— Я тебе говорю, Серёжа: либо я, либо она! — голос Галины Петровны разносился по кухне, как сирена воздушной тревоги.
Сергей тяжело вздохнул и потер переносицу:
— Мам, ну не начинай опять…
— Ты ещё заодно с ней?! — повысила она голос. — Забыл, кто тебя поднимал? Когда ты приехал ко мне как мокрая курица — в дырявых ботинках, с дипломом на шее и надеждой в глазах?
Анастасия стояла у окна с кружкой горького растворимого кофе и молчала. Спорить с Галиной Петровной было всё равно что кричать на чайник, чтобы он перестал свистеть — шум будет, а толку никакого.
— Это не твоя квартира, милая, — продолжала свекровь, не снижая громкости. — Это наследство моего мужа, и здесь хозяин мой сын. А ты — гостья. Понятно?
— Понятно, — спокойно ответила Настя, поворачиваясь к ней. — Только вот этот «хозяин» последние два года живёт на мои деньги. И не забудьте: холодильник, который жрёт электричество, будто ему не хватает зарядки, я тоже покупала.
Галина Петровна осеклась, но ненадолго. Она всю жизнь провела среди базарных словесных поединков — одна секунда замешательства, и снова в бой.
— Деньги не дают тебе права командовать! Я — его мать! А матери место рядом с сыном!
— Прямо между нами в кровати? — парировала Настя, делая глоток кофе. Он был без сахара, как последние два месяца их брака.
Сергей попытался вмешаться:
— Мам… давайте без скандала. Может, ты пока поживёшь у тёти Вали?
— Да чтоб я, Галина Петровна, жила на даче с этой полоумной, которая с собаками разговаривает? Ни за что!
— Тогда съезжайте, — тихо сказала Анастасия. — Вы же сами говорите, это не моя квартира. Значит, и вашей семьёй быть не может.
Галина Петровна театрально всплеснула руками и рухнула на табурет, изображая жертву, готовую к костру.
Кухня на мгновение замерла. Слышен был только капающий смеситель — тот самый, который Сергей обещал починить три недели назад. Как и люстру в зале, трубу под раковиной… и их брак.
— Ты думаешь, я не вижу, как ты его от меня отрываешь? — прошипела свекровь, наклоняясь вперёд.
— Я хочу нормальной жизни, Галина Петровна. Без мыльных опер по утрам и обысков на ночь. Без запаха ваших духов в моём гардеробе и вашего контроля в моих решениях.
— Что ты себе позволяешь?! — вскочила женщина, будто её табурет ударил током. — У тебя даже детей нет, чтобы оставить после себя что-то ценное! Какое тебе жильё?!
— Вот и оно, — усмехнулась Настя. — На самом деле вам не сын дорог, а квадратные метры. Вам бы завещание — и по домам. А любовь ваша — всего лишь декорации.
Сергей резко встал:
— Хватит! Обе! Мам, успокойся. Настя… ты не помогаешь.
Она молча поставила кружку в раковину. Капли воды продолжали падать, будто отсчитывали последний аккорд.
— Я подала заявку на ипотеку, — бросила она через плечо. — Одобрили.
— Что?! — воскликнули они в унисон.
— Я съезжаю. Мне нужен покой. И квартира, где не пахнет чужими духами и чужой волей.
Она вышла из кухни медленно, осторожно, будто боялась, что если дернётся — всё рухнет. Сергей пошёл следом.
— Подожди… Я думал, что ты потерпишь. Мы ведь договаривались.
— Я думала, что ты мужчина, — перебила она. — А не мальчик, который выбирает между мамой и женой, как между тушенкой и колбасой.
В дверях кухни стояла Галина Петровна. Её лицо было словно хрустальный сервиз, пролитый водой. Взгляд — как взгляд человека, которому только что снесли любимый уголок.
— Ты с ума сошла, Настя? Сама потянешь ипотеку? В твоём возрасте?
Настя накинула куртку и повернулась:
— Лучше платить за своё, чем всю жизнь слышать, что ты гость. Даже если за это придётся платить всю жизнь.
Дверь закрылась за ней с глухим хлопком. А на кухне остались двое — которые внезапно поняли: всё уже началось. Просто никто не знает, где оно закончится.
