Моя мама была для меня всем, и когда рак забрал её, она оставила мне не только воспоминания, но и спасательный круг — трастовый фонд, предназначенный для моего будущего. Когда мой отец начал жадно использовать его ради своей падчерицы, это было так, будто он стирал из моей жизни память о маме, кусочек за кусочком. Я не могла позволить ему забрать у меня то, что было последним от неё — и от меня самой.
Есть такая вещь — когда теряешь любимого человека, ты несёшь этот груз всю жизнь, даже если он не виден. Я потеряла маму из-за рака груди, когда мне было десять. В один день она ещё была рядом — расчёсывала мне волосы и напевала старую рок-песню, а в следующий её уже не стало. Просто вот так.
Я помню наш последний разговор так ясно, будто он был вчера. Она сидела на своей больничной койке и слабыми пальцами перебирала мои волосы.
— Пообещай мне кое-что, моя девочка, — прошептала она.
— Всё что угодно, мам, — сказала я, сдерживая слёзы.
— Пообещай, что никогда не позволишь никому затмить твой свет. Ты такая особенная, Ирина. Невероятно особенная.
Она не оставила мне много — всего несколько фотографий, аромат её любимых ванильных духов, впитавшийся в шарфы, и трастовый фонд, который она оформила до своей смерти.
— Это для Ирины, — сказала она отцу и бабушке с дедушкой. — Для её учёбы и будущего. Пообещайте мне, что он всегда будет принадлежать только ей.
Они пообещали. Отец тоже пообещал. Но что толку в обещаниях, когда рядом больше нет никого, кто заставил бы их сдерживать?
Отец женился снова два года спустя. Его новая жена, Марина, привела с собой дочку — двенадцатилетнюю Эмилию.
Сначала я не возражала. Мамы не стало, и я подумала, может, это шанс на новую главу. Но быстро стало ясно, как всё будет в нашем доме: Эмилия на первом месте, потом Марина, где-то там отец, а я? Я даже не входила в список.
Сначала всё было по мелочи. Как-то раз у нас одновременно сломались холодильник и душ. Отец взял деньги из фонда без моего разрешения, чтобы починить их.
— Я всё верну, — сказал он, будто это пустяк. А через неделю подарил Эмилии новый MacBook на день рождения. А на мой? Подарочную карту на сто долларов.
Дело было не в деньгах — а в отношении.
Годами он продолжал забирать деньги из фонда на ремонт машины, обновление дома — на вещи, которые ко мне не имели никакого отношения. — Это временно, — всегда говорил он. Но временное превратилось в постоянное.
Когда я поступила в университет, слава Богу, у меня была стипендия, так что деньги из фонда мне не понадобились на оплату учёбы. Но это не остановило его — он продолжал искать поводы, чтобы использовать их. Каждый раз, когда я пыталась заговорить об этом, он отмахивался: — Не переживай, Ирина. Всё под контролем.
Под контролем. Ага.
— Ты же понимаешь, правда, Ирина? — вот что он говорил, когда всё, что было нужно мне, откладывалось ради очередных потребностей Эмилии. Новое платье для конкурса? Конечно. Моя поездка на каникулы? Может, в следующем году. Это ранило, но я глотала обиду.
Но с каждым разом проглотить становилось труднее.
Я никогда не забуду, как узнала, сколько из фонда исчезло. Это случилось поздно ночью, в последний год университета. Я услышала, как Эмилия хвасталась по телефону подругам:
— Представляете? Новый BMW! Папа сказал, я заслужила его за выход в национальный финал!
У меня всё внутри перевернулось. Я вспомнила мамины слова: «Это для Ирины. Для её будущего».
Я не заглядывала в счёт годами — отец уверял, что всё в порядке. Но в ту ночь я решила проверить.
Когда вошла в аккаунт, сердце сжалось. Цифры не складывались. Исчезли тысячи. Конкурсные взносы. Водонагреватель. Машина Эмилии. Каждое снятие средств — как удар в живот.
Утром я позвонила бабушке.
— Милочка, — сказала она, когда я всё рассказала, — этому нужно положить конец. Ты должна встать за себя.
— Мне тяжело дышать, бабушка, — всхлипывала я. — Такое чувство, что он стирает маму по кусочкам. Стирает меня.
— О, моя девочка, — прошептала она. — Мама бы пришла в ярость. Она так боролась, чтобы ты была защищена.
— Я верила, что он вернёт деньги. Но он только продолжал забирать. Это были последние мамины труды…
— Твоя мама была настоящим бойцом, — добавила бабушка. — И ты тоже. Пришло время это показать.
— Я покажу. Когда придёт момент, — ответила я, кладя трубку.
Всё случилось через неделю. Приближался выпускной, и я, наконец, могла выдохнуть после четырёх лет бессонных ночей и сломанных принтеров. Я позвонила отцу и сказала, что моя церемония будет 20 декабря. На той стороне трубки повисла пауза. Достаточно длинная, чтобы у меня сжалось сердце.
— О, 20 декабря? — наконец сказал он. — Это день конкурса Эмилии. У нас уже всё запланировано.
— Ты пропустишь мой выпускной ради конкурса?
— Ну, Ирина, это же не так важно. Выпускные ещё будут. А конкурс? Это её шанс засиять.
Я не сразу поняла, что сжимаю телефон так сильно, что болят пальцы.
— Ты издеваешься?
