что четыре месяца ты систематически изменял мне с девочкой, которая могла бы быть твоей младшей сестрой? О том, что ты втирал мне мне ложь каждый божий день, глядя в глаза? О том, что я, как последняя дура, верила в твои бесконечные «переговоры» и «встречи с клиентами», жалея тебя, уставшего?
— Я не хотел тебя ранить… — пробормотал он.
— Не хотел, но делал. Превосходно. Вещи. Собирать. Сейчас.
Мы поднялись в квартиру. Воздух в прихожей пах ним — его одеколоном, его присутствием, которое теперь стало чужим и ядовитым. Он, как лунатик, прошел в спальню, достал с антресоли большую спортивную сумку. Я стояла в дверях, прислонившись к косяку, и смотрела, как он механически, с опустошенным лицом, складывает свои рубашки, джинсы, носки. Это было до ужаса обыденно. Будто он просто укладывался в очередную командировку, которую сам же и придумал.
— Вик… — он обернулся, сжимая в руках свитер, который я ему подарила на прошлое Рождество. — Я не хотел, чтобы ты узнала именно так. Случайно…
— А как хотел? Чтобы я застукала вас в нашей постели? Или чтобы ты сам признался, когда ей стукнет двадцать четыре, и ты найдешь себе кого-то помоложе?
— Я хотел сначала разобраться в своих чувствах! — вырвалось у него.
Я рассмеялась. Это был сухой, безрадостный звук, больше похожий на предсмертный хрип.
— Разобраться? Артем, ты четыре месяца вел двойную жизнь. Ты уже все давно для себя разобрал. Ты сделал свой выбор. Каждый день, на протяжении ста двадцати дней, ты выбирал ложь.
Он замолчал, побежденный. Рывком застегнул молнию на сумке.
— Я уйду, — сказал он глухо. — Но знай… я люблю тебя. Все это время любил. Только тебя.
Этой фразы мне не хватало для полного набора цинизма. Я указала рукой на дверь.
— Пока, Артем.
Когда хлопнула входная дверь, отозвавшись эхом в пустой квартире, ледяной панцирь внутри треснул. Я рухнула на диван в гостиной, вжалась лицом в ткань, которая еще хранила его запах, и разрыдалась. Это был не плач, а настоящий рев, животный, неконтролируемый. Я ревела, как ненормальная, громко, некрасиво, с соплями, слюнями и размазанной по щекам тушью, в которую когда-то так старательно красилась для него.
Восемь лет. Лучших лет моей жизни. Пять из них — в браке. Наша общая ипотека, которую мы выплачивали вместе. Наши общие друзья. Наши планы на ребенка, которые мы перенесли «на следующий год», потому что он говорил: «Давай сначала встанем на ноги получше». И это все — в труху, в пыль, в ничто. Из-за девчонки с пустыми глазами и мнимой свободой, которой даже пахло иначе.
Схватив телефон с трясущимися руками, я набрала номер подруги Юли.
— Юль… он… он мне изменял. Четыре месяца. С какой-то Кристиной, — выдавила я, задыхаясь от рыданий.
— Что?! Этот тварь! Где ты? Сиди, не двигайся, я уже выезжаю!
Через полчаса, которые показались вечностью, Юля сидела рядом со мной на диване, обняв меня за плечи, пока я, всхлипывая, пыталась собрать слова в предложения.
— Рассказывай все, с самого начала, — приказала она мягко, но твердо.
Я рассказала. Все, до последней детали. До выражения его лица, до шепота этой Кристины, до леденящего спокойствия, которое меня самого пугало. Юля слушала, не перебивая, лишь время от времени качая головой и сжимая губы.
— Понимаешь, что самое поганое? — я с трудом глотнула воды, пытаясь смочить пересохшее горло. — Я чувствовала. Я чувствовала последние месяца два, что что-то не так. Он стал рассеянным, отстраненным, постоянно уткнулся в телефон, а на звонки уходил в другую комнату или на балкон. Но я… я сама себе запрещала эти мысли. Гнала их. Убеждала себя: «Да ну, это же Артем. Мой Артем. Он не такой, он не способен».