— Ну и куда теперь? — Сергей стоял на пороге, переминаясь с ноги на ногу. На нём была старая чёрная куртка, которую Настя терпеть не могла: с оторванным замком, затёртыми локтями и вечным запахом вокзала.
— В люди, — коротко ответила она, перетаскивая чемодан с трещиной через ступени подъезда. — У Иры пока остановлюсь. Потом найду что-то своё. Ипотека — одобрена, помнишь?
Сергей ссутулился. Он не был плохим человеком — просто всегда выбирал путь наименьшего сопротивления. В споре между матерью и женой, между прошлым и настоящим, он предпочитал… спать.
— Может, ты поторопилась?.. Мама сейчас остынет…
— Остынет? — Анастасия рассмеялась так резко, что прохожий обернулся. — У неё температура всегда 100 по Фаренгейту, особенно когда речь о деньгах.
Она махнула рукой и пошла к остановке. Сумка била по ноге, колени ныли, на душе — тошнотворная пустота. Будто вырвала кусок жизни и теперь тащит его в компании с тапками и зарядкой от телефона.
Ирина встретила её у дверей пластиковым пакетом и суровой добротой в глазах:
— Держи ключи. У меня комната свободная, сын в Питере. Пока квартиру не найдёшь — живи.
— Спасибо, Ириш. Только на время. Пока с ипотекой управлюсь.
— Сама через это проходила. С мамашей бывшего — пять лет под одной крышей. Ты хоть не била её?
— Мысленно — по три раза в день. Иногда лопатой.
— Это нормально. Все так начинают. Моя бывшая свекровь однажды мне в чай укроп насыпала — мол, «здоровье укрепишь». А потом выяснилось — хотела, чтобы я в травматологии работала. Через перелом, так сказать.
Они засмеялись. Смех был резкий, вымученный, но уже не безысходный.
На заводе — как на фронте. Конвейер гудел, как старый холодильник, начальство носилось с глазами выжатых лимонов, а в столовой снова дали гречку с алюминиевым привкусом.
— Слышь, Настя, — подошёл Валера с пятого цеха. — А ты чего без Серёги?
— Развелась. Почти.
— Да ну? А квартиру-то кому?
— Чего?
— Ну, он же с матерью там живёт. А ты — куда?
— Мне одобрили ипотеку. На студию. За МКАДом.
— Это ж почти Беларусь. С ума сошла? Одна, возраст, здоровье…
— Спасибо, Валера. Прямо в поликлинике побывала.
— Да я не со зла…
Настя ушла. Студия за МКАДом — не Беларусь. Это шанс. Глупый, рискованный, с процентами и долгами. Но шанс.
И главное — свой собственный. Без фотографий свекрови на стене, без её одеял с розами и вечных вопросов: «Ты сегодня давление меряла?»
Через три недели она стояла внутри бетонной коробки — своей квартиры. Квартира.
Без дверей, с облезлыми стенами, плесенью в углах и запахом, будто кто-то умер прямо на полу. Но — своей .
— Ну что, хозяйка? — спросил прораб, мужчина с лицом кавказского полководца. — Начнём?
— Начнём, — выдохнула Настя. — Только без липкой плитки, зеркал на потолке и китайской отделки. И никаких тёщ в шкафу.
— Как скажете.
И тут раздался звонок. Сергей.
— Привет, Настя. Я… Мама сломала руку. Упала на лестнице. Говорит, ты её «выбросила», и теперь это твоя вина.
— А лестница была моей? Или я её толкнула? — Настя ухватилась за подоконник, ногти впились в бетон.
— Она психует. А я один. Всё валится. Я подумал… может, вернёшься?
— Рада, что ты наконец подумал. Теперь можешь починить кран. Или он тоже не твой?
— Настя… Мы плохо без тебя. Вернись.
— «Мы» — это ты или она?
— Мне одной плохо. Ей тоже, наверное… Я сам не знаю.
В этот момент с грохотом распахнулась дверь подъезда. Прораб вошёл с инструментами в руках и чем-то жевал.
— Начнём, красавица?
— Начнём, — ответила она в трубку. — Сергей, извини, я занята. У меня ремонт.
Она отключилась.