Я услышала голос Марины, сочившийся презрением: — Не будь эгоисткой, Ирина. Выпускные бывают каждый год. А конкурс — один раз в жизни.
— Эгоистка? — Я закипела. — Папа, это не про эгоизм. Это про то, что ты снова выбрал Эмилию, а не меня.
— Это нечестно…
— Нечестно? Когда ты в последний раз выбрал меня? В последний раз вообще меня заметил?
— Конечно, я вижу тебя, Ирина.
— Нет, НЕ ВИДИШЬ! Ты видишь Эмилию. Её конкурсы, её танцы, её победы. А я? Я как призрак. Остаток от мамы, с которым ты не знаешь, что делать.
— Ирина, хватит!
— Нет, не хватит! Никогда не хватало! — закричала я, чувствуя, как из меня вырываются годы боли. — Знаешь, что мама сказала мне в последний раз? Она просила, чтобы никто не затмил мой свет. А ты именно этим и занимаешься. Годами!
Он тяжело вздохнул, будто я была неразумна. — Отпразднуем, когда вернёмся. Обещаю.
Слово «обещаю» ударило как пощёчина.
— Твои обещания больше ничего не значат, — прошептала я. — С тех пор, как мама умерла.
Я повесила трубку.
На выпускном были мои бабушка и дедушка. Когда я увидела их в толпе, со светящимися от гордости лицами, мне стало немного легче. Они обняли меня крепко. Я была счастлива, но впереди меня ждало последнее дело.
На следующий день я вошла в кабинет отца с выписками в руках. Сердце билось в бешеном ритме.
— Нам нужно поговорить, — сказала я, закрывая дверь и бросая бумаги на стол.
Он поднял голову от компьютера, нахмурился:
— Что это?
— Выписка по трастовому фонду. Мамин фонд. Тот, который ты годами тратишь.
Он побледнел, но попытался скрыть страх:
— Всё, что я потратил, было для семьи. Тебе ведь не нужно было — у тебя была стипендия.
— Эти деньги были не для семьи, — перебила я. — Они были для МЕНЯ. Для МОЕГО будущего. А ты потратил их на Эмилию. Не ври — выписка всё показывает.
— Ты не понимаешь, как трудно… быть отцом, объединять две семьи…
— А ты не понимаешь, каково это — смотреть, как твой отец стирает всё, что осталось от твоей мамы! Эти деньги — последнее, что она мне оставила. А ты тратил их, как из банкомата!
Он откинулся в кресле, сжав челюсть.
— Я делал, что должен.
— Нет. Ты делал то, что удобно. А теперь вернёшь всё до копейки.
Он горько рассмеялся:
— А если нет?
— Тогда я подам на тебя в суд.
В комнате повисла тишина. Впервые в жизни я увидела страх в его глазах.
— Ты не осмелишься.
— Мама всегда говорила, что у меня её характер, — сказала я. — Пора тебе об этом вспомнить.
Дальше было грязно. Марина и Эмилия орали в трубку:
— КАК ТЫ МОГЛА, ИРИНА?!
— Что — встать за себя? Потребовать уважения? — ответила я.
— Не делай из этого драму! Ты же знаешь, как важен конкурс для Эмилии!
— А мой выпускной ничего не значит, да? С меня хватит, Марина. Всё.
— После всего, что мы для тебя сделали?!
— Что вы сделали? Попытались заменить маму?
— Я старалась быть тебе матерью!
— Нет. Ты старалась заменить мою маму. Это не одно и то же.
Она назвала меня эгоисткой. Но я не отступила.
По закону США у них не было шансов. Бабушка с дедушкой помогли мне подготовить документы. Когда я отдала их отцу, он понял — выбора нет.
Через месяц деньги вернулись на счёт. Им пришлось взять кредит. Но это была уже не моя проблема. Я переехала к бабушке с дедушкой. Там, наконец, было тепло и безопасно.
— Ты всегда была сильнее, чем думаешь, Ирина, — сказала бабушка на веранде, укутывая меня в кардиган с маминым ароматом ванили.
— Я не чувствовала себя сильной. Я просто была злая.
— Иногда именно злость заставляет нас двигаться. Знаешь, мама догадывалась, что всё так может обернуться. Поэтому и просила нас оберегать тебя.
— Правда?
— Конечно. Она сказала: «Моя Ирина может согнуться, но не сломается». Она знала, кто ты, милая.
На следующий день я вручила бабушке чек — часть возвращённых денег. Она не хотела брать, но я настояла.
— Вы с дедушкой сделали для меня больше, чем кто-либо. Позвольте мне хоть как-то отблагодарить вас.
Она обняла меня так крепко, что я едва не расплакалась.
— Мы гордимся тобой. А мама… она была бы на седьмом небе от счастья.
Оставшиеся деньги я вложила в магистратуру и сняла квартиру. Она была скромной, но моей.
Однажды, разбирая коробки, я наткнулась на старое фото — мама держит меня на коленях, улыбается нежно.
— Я сделала это, мам, — прошептала я, гладя снимок. — Я сдержала обещание. Я не позволила им затмить мой свет.
Телефон завибрировал. Сообщение от отца. Я его не открыла.
Я написала бабушке: «Кажется, я наконец-то свободна».
Ответ пришёл сразу: «Ты свободна, милая. Свободна. А мама сейчас, наверное, танцует в небесах».
Я отложила телефон и улыбнулась сквозь слёзы. Впервые за много лет я чувствовала: я живу для себя. Я живу так, как мама всегда хотела… ярко и без страха.