Лето в деревне всегда пахло чем-то родным: сухим сеном, малиной, свежим навозом, а ещё — особенным, почти неуловимым запахом уюта. То ли это был дым из бани по субботам, то ли щи, томящиеся в чугунной кастрюле на печке, но каждый вдох наполнял душу теплом.
Две соседские девчонки — Светлана и Ирина — редко отлучались друг от друга надолго. То они прятались за сараями, то шептались на чердаке, перебирая старые вещи, то тихонько тырили ягоды с огорода.
Светлана была девочкой спокойной, задумчивой. Могла часами просидеть на лавке под окном, глядя, как дождь стучит по крыше, ни слова не говоря. Не потому, что боялась или стеснялась — просто жила внутри себя. Читала она рано, ещё до школы. А вот учиться пошла позже — мать решила, что девочка должна окрепнуть, набраться сил.
Отец Светланы, вернувшись с работы в городе, привёз ей букварь и сам показывал буквы — медленно, терпеливо, с отцовской заботой. Её мама, Марфа, сама не знала грамоты — могла лишь посчитать деньги и кое-как вывести свою подпись. Но любила дочь всей душой: платья шила собственноручно, косы заплетала каждое утро, щёчки растирала крапивным отваром, чтобы кожа не шелушилась.
Ирина же была совсем другой. Такую невозможно было не заметить. Она словно светилась в воздухе — быстрая, как воробей, всегда в движении. Платье порвано, колени в ссадинах, в зубах — кусочек яблока. Голос звонкий, глаза горят, будто угольки. «Парень в юбке», — шутила её тётка Анна Степановна — женщина плотная, но с мягким, почти материнским голосом.
Ирина могла за день залезть на каждое дерево в округе, побить любого парня за дощечку или крышку от ведра, а потом обнять Светлану и прошептать: «Ты моя тихая. А я тебя охранять буду. Вдруг кто тронет».
И никто не решался. Потому что у Ирины был характер — такой, что и взрослые сторонились. Если её выводили из себя, она шла напролом, не разбирая дороги. А Светлана обожала её. Не за силу, не за дерзость, а за то, как она жила — ярко, страстно, свободно. Рядом с ней Света чувствовала себя как за каменной стеной, будто у неё вдруг выросли невидимые крылья. А Ирина, в свою очередь, находила у Светы покой — тихую воду, к которой можно прижаться, отдышаться, сесть на завалинку и, покусывая губу, сказать: «С тобой мне хорошо. Все остальные… не те».
И взрослые не мешали этой дружбе. Их семьи были близки — праздники отмечали вместе, ходили друг к другу с пирогами, помогали по хозяйству. Отец Светланы был крёстным Ирине. А мать Ирины, хотя и не родная, называла Свету ласково — «Светик», как родную. Было в этом что-то большее, чем простое соседство — почти родство.
Казалось, так всё и будет продолжаться — летними вечерами, кукованием в лесу, ужинами под картошку в мундире и икрой. Но судьба редко позволяет нам жить по плану.
Когда Ирине исполнилось двадцать, в её жизнь пришла беда. Сначала внезапно умер отец — упал с лошади, сломал шею. Мгновенно. Никто не успел опомниться. А через полгода — и мать, без предупреждения, сердце не выдержало. Ирина будто онемела. Не плакала, но ходила, как потерянная. Перебирала вещи, рубила дрова, стирала — механически, будто не в себе.
После похорон, перебирая старый комод, она нашла какие-то бумаги — свидетельство, письма, что-то непонятное. Сначала не обратила внимания. Потом села прямо на пол и долго смотрела в стену. Оказалось, что она — не родная дочь Анны Степановны. Та всего лишь сестра её настоящей матери, которая умерла при родах. А отец — какой-то мужчина, который писал и просил забрать девочку, потому что сам не справится. Тётка согласилась. И все эти годы Ирина жила, не зная правды.
Но узнав, не стала злиться. Письма от биологического отца она нашла — даже фото было. Только искать его не захотела.
