Когда мама ушла, отец убрал с глаз долой все ее фотографии. Он не мог видеть, как семилетний Максим замирает перед застывшими улыбками, как его нижняя губа начинает предательски дрожать, а по щекам бегут беззвучные, но такие горькие слезы. Он был уже большим, он знал, что мужчины не плачут. Но сердце его было разбитым осколком, и эти осколки больно впивались изнутри каждый раз, когда он вспоминал ее тепло, ее голос, ее взгляд.
А через год он забыл. Лицо матери расплылось в памяти, превратившись в размытое пятно света. Иногда оно являлось ему во сне – настолько четкое и реальное, что, просыпаясь, Максим еще несколько секунд ощущал тепло рядом на подушке. Но затем образ таял, уступая место холодному утру, оставляя после себя лишь щемящую, невыносимую пустоту. Он забирался с ногами в кресло, сжимал в ладони мамин крестик на тонкой цепочке – единственное, что от нее осталось, – и шептал в тишину: «Мамочка, вернись! Пожалуйста, не уходи совсем!». Но тишина оставалась безмолвной.
Однажды вечером отец, рассеянно перебирая почту, сказал, глядя куда-то мимо него:
— Максим, у меня намечается длительная командировка. На все лето. Поедешь к тете. В деревню.
Максим знал о существовании тети очень мало. Раз в году, на Новый год или на его день рождения, приходила посылка. На брутальной картонной коробке старательным, почти каллиграфическим почерком было выведено: «Егорова Татьяна Матвеевна. Село Александровка». Оттуда пахло сушеными яблоками, луком и чем-то еще, древесным и незнакомым.
Дорога в Александровку заняла два часа. Отец, обычно молчаливый и погруженный в себя, на этот раз не умолкал ни на минуту. Он говорил о своем детстве, о том, как рос в этой самой деревне, как в тринадцать лет, после смерти бабушки, они уехали в город.
— Я рыдал, как белуга, — с натужной улыбкой вспоминал он, то и дело отвлекаясь на сообщения в телефоне. — Не хотел уезжать. Там оставались друзья… и одна девочка. Катя. Рыжая, с веснушками. Я даже сбежать пытался. Узнал стоимость билета, стащил у родителей деньги, дошел до автовокзала. Но кассирша отказалась продавать билет ребенку, вызвала милиционера. Меня вернули домой. Я ждал порки, но отец… дед твой… он похлопал меня по плечу и сказал, что я настоящий мужик, что сердце мое на правильном месте. В общем, я никуда не вернулся. А потом встретил твою маму, и все прошлое куда-то ушло, растворилось.
Максим молча слушал, и с каждым километром тревога в его груди сжималась в тугой, болезненный комок. Он никогда не был в деревне, никогда не жил с чужими людьми. Но больше всего его пугало не это. Его пугала неестественная, какая-то лихорадочная словоохотливость отца. После маминой смерти он стал молчаливым, как скала, а теперь слова лились из него бесконечным потоком, словно он боялся, что в тишине прозвучат вопросы, на которые у него нет ответов.
Тетя Таня оказалась удивительно похожей на отца – такая же поджарая, с прямой, как стрела, спиной и коротко остриженными соломенными волосами. Она встретила их на пороге старого, но крепкого бревенчатого дома, скрестив на груди руки. Ее взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по Максиму с ног до головы.
— Ну, заходи, — буркнула она, пропуская их в сени, от которых пахло свежим молоком и полевыми травами. — Есть будете?
Она накормила их густым, наваристым борщом и румяными пирожками. Пирожки были с картошкой и… с яйцом и луком. Максим терпеть не мог яйца, от их запаха его мутило. Но он, краснея и боясь показаться невежливым, молча давился, незаметно выковыривая ненавистную начинку вилкой и сбрасывая ее под стол. Он отчаянно надеялся, что у тети есть кошка, которая сделает его маленькое преступление невидимым. Но кошки, как выяснилось за следующие три дня, не было. Облазив все закоулки дома и сарая, Максим убедился в этом окончательно. Спросить напрямую он не решался. Тетя обращалась с ним с отстраненным, почти ледяным безразличием, словно он был не живым ребенком, а неудобной, пыльной коробкой, которую пришлось принять на хранение.