— Всякие способны, Вик, — вздохнула Юля. — Все они думают не головой, а другим местом, когда на горизонте возникает юная, цветущая, глупенькая девочка, пахнущая не бытом, а духами из бутик.
— Зачем тогда вообще жениться? Зачем клясться в вечной любви, строить планы на семью, говорить о детях? — голос мой снова сорвался на истерику. — Можно же сразу сказать: «Знаешь, я не готов, я хочу гулять, хочу разнообразия»!
— А потому что они и сами не знают, чего хотят, — Юля развела руками. — Вот помнишь моего Игоря? Он же мне тоже изменял, на пятом году отношений. Ушел к той, на полгода. А потом вернулся, на коленях приполз, рыдал, клялся, что это была роковая ошибка, помутнение. И я… я простила. И знаешь что? Не жалею. Сейчас у нас отношения даже лучше, чем были до этого. Мы прошли через это и стали честнее друг с другом.
— Ты хочешь сказать, что мне его простить? — уставилась я на нее в недоумении.
— Нет, черт возьми! — резко сказала Юля. — Я хочу сказать, что это твое решение, и только твое. Но сначала — остынь. Успокойся. Не принимай судьбоносных решений вот в таком состоянии. Гнев — плохой советчик.
Я легла спать одна в нашей огромной двуспальной кровати. С его стороны было пусто, холодно и… правильно. Пахло его одеколоном на подушке. Я зарылась лицом в нее, в этот знакомый, любимый, а теперь причиняющий физическую боль запах, и снова залилась слезами, пока не уснула, изможденная горем.
А утром проснулась от того, что внутри все было выжжено дотла, а на пепелище бушевала новая, ясная и холодная эмоция — ярость.
Я взяла телефон. Десятки сообщений от Артема:
«Вика, прости, я конченый мудак»
«Я не знаю, что на меня нашло»
«Давай встретимся, я все объясню»
«Я хочу все исправить, ты только дай шанс»
Я не читая пролистала их и заблокировала его номер. Ощущение было странным — будто отрезала кусок самого себя, но необходимый, пораженный гангреной.
Потом зашла в социальную сеть. Нашла его страницу. Методичным, почти детективным движением начала просматривать подписчиков. И быстро нашла ее. Кристина. Симпатичная, ухоженная, с гладкими волосами и подтянутым телом, которое кричало о часах, проведенных в зале. Лента — сплошной поток беззаботности: селфи с тренировок, фото с подругами в кафе, красивые виды, смеющиеся лица. Жизнь, в которой не было места ипотечным графикам, совместному ремонту и разговорам о том, что пора бы уже думать о детях.
И тогда меня осенило. Я написала ей в личные сообщения, пальцы стучали по стеклу экрана с почти маниакальной точностью:
«Кристина, привет. Это Вика, жена Артема. Не думала, что когда-либо буду так писать. Можем встретиться? Поговорить по-человечески, без истерик.»
Ответ пришел быстрее, чем я ожидала, минут через десять:
«Да. Я согласна. Когда?»
«Сегодня, вечером. Я скину адрес тихого места.»
«Хорошо.»
Вечером я пришла первой. Выбрала столик в углу того же кафе, где все и началось. Ирония судьбы? Возможно. Я заказала капучино и ждала, глядя, как за окном зажигаются огни. Кристина появилась минут через пять. Она была без макияжа, в простых джинсах и свитере, волосы собраны в небрежный хвост. Без косметики она выглядела еще моложе, почти подростком, и на ее лице читалась смесь страха и решимости.
Она села напротив, положив руки на колени.
— Привет, — сказала она, и ее голос был тише шепота.
— Привет, — я отпила глоток кофе, давая себе секунду собраться. — Спасибо, что пришла. Не испугалась.
— Я… я не знала, что вы все еще вместе, — выпалила она, не глядя мне в глаза. — Честное слово. Артем… он показывал мне ваши старые совместные фото и говорил, что вы уже почти полгода как разошлись, просто еще не оформили развод официально, потому что ты очень тяжело переживаешь.»
Я горько усмехнулась.
— Ну конечно. Классика. Не придумать ничего оригинальнее.
— Он даже… он снимал квартиру у друга, я там была, он привозил туда свои вещи, — продолжала она, словно оправдываясь. — Говорил, что ты не хочешь с ним общаться, что все кончено.»
— Кристина, мы с ним жили вместе до вчерашнего дня, — сказала я четко, отчеканивая каждое слово. — В одной квартире. Спали в одной постели. Вчера утром он поцеловал меня на прощание, перед тем как уйти на «срочную командировку». Я не знала о твоем существовании ровно до той секунды, пока не увидела вас здесь.
Она побледнела так, что даже веснушки на носу стали заметнее.
— Что? — это был не вопрос, а стон. — Но… как? Он… он врал? Про все?
— Он врал. Про все, — подтвердила я.
Кристина закрыла лицо руками, ее плечи задрожали.
— Господи… Какая же я слепая дура.
— Ты не дура, — сказала я, и к своему удивлению, почувствовала в голосе не злорадство, а нечто похожее на жалость. — Ты просто молодая. И он этим воспользовался. Он подобрал ключик к твоему миру, где все кажется простым и ясным.
Она подняла на меня глаза, полные слез.
— Я влюбилась в него, — прошептала она. — По-настоящему. Он был таким… не таким, как все. Внимательным, заботливым, зрелым. Он слушал меня, дарил цветы без повода, водил в красивые рестораны, говорил о высоком…
— Знакомо, — перебила я ее, и в голосе моем прозвучала усталость. — Когда-то, очень давно, он говорил все то же самое мне.
— Что же мне теперь делать? — в ее голосе слышалась настоящая паника.
— Не знаю, Крис. Я даже не знаю, что делать мне самой, — я откинулась на спинку стула, чувствуя, как накатывает опустошение. — Я шла сюда, кипя от злости. Хотела вылить на тебя все свое отвращение, все обвинения. Но сейчас я понимаю… ты такая же жертва его лжи, как и я. Просто в другом амплуа.
Мы сидели в молчании, каждая со своими мыслями. Официантка принесла ей чай, который она заказала автоматически.
— Он писал мне все утро, — тихо сказала Кристина, помешивая ложкой в чашке. — Извинялся. Говорил, что любит меня, что ты — это его прошлое, ошибка, а я — его будущее.
— И что ты ответила? — мне было искренне интересно.
— Ничего. Не открывала даже. Не знаю, что говорить. Не знаю, чему верить.
— Хочешь совет от женщины, которая прошла путь от «счастливой жены» до «прошлой ошибки»? — я посмотрела ей прямо в глаза. — Беги. Беги от него, не оглядываясь. Пока не стало слишком поздно. Потому что мужчина, который способен так цинично и подло врать одной, рано или поздно начнет врать и другой. Если он изменил мне с тобой, он изменит и тебе с кем-то еще. Такая у него натура.
Она медленно кивнула, и в ее глазах появилась тень понимания.
— Наверное… вы правы.
Мы допили наши напитки — она свой остывший чай, я свой давно простывший кофе — и вышли вместе на прохладный вечер. У выхода Кристина остановилась.
— Вика… мне правда очень жаль. Если бы я знала… я бы никогда…
— Я верю, — перебила я ее. И правда верила.
Мы разошлись в разные стороны, и я не обернулась. Наша странная, трагическая встреча закончилась.
Прошла неделя. Артем не унимался. Он писал каждый день, используя номера друзей, коллег, пытался выйти на меня через общих знакомых, умоляя «просто поговорить». Я была непреклонна. Его слова стали для меня просто фоном, белым шумом лжи.
А потом я встретила его у своего подъезда. Он сидел на той самой лавочке, где мы часто вечерами пили кофе летом. Вид у него был отчаянный, осунувшийся, с темными кругами под глазами, будто он не спал несколько суток.
— Вика, пожалуйста, выслушай меня. Хотя бы пять минут, — он вскочил, и его глаза умоляли.
— Говори. У тебя три, — я скрестила руки на груди, заняв оборонительную позицию.
— Я — законченный идиот. Я не оправдываюсь, я просто констатирую факт. Не знаю, что на меня нашло. Это было похоже на помутнение рассудка. Она молодая, красивая, с ней было… легко. Как глоток свежего воздуха после долгого заточения. И я сорвался. А потом уже не знал, как остановить этот маховик, как выбраться, не разбив все вдребезги. Вик, я люблю тебя. Только тебя. Все эти месяцы, с ней, я любил тебя.
— Ты любишь меня, но при этом четыре месяца делил свое тело и свое время с другой? — мои брови поползли вверх. — Интересная форма любви. Объясни, как это работает? Как можно ложиться спать с одной женщиной, а любить при этом другую?
— Никак! Это не работает! — он провел рукой по волосам, и они встали дыбом. — Я просто… я испугался. Нам уже за тридцать. Я посмотрел вперед и увидел там только рутину, быт, пеленки, ипотеку до седых волос… И мне захотелось последний раз почувствовать себя свободным, молодым, без обязательств! Ошибиться!
Я молчала, впитывая его оправдания, и они казались такими мелкими, такими жалкими на фоне того, что он разрушил.
— Скажи честно, — наконец произнесла я. — Ты был с ней в последний раз когда?
Он опустил голову.
— Позавчера, — прошептал он. — После того, как ты выгнала меня… Я поехал к ней. Хотел забыться, уткнуться в эту иллюзию… Но не смог. Смотрел на нее и… видел тебя. Видел твое лицо в кафе. Я ушел ночью. И с тех пор не писал и не звонил ей.
— Значит, бросил ее. Тоже красиво. Целый веер разрушенных судеб.
— Знаю, — его плечи сгорбились. — Что мне сделать? Что угодно! Чтобы ты хотя бы рассмотрела возможность меня простить?
— Ничего, Артем. Абсолютно ничего. Потому что ластиком это не стереть, а в архивы не отправить. Это навсегда.
— Вика…
Я развернулась и ушла, не оборачиваясь, чувствуя его взгляд у себя в спину. Но на этот раз слез не было. Была только усталость.
Прошло три месяца. Артем исчез из моего поля зрения. Не писал, не звонил, не пытался выйти на связь через друзей. Я жила. Одна. Ходила на работу, встречалась с подругами, переставила мебель в квартире, выбросила все его вещи, которые он не забрал, и даже сходила к психологу. И как-то раз, вернувшись домой с работы, заварив себе чай и сев с книгой на свой, теперь только мой, диван, я поняла: мне хорошо. Спокойно. Тихо. Нет этой вечной тревоги, этого напряжения, этого вопроса «а все ли в порядке?», который висел в воздухе последние месяцы до разоблачения. Я снова начала узнавать себя в зеркале. Свое отражение без его одобряющего или критикующего взгляда.
И в один из таких вечеров, когда внутри царил не огонь ярости и не лед отчаяния, а ровное, теплое чувство самоуважения, я взяла телефон и написала ему. Коротко и ясно.
«Привет. Давай встретимся.»
Ответ пришел почти мгновенно, будто он только и ждал:
«Да. Конечно. Когда и где?»
«Завтра. 7 вечера. В том самом кафе.»
«Буду.»
На следующий день я снова пришла первой. Снова заказала капучино. Снова села у окна. Дежавю? Нет. На этот раз все было иначе. Я была иной. Артем появился ровно в семь. Он выглядел… постаревшим. Более собранным, но в глазах читалась усталость.
— Привет, — сказал он, садясь.
— Привет, — ответила я.
Мы сидели в молчании минуту, но это молчание было другим — не враждебным, а констатирующим факт.
— Я не прощу тебя, Артем, — начала я, и он вздрогнул, будто от удара током.
— Не прощу не потому, что ты изменил, — продолжила я, хотя и это было важной частью. — А потому что я не хочу всю оставшуюся жизнь провести в роли тюремщика. Не хочу каждую твою командировку проверять, каждый поздний звонок воспринимать как угрозу, каждую симпатичную коллегу видеть в качестве потенциальной соперницы. Не хочу бояться, что в сорок лет тебе снова станет скучно, и ты захочешь «последний раз почувствовать себя молодым» с очередной двадцатилетней Кристиной.
— Вика, я изменился, я все осознал! — в его голосе прозвучала надежда.
— За три месяца? — я мягко улыбнулась. — Люди не меняются так быстро, Артем. Ты просто соскучился. По дому, по стабильности, по тому комфорту, который у нас был. По мне, как части этого комфорта. Но это не любовь. Это привычка. И через год, максимум два, рутина возьмет свое, и твой страх снова поднимет голову.
— Нет, ты не права… Я…
— Артем, я не злюсь, — перебила я. — И я, в отличие от тебя в последние месяцы, абсолютно честна с тобой. Давай закончим это красиво. Пока мы еще способны на это. Давай разведемся по-хорошему.
— А если я скажу, что готов на все? — его голос дрогнул. — Готов ходить к психологу, дать тебе доступ ко всему, отчетить о каждом шаге… Делать все, что ты скажешь, лишь бы ты дала нам еще один шанс.
Я посмотрела на него с бесконечной грустью и покачала головой.
— Нет.
Мы подали на развод. Квартиру, наш общий «семейный очаг», продали, вырученные деньги, после погашения ипотеки, мы поделили пополам. Хотя первоначальный взнос вносил в основном он, он не стал претендовать на большую часть. Возможно, из чувства вины, возможно, пытаясь сохранить остатки своего достоинства. Я не спорила. Пусть это будет скромной компенсацией за моральный ущерб, за восемь лет жизни и за сломанное доверие.
Он предлагал оставить квартиру мне, но я отказалась. Мне нужно было абсолютно новое пространство, где не будет ни одного его следа.
— Будь счастлива, Вика, — тихо, почти неслышно сказал он, когда мы вышли на улицу из здания ЗАГСа, держа в руках свои экземпляры свидетельства о расторжении брака.
Я посмотрела на него, на этого человека, который когда-то был смыслом моей жизни, и смогла ответить без злобы:
— Я буду. А ты… просто постарайся больше никого не делать несчастным.
Мы попрощались легким, формальным кивком и разошлись. В разные стороны. В разные жизни.
Я шла по улице, и первое, что я почувствовала, был не страх одиночества, не горечь утраты, а странное, все заполняющее чувство… легкости. Будто с моих плеч сняли тяжеленный, сто пудовый плащ, под которым я уже забыла, как дышать полной грудью.
Да, было больно. Адски больно. Да, было обидно до слез. Да, было страшно — начинать все с чистого листа в тридцать четыре года, когда казалось, что вся жизнь уже распланирована.
Но сквозь эту боль, обиду и страх пробивалось что-то новое, хрупкое, но несломленное — вера в себя.
Потому что впервые за долгие годы я сделала осознанный, трудный, но правильный выбор. Я выбрала себя. Я выбрала честность перед собой. Я выбрала право быть счастливой без оглядки на чужую ложь.
Ну а замуж… Как говорила моя бабушка, «замуж не напасть, лишь бы замужем не пропасть». Моя история замужества закончилась. Но моя история — только начиналась.