Поздно вечером, перемазанная в краске и уставшая, Настя села на подоконник. За окном мигали чужие окна: где-то ссорились, где-то ужинали, а где-то просто молчали вместе.
Достала телефон. Одно сообщение от Сергея: «Я всё равно жду. Прости» .
Ещё одно — от Галины Петровны: фото руки в гипсе и подпись: «Спасибо, родная. Теперь ты точно довольна?»
— Да чтоб вас всех, — прошептала Настя. Почему свобода стоит такой боли?
Выключила телефон. Легла на холодный пол. Бетон был предпочтительнее любого чужого присутствия.
— Что вы все от меня хотите?! — голос Насти сорвался. Она стояла посреди почти готовой квартиры. Лампочка болталась под потолком, как маятник, считая секунды до следующего конфликта.
На кухне гремела старая электроплита, которую Настя еле дотащила с барахолки — тяжёлая, как семейные обиды.
Прораб ушёл час назад. Оставил записку на мешке с цементом: «Уже лучше, чем у тёщи. Звоните, если обои оживут».
Анастасия стояла с телефоном у уха и слушала, как рыдает Галина Петровна.
— Я не могу даже ложку взять! А этот ваш Сергей… Он ничего не умеет! Я как курица с отрубленной головой!
— Вы же сами говорили, что я вам никто. Не родня.
— Ты — жена моего сына! Как ты можешь быть такой бессердечной?!
— Я уже не жена. Подписала бумаги.
— Что?!
— Сергей тебе не сказал? Он сам их принёс.
— Это всё ты! Ты разрушила нашу семью!
Настя положила телефон рядом. Пусть кричит в пустоту. Может, услышит, как тихо стало без неё.
На следующий день раздался звонок в дверь.
— О, икона! — воскликнула Ирина, увидев Настю в халате с крошками и не первой свежести тапочках. — Прямо в духе монастыря. Покаянная такая.
— Заходи, монахиня. Кофе только подорожал.
— Принесла кефир. Дешевле. — Ира скинула кеды и направилась на кухню. — Ну, как ты?
— Как гвоздь, торчащий из стены. Все на него натыкаются, но выбить — жалко.
— А Сергей?
— Звонил. Молчит. Дышит. Я тоже молчу. Смотри, кто первый сдастся — тот и проиграл.
— А он тебе нужен?
— Не знаю… Я хотела жить. Не воевать. Не строить траншеи. Просто жить. Чтобы утром чай, вечером сериал, и никто не храпел под боком, кроме кота. А у меня — фронт.
— Хочешь — живи. Не хочешь — обратно в казарму имени Галины Петровны.
Настя усмехнулась:
— Кстати, она уже вылечила руку. Фотографирует гипс на фоне самовара.
Через неделю он стоял на пороге. Без звонка. В руках — пакет из «Пятёрочки». В глазах — выражение побитой собаки.
— Привет. Я купил тебе йогурты. Твои любимые. Абрикосовые.
— Ты же ненавидишь абрикос.
— Начал учиться любить то, что любишь ты.
— Поздновато.
Тишина повисла между ними — плотная, как шпаклёвка. Заполняла щели, которые они сами же и сделали.
— Я думал, смогу быть между вами. Не смог. Я слабый.
— Знаешь, Сергей… Я сильная. Но больше не хочу быть. Надоело тянуть. Мне 52. Я хочу, чтобы обо мне заботились. А не я всех тащила, как реанимацию на себе.
Он протянул руку. Медленно. Осторожно.
— Можно просто посидеть рядом?
Настя долго смотрела на него. Не на мужа. Не на маминого сынка. А на человека, с которым прожила десять лет. Хороших или плохих — неважно.
— Садись. Только не храпи. И пакет на пол — плитка новая.
Он сел. Тихо. Осторожно. Как будто боялся спугнуть покой.
Позднее, в темноте, Настя лежала на полу, уткнувшись в одеяло. Сергей спал на диване. Из пакета просочился абрикосовый йогурт.
Она улыбнулась.
Может, они ещё могли быть. Только — другими. Без войн, без жертв, без контроля. Или хотя бы — честными в своих слабостях.
— А знаешь, — прошептала она в темноту, — я ведь тоже слабая. Просто лучше это скрывала.
И стало чуть легче.