Иногда, особенно по вечерам, когда тоска по дому и по маме становилась невыносимой, ему дико хотелось подойти и обнять эту сухую, угловатую женщину. Закрыть глаза и представить, что это мама. Но от тети Тани пахло дымом печи, лучиной и какой-то горьковатой травой, а не мамиными духами и сладким пирогом. Однажды ночью ему приснился кошмар, и он, заливаясь слезами, прибежал к ней в комнату. Татьяна Матвеевна не стала его утешать. Она сурово велела ему вернуться в постель и перестать разводить «нюнь», ведь никаких ведьм не существует. Он вернулся, укрылся с головой одеялом, вжавшись в матрас, зажал в руке мамин крестик и шептал, пока слезы не высохли, а сон не сморил его: «Мама со мной, мама меня защитит».
Казалось, тетя была недовольна им всегда.
— Это что за цирк? — резко спросила она, когда в очередной раз застала его за ковырянием в пирожке.
Сердце Максима ушло в пятки. Собрав всю свою храбрость, он прошепелявил:
— Я… я не ем яйца.
— С чего это?
— Они воняют, — честно признался он.
Тетя покачала головой, ее тонкие губы сложились в ниточку.
— Глупости какие. Яйца — полезно. Белок, витамины. Ешь.
Максим опустил голову, чувствуя, как предательские слезы подступают к глазам. Только бы не заплакать. Только бы она снова не назвала его нюней.
Делать ему было совершенно нечего. Книги, собранные отцом, он проглотил за пару дней — они были слишком детскими, для малышей. Тетя, заметив его тоску, предложила пойти познакомиться с местными мальчишками. Знакомство закончилось дракой — самый здоровый из них потребовал у Максима телефон «на пять минуток», а получив отказ, попытался отнять силой. Больше Максим ни с кем знакомиться не захотел.
— Асоциальный, прямо как твой отец, — проворчала тетя, заметив его разодранную в кровь коленку. — Вечно он в детстве с кем-то конфликтовал.
— Я не асоциальный! — вспыхнул Максим. — Он плохо себя вел!
— А ты хорошо? — фыркнула она. — Телефон — кусок железа. Надо уметь делиться. Иди и извинись.
— Не пойду!
— Я сказала — извинись!
В тот раз он не заплакал. Он почувствовал жгучую, яростную злость. Теперь он понимал, почему эта женщина живет одна. Кто сможет полюбить такую злюку? Даже кошки у нее нет! Он судорожно сжал в кармане крестик, и странное спокойствие тут же вернулось к нему.
Вечером того же дня тетя неожиданно сказала:
— Книги на нижних полках в зале можешь брать. Там, по-моему, есть что-то поживее твоих комиксов.
Максим уже заглядывался на старый книжный шкаф, но боялся подойти — однажды он потянулся к кожаному фолианту с золотым тиснением, и тетя набросилась на него с таким криком, что он онемел от страха. Теперь, получив разрешение, он с радостью уткнулся в полки. Его внимание привлекла тоненькая, потрепанная книжка: «Лев, Колдунья и Платяной шкаф».
Он проглотил ее за один вечер. Волшебный мир Нарнии поглотил его целиком, и впервые за долгие месяцы в его душе не осталось места для слез.
— Тетя Таня, а есть продолжение? — с надеждой спросил он на следующее утро.
Она взглянула на обложку.
— Должно быть.
— А где оно? На какой полке?
— У меня его нет, — отрезала она.
Максим тяжело вздохнул.
— И нечего вздыхать, как паровой locomotive! Бери другую.