«Чужой он мне теперь. А этот дом — мой. Они меня любили, и я это знаю», — сказала она Светлане, глядя прямо в глаза. Говорила сухо, но руки дрожали.
Осталась в доме. Нашла работу — в школьной столовой. Простую, спокойную. Казалось, осела, стала взрослой. Улыбала реже, но в глазах по-прежнему светился огонёк. Светлана часто приходила к ней, приносила борщ или варенье. Они сидели на лавке, вспоминали детство, иногда просто молчали — потому что не нужны были слова.
Но однажды Ирина сказала: — Я уеду. — Куда? — не поняла Светлана. — В город. Надоело всё. Этот дом, огород… Я не для этого. Мне нужен другой воздух. — Не уезжай, — попросила Света. — Здесь всё своё. А там ты одна. Родные здесь. Я здесь. Мы все рядом. Ирина усмехнулась, но в глазах блеснула боль: — Я сама себе хозяйка. Не бойся. Я не пропаду.
Уехала. И больше не вернулась. Писала первое время, звонила раз в пару месяцев. Потом стало реже. А Светлана жила дальше. Замуж вышла за Олега — тракториста из соседней деревни. Надёжного, как кошка — говорит мало, работает много. Любовался на неё, как на солнце. Свадьбу сыграли весело — с гармонью, с песнями, с танцами на траве.
Жили скромно, но тепло: завтрак, работа, ужин, разговоры перед сном. Через два года у них родился сын — Павел. Крепкий, здоровый, орущий во всё горло. Олег носил его на руках, Светлана качала в люльке, и казалось, всё у них как надо — без лишнего, но с любовью.
А через полгода неожиданно появилась Ирина.
Смеялась — красивая, ухоженная, с красными губами, длинными ногтями, в блестящей шубке. Привезла подарки: Свете духи, Олегу — часы, малышу — конструктор. Светлана не могла поверить своим глазам.
— Ну рассказывай, — посадила она подругу на лавку.
Ирина закурила, прищурилась: — Работаю на фабрике. Устроилась, квартира есть. Зарабатываю. — А замуж? — аккуратно спросила Света. — На фиг он мне сдался? В городе мужиков хоть отбавляй — дарят подарки, дают деньги. А твой Олег что делает? Деньги сдал, выпил и спать лег?
Светлана не обиделась. Только отвела взгляд: — Не стоит так. Нужна семья. Дети. Тепло. — Если захочу ребёнка — приду к тебе няньчиться, — усмехнулась Ирина. Свете стало холодно. Как будто летом вдруг подул зимний ветер.
Прошло полтора года…
Лето. Вечер. Суп остывает на столе. Светлана режет хлеб, Олег наливает молоко. Вдруг — шаги на крыльце. Света открывает дверь… и замирает. На пороге — Ирина. С огромным животом, бледная, с мокрыми глазами. Шепчет: — Не выгоните?
Света бросилась к ней, обняла и только тогда заплакала. Олег постоял, подумал, вытер руки полотенцем и сказал: — Раз ты не против — и я не против. Поможем, если нужно.
Ирина кивнула, опустилась на табурет: — Только вы мне родные остались…
Та ночь в доме была особенно тихой. Даже комары будто замерли. За окном — августовская темнота, густая, как простокваша. Олег уже спал, уставший за день. Светлана сидела на краю кровати, смотрела на полог над детской кроваткой и слушала, как в соседней комнате вздыхает Ирина. Её дыхание было частым, тревожным, будто душа металась по комнате.
Света встала, взяла платок и пошла к подруге. Та лежала на боку, живот тяжёлый, глаза устремлены в потолок. Ни капли сна, ни тени покоя.
— Расскажи всё, — мягко сказала Светлана, садясь рядом. — По правде. Кто он?
Ирина долго молчала, собираясь с мыслями. Потом повернулась к подруге и чуть улыбнулась — криво, с горчинкой:
— Влюбилась… Дура. — Это я уже поняла, — попыталась улыбнуться Света, но не смогла. — Он был приезжий. Из города. Работал на фабрике, оборудование ставил. Молодой, красивый. Глаза серые, руки — такие умелые… А как говорил! Я с первого дня как с ума сошла. Он меня любил — нежно, по-настоящему. Цветы приносил, в кино водил, в парк. Я такого не знала. У нас ведь что? Днём сено, вечером самогон.
Она усмехнулась, но губы дрогнули.
— А потом? — спросила Светлана, всматриваясь в лицо подруги, словно пытаясь понять, откуда в ней столько боли.
— Уехал. Обещал вернуться. Я ждала. Писала. Ни ответа, ни привета. Потом узнала — он женат. Или нет? Не знаю. Просто перестал нужна быть. А тут — тошнота, живот… Сначала думала, пройдёт. А потом… поняла.
Светлана сжала её руку.
— Ты ему написала? — Нет. Не хочу. Ребёнок будет мой. Только мой. Не стану его делить.
— А если он узнает? Может, и рад бы был…
— Поздно. Не верю я в такие сказки. Ушёл — пусть уходит. Я сама справлюсь.
Она говорила резко, почти холодно, но её глаза выдавали всё — они были влажными от невыплаканных слёз. Светлана обняла подругу так же, как делала это много лет назад, когда та, маленькая и гордая, упала с дерева, разбила колено и, пряча лицо в подушке, долго всхлипывала. И сейчас было то же самое — девочка с разбитым сердцем, которая больше не знала, куда бежать.
Когда Светлана вернулась в дом, Олег приподнялся с кровати и спросил:
— Ты с ней поговорила?
— Да.
— Ну и что она?
— Всё рассказала. Кто отец — уже не важно. Она решила для себя — без него.
Олег вздохнул, сел на край постели, потер уставшие глаза.
— Наверное, правильно. Мы ведь ей родные. По крови или нет — неважно. Мы просто рядом.
Светлана подошла, села рядом, взглянула на мужа. Он был таким близким, таким родным, до каждой морщинки знакомым.
— А если ей будет тяжело? Если она не справится одна?
Олег кивнул, будто заранее знал этот вопрос.
— Не надо меня уговаривать. Раз ты приняла решение — значит, оно правильное. Пусть остаётся. Ты ей поможешь — тебе же легче будет. А я… я всегда рядом.
— Спасибо, — прошептала она.
— За что? — он снова улёгся, натянул одеяло. — Мы вместе. Где один ребёнок — там и два. Для нас это не в тягость.
Ирина родила ночью, в начале сентября. Листья уже начинали желтеть, а по утрам над землёй стлался плотный туман. Роды шли быстро, хотя Анна была крупной и здоровой малышкой. Громко кричала, требовательно сжимала кулачки — живая, настоящая.
Ирина держала дочь на груди и смеялась, как раньше — смело, свободно, как будто снова стала той самой девчонкой, что лазает по деревьям и дерётся с парнями. Светлана вытирала пот со лба подруги, осторожно гладила щеку.
— Назову её Анной, — прошептала Ира. — В честь мамы.
Но радость оказалась недолгой. Минут через двадцать её лицо вдруг побледнело, губы стали синеватыми, руки похолодели.
— Света… — вымолвила она с трудом. — Что-то не так…
Началось сильное кровотечение. Светлана бросилась за Олегом, тот тут же собрал машину. До города было сорок километров. Но они так и не доехали. Ирина умерла прямо в дороге, на руках у лучшей подруги.
Молча. Без последних слов. Только взгляд — полный страха, прощания… и благодарности.
Похороны прошли тихо. Приехал священник, соседи принесли цветы. Олег крепко держал Светлану за плечи, не давая упасть. Сам он не плакал, но его сжатые губы говорили больше, чем слёзы.
Той вечерней порой, когда картошка дымилась у костра и искры поднимались в темнеющее небо, Светлана обратилась к мужу. Слёзы текли по её лицу, но голос был твёрд:
— Хочешь — ругай, хочешь — прогоняй. Но я эту девочку никуда не отдам. Ни в приют, ни в чужие руки. Она теперь наша. У нас уже один ребёнок, но и второй найдётся место.
Олег кивнул, не задумываясь.
— Так и есть. Она не чужая. Как для тебя — так и для меня. Никаких «если».
Так в их семье появилась Анна.
Сначала Светлана опасалась, сможет ли она совладать с двумя детьми, домом и огородом. Но Анна оказалась удивительно покладистым ребёнком: спала спокойно, ела без капризов, смотрела на Свету как на маму. Через месяц казалась своей, родным человеком.
Прошло пять лет. Дети подрастали. Павел — шумный, неугомонный, как ветер. Анна — весёлая, игривая, но послушная. Они были как сиамские близнецы — всегда рядом, везде вместе.
Шалости у них были самые разные. То радио в кормушку запихают, и музыка из неё доносится — куры в испуге, соседи в недоумении. То заберутся на чердак и притащат старую игрушку, которую даже Светлана забыла. Она тогда лишь вполголоса бурчала, но внутри улыбалась — дети были счастливы.
Дом они построили новый — с верандой, просторными окнами, удобным подвалом. Олег работал не покладывая рук, но вечером всегда спешил домой. Светлана ценила его за это, за силу, за любовь.
На третью весну в семье появилась Катя. Светлане уже перевалило за тридцать. Решили: хватит. Трое детей — это уже большая, полноценная семья. Крепкая, живая, как само время.
И вот — осень. Светлана выглянула в окно и замерла. У калитки стояла машина — красивая, дорогая, не из тех, что водятся в деревне. Сердце замерло. Олег нахмурился.
— Здравствуйте. Вы к кому? — спросил он, выходя вперёд.
Из автомобиля вышел высокий мужчина, аккуратно подкрашенный временем. Рядом — женщина постарше, в строгом пальто, с серьгами, мерцающими на свету.
— Мы к вам, — сказал он. — К вашей семье.
У Светланы перехватило дыхание. Мурашки пробежали по коже. Анна испуганно уцепилась за её юбку. Воцарилась тишина — такая глубокая, что слышно было, как скрипит калитка на ветру.
Светлана медленно поняла, кто перед ней. Высокий, ухоженный, с серыми глазами и уверенностью в каждом движении — он был как с той самой фотографии, которую Ирина хранила в коробке под платками. Это был он. Отец. Биологический отец Анны.
— Вы… — только и смогла выговорить она. — Это вы?
Мужчина кивнул. А внутри у Светланы всё сжалось. Что ему нужно? Забрать? Претендовать? Внутри поднялась волна протеста. «Не отдам!» — хотела закричать. Но Дмитрий попросил:
— Можно войти? Поговорить?
Словно во сне, Светлана кивнула и провела гостей в сад, под ту самую яблоню, где ещё сохранилась скамейка, сделанная Олегом своими руками. На столе появился самовар, печенье, сахарница в розочках, вазочка с вареньем, сваренным этим летом.
Они сидели в молчании, пока не загудел самовар. Олег разлил чай, уселся рядом, взял Свету за руку — крепко, как всегда. Говорил Дмитрий. Его голос был тяжёлый, будто камни катились в горле.
— Я был здесь восемь лет назад. Работал на фабрике. Познакомился с Ириной. Она… она была особенной. Не такая, как другие. Я сразу понял — это конец моему одиночеству. Хотел жениться, увезти, начать новую жизнь.
Пауза. Чашка в руках чуть дрогнула.
— Но потом между нами стало что-то ломаться. Она стала другой — то плакала, то злилась, то замыкалась в себе. Мы поссорились. Я уехал. Обещал вернуться через неделю… Но заболел. Пневмония. Полгода реабилитации. Потом снова работа, командировки. Когда вернулся — её уже не было. Соседи сказали — уехала. Куда — никто не знал.
Его мать, Елена Александровна, положила руку ему на плечо. Светлана почувствовала, как у неё сжалось сердце.
— Недавно я снова оказался здесь, — продолжил Дмитрий. — Случайно встретил старого знакомого. Он и рассказал… Про Ирину. Про её смерть. И про Анну. Что она живёт у подруги. У вас.
Светлана сидела, выпрямив спину, но внутри всё дрожало. Хотелось закричать, прогнать их прочь. Но Олег крепко держал её руку. Его прикосновение говорило: «Всё будет хорошо. Мы справимся».
— Мы не за тем, чтобы забирать, — мягко произнёс мужчина. — Мы хотим просто познакомиться. Если она захочет — пусть приедет. Не захочет — мы не станем настаивать. Просто… это моя дочь.
— И моя внучка, — добавила женщина. — У нас квартира, хорошая школа, возможности. Мы хотим, чтобы у неё было будущее.
Светлана смотрела на них. Не видела в глазах вражды, только боль, надежду… и страх. Тот самый, который жил в ней самой.
В следующие дни Дмитрий стал часто заходить. Сначала просто сидел в саду. Потом начал играть с детьми — не только с Анной, но и с Павлом, и с Катей. Привозил книги, игрушки, сладости. Рассказывал про город, про мосты, которые строит, показывал фотографии.
Анна всё чаще просилась к нему на колени, клала голову на плечо. Светлана наблюдала из окна — и чувствовала, как внутри сжимается ком.
Однажды он спросил:
— Если она захочет… вы не будете против?
Светлана посмотрела на Олега. Тот молча кивнул.
— Нет, — ответила она, с трудом выговаривая слова. — Если хочет — пусть едет.
Анна услышала. Подбежала, крепко обняла Свету.
— Мама! Я обязательно вернусь! Обещаю!
Светлана плакала, как в ту ночь, когда умирала Ирина. Слёзы лились тихо, тяжело, как дождь по крыше.
Анна уехала через неделю. И не вернулась. Ни писем, ни звонков. Прошли годы. Десятилетия. Катя и Павел давно уехали в город. А Светлана осталась в деревне.
Олег ушёл десять лет назад — простуда зимой, не долечил. Лёг спать с высокой температурой, а утром не проснулся. Светлана похоронила его сама. Катя приезжала на похороны, Павел — нет.
Потом пришла тишина. Гости стали редкостью. Внуки — лишь на фото. Светлана не жаловалась. Жила как могла. Коз держала до старости, дрова рубила, как могла. Пока зрение не стало подводить, а руки — дрожать.
Она не просила помощи. Только иногда подходила к окну, смотрела на дорогу. Ждала. Не знала кого — письма, звонка… или просто человеческого тепла.
И вот, спустя долгие годы, в дверь постучали. Светлана открыла — и увидела Анну. Взрослую, красивую, с глазами, в точности как у матери. Рядом — мальчик, лет двенадцати, с теми же серыми глазами. Светлана не сдержала слёз.
— Мама… мы вернулись.
Она молча обняла дочь. Не важно, сколько времени прошло. Теперь она снова дома. И всё будет по-другому.
Слёзы текли сами собой. Не от боли, не от обиды — от облегчения. От того, что любимый человек вернулся. И больше не уйдёт.
Следующие дни пролетели, как одно большое объятие. Приехали Павел, Катя с семьёй. Привезли инструменты, доски, всё необходимое. С крышей начали с самого утра — сняли старые доски, укрепили стропила, покрыли шифером. Дом очистили от хлама, окна отмыли, печь прочистили. Крыльцо обновили, положили новые доски, пахнущие свежей древесиной.
Светлана сидела у окна в кресле, смотрела на всё это и улыбалась. Впервые за много лет — по-настоящему. Не потому, что стало тепло или сытно. А потому, что она больше не одна.
Наступил день, когда Дмитрий наконец решился спросить:
— Если она захочет… вы не будете против?
Светлана посмотрела на Олега. Он медленно, почти imperceptible, кивнул.
— Нет, — прошептала она. — Если она этого хочет… пусть едет.
Анна стояла в дверях. Слышала всё. Молча. Не шевелясь. Потом бросилась к Светлане, прижавшись всем телом.
— Мама! — её голос дрожал. — Я вырасту — и обязательно вернусь! Обещаю!
Светлана плакала так, как плакала в ту ночь, когда Ирина ушла из жизни. Слёзы текли без остановки, будто кто-то вырвал часть её сердца и унёс прочь.
Анна уехала через неделю. И больше не вернулась. Ни звонков, ни писем. Только молчание.
Прошли годы. Десятилетия. Катя и Павел давно обосновались в городе, завели свои семьи, своих друзей, свои заботы. А Светлана осталась в деревне. Вместе с воспоминаниями.
Олег ушёл десять лет назад — простудился зимой, не долечил, лег с температурой под сорок и просто не проснулся. Светлана похоронила его сама. Катя приехала на похороны, постояла немного, поцеловала мать в щеку и уехала. Павел даже не смог приехать.
Потом наступила тишина. Глухая, плотная, как туман над рекой ранним утром.
Светлана знала: у каждого своя жизнь. Она видела внуков всего один раз, когда те приезжали много лет назад. Говорили, что заняты — работа, дети, кредиты. Света понимала. Просто улыбалась и говорила:
— У всех своё. Я не жалуюсь.
Коз держала до последнего. Но с годами зрение стало слабеть, руки дрожали, дрова стали слишком тяжёлыми. Ходила в магазин с палкой, тихо, никого не беспокоя. Даже не просила помощи. Только повторяла:
— У всех своя жизнь. Я не обижаюсь.
Дом старел вместе с ней. Весной потекла крыша, потом провис потолок, покрытый пятнами сырости. Светлана поставила тазы, миски, собирала воду, пока могла. Но однажды всё рухнуло — буквально. Споткнулась о прогнившую доску, ударилась, но никто не услышал.
Она позвонила сыну:
— Сынок, крыша рушится. Течёт прямо в кровать. Что делать?
— Мама, у меня семья, дача, дела… Сам не могу. А денег нет. Подожди до осени.
Позвонила дочери:
— Катенька, может, приедешь? Поможешь?
— Мама, ты серьёзно? Я тебе теперь ещё и крышу должна чинить? Обратись в сельсовет, там же есть какие-то программы.
Обратилась. Ответ был холодным, как архивный лист:
— У вас есть дети. Помощь не положена.
Тогда Светлана перебралась в сарай. Обустроила его, как могла: заклеила щели бумагой, повесила старые одеяла на стены, поставила чугунную печку. Ела хлеб с маслом и молоком, сушила сухари, спала на сундуке, укрываясь ватной шубой, в которую когда-то укладывали маленькую Анну.
По вечерам она выходила к забору. Смотрела на дорогу. Ждала чего-то. Чего — сама не знала. Может быть, письма, звонка, или просто чуда. Иногда снилась Ирина — весёлая, дерзкая, живая. Иногда — Олег, с его добрыми глазами и молчаливой любовью. А чаще всего снилась Анна. Та, которая обещала вернуться. Но прошло сорок лет. И воспоминания истекали сквозь пальцы, словно песок.
И вот однажды вечером, когда дождь барабанил по крыше сарая, а капли стекались по запотевшему окну, прозвучал стук. Тихий, но уверенный.
Светлана встала, не веря себе. Вышла. Открыла калитку.
На пороге стояла женщина. Высокая, красивая, с платком на голове. Рядом — мальчик лет двенадцати, с серыми глазами, которые она знала лучше своей тени. Улыбка — точь-в-точь как у матери.
— Мама… — прошептала женщина. — Мы вернулись.
Светлана не сказала ни слова. Просто обняла её. Слёзы текли тихо, тепло, как вода после долгой зимы. Она не сразу поняла, что это правда. Не сон, не видение. Это была Анна — взрослая, настоящая, живая.
Они уселись под яблоней, за тот самый стол, который сделал Олег. На скатерти — самовар, горячий чай, хлеб с вареньем. Мальчик бродил вокруг, заглядывал в сарай, рассматривал кур, которые клевали зёрнышки у крыльца.
Анна наливала чай, но глаза не высыхали.
— Как ты могла, мама?! Ты живёшь в сарае? — в её голосе звенела боль.
Светлана пожала плечами:
— Так получилось. Крыша обвалилась. Да я и не жалуюсь. У всех своя жизнь. Кто-то в город уехал, кто-то к морю… А я здесь. Я не обижаюсь.
— Не обижаешься? — голос Анны дрогнул. — Они хоть раз тебе позвонили? Приезжали? Кто-нибудь помог?
— Никто. Зато и не надо. Не люблю навязываться.
Анна закрыла лицо ладонями. Глубоко вдохнула:
— Боже… Мама, я теперь рядом. Всё изменится. Обещаю. А им сейчас такое устрою…
И она достала телефон.
Через день они все были здесь.
Первым приехал Павел — в потёртой куртке, с потухшим взглядом. За ним подъехала Катя с семьёй. Машина с прицепом, полная досок, шифера, инструментов. Муж Кати вышел первым — опустив голову, как человек, которому стыдно.
— Где она? — спросил Павел.
Анна указала на яблоню:
— Там. Ждёт вас.
Первым подошёл сын. Обнял крепко, долго не отпускал. Потом Катя — в слезах, шепча что-то на ухо. Светлана стояла, как вкопанная, руки вдоль тела, будто не верила. Но слёзы лились сами собой. Словно лёд, который годами держал внутри ледник, начал подтаивать. Любовь, надежда, обида — всё, что было заморожено, вернулось.
— Прости нас… — прошептал Павел. — Мы были ужасными. Мы тебя забыли…
— Я жива, — ответила она. — А значит, всё можно исправить.
И тут, как из ниоткуда, появился Семеныч — сосед, местный бородач в клетчатой рубашке, с букетом полевых цветов в руках. Он неловко переступал с ноги на ногу, снял шапку, кашлянул.
— Здравствуйте… Я, это… пришёл попрощаться. Похороны когда?
Пауза. Все замерли. Светлана повернулась к нему, прищурилась:
— Ты меня хоронить пришёл?
— Ну… вижу машины, народ — подумал, что померла…
Все рассмеялись. Кто — со слезами, кто — вслух. А Семеныч только развёл руками:
— Бывает… Я уже свечку поставил.
Работа началась с того же дня. Сначала крыша. Мужчины залезли на чердак, сбили старые доски, накрыли плёнкой. Из дома вынесли весь хлам, прочистили печь, вымыли окна. Починили сени, обновили крыльцо — положили новые доски, источающие запах смолы и молодой древесины.
А Светлана сидела в кресле у окна, глядела на всё это и улыбалась. Улыбка была такой искренней, какой не было много лет. Не для кого-то. Просто потому, что впервые за долгое время она снова была не одна.
Этот момент стал началом новой главы. Не концом, а началом. Потому что семья — это не то, что живёт в доме. Это то, что остаётся внутри, даже если годы прошли, люди разъехались, обещания забылись. А потом — вернулись. Поздно, больно, но вернулись.
И Светлана не стала их винить. Просто обняла. Попросила остаться. И они остались.
Потому что семья — это не всегда правильно. Это просто нужно.
И когда вновь зазвучали детские шаги по полу, когда в доме снова зашумели голоса, когда на кухне зазвенела посуда — Светлана впервые за долгие годы почувствовала, как в сердце снова стало тепло. Не от печки, не от самовара, а от самого главного — от того, что она снова нужна. Своим. Любимым. Своей семье.
Именно поэтому она улыбалась. Широко. Светло. По-настоящему.