Не желая больше просить, он взял «Трех мушкетеров», но книга показалась ему скучной, и он пошел гулять.
И тут его ждал сюрприз. На крыльце, свернувшись клубком, сидел огромный, видавший виды кот. Один его глаз был закрыт бельмом, шерсть сбилась в колтуны, а ухо было разорвано в клочья. Но в его горделивой позе было столько достоинства, что Максим тут же в него влюбился. Он осторожно протянул руку, и кот, прищурив свой единственный глаз, благосклонно позволил себя погладить и ответил хриплым, скрипучим мурлыканьем.
— Ты голодный? — шепотом спросил мальчик.
Кот в ответ ткнулся мокрым носом в его ладонь.
— Сейчас, я принесу тебе чего-нибудь.
Пришлось идти к тете.
— Молока можно? Или кусочек колбасы?
— А тебе зачем? — с подозрением спросила Татьяна Матвеевна.
— Кота покормить. Он на крыльце, бедный, совсем худой.
Тетя молча вышла на улицу, увидела животное и поморщилась.
— Бездомный саврас. Весь в болячках. Еще бешенством заразит! Пошёл вон! — И она сделала резкий взмах ногой, не задев, но ясно дав понять свои намерения. Кот фыркнул и неспешно, с достоинством, ретировался в кусты.
Максим понял, что впредь нужно действовать тайком. В следующий раз он принес коту еду из своего ужина — кусок вареной курицы. Кот проглотил угощение и позволил почесать себя за уцелевшим ухом.
— Я буду звать тебя Адмирал, — решил Максим.
С тех пор у него появился друг. Он часами сидел с ним на старом пне за огородом, рассказывал ему о прочитанных книгах, делился страхами и сомнениями, спрашивал, как уговорить папу забрать Адмирала в город. Он был осторожен, и тетя ни разу его не застала.
Через пару недель, перебирая книги в поисках нового чтения, Максим наткнулся на целую стопку — Клайв С. Льюис. «Принц Каспиан», «Покоритель зари»… Он чуть не подпрыгнул от восторга.
— Тетя! Это же продолжение! — вбежал он на кухню с книгами в руках.
Татьяна Матвеевна пожала плечами, помешивая варенье в тазу.
— Ну, да. Ты ж хотел. Заказала по почте, пришло вчера.
Не помня себя от радости, Максим подбежал и обнял ее за талию, прижавшись щекой к жесткому холстинному фартуку.
— Спасибо! Ты самая лучшая!
Тетя застыла, словно ее ударили током. Затем резко освободилась из его объятий, отшатнувшись, как от огня. Лицо ее стало каменным.
— Не приставать! Иди читай.
Она была абсолютно непонятной.
Поглощенный новыми книгами, Максим на пару дней забыл о Адмирале. Вспомнил лишь тогда, когда хлынул холодный, затяжной дождь. «Бедный Адмирал, — с тоской подумал мальчик. — Он же промокнет и заболеет». И словно в ответ на его мысли, с крыльца донеслось жалобное, протяжное мяуканье.
— Тетя Таня, можно его в дом? Хоть в сени? Ну пожалуйста! Он промокнет!
Он уже готов был к отказу, к гневной отповеди. Но тетя, не глядя на него, тяжело вздохнула.
— Ладно. Только смотри, чтобы не лазил где не надо. И не реви потом, если сдохнет.
Мороз пробежал по коже у Максима. Эти слова прозвучали как зловещее предупреждение. Но дверь была открыта. Адмирал, промокший до нитки, проскользнул внутрь и тут же свернулся клубком на старом половике.
С тех пор кот жил в доме на правах тайного, но терпимого гостя. Он вел себя удивительно интеллигентно — никогда не залезал на стол, не драл мебель, сидел у ног Максима или грелся у печки. Максим заметил еще одну странность — пирожки теперь были только с картошкой. Никаких яиц.
Тетя ворчала, бросала на кота сердитые взгляды, но Максим был на седьмом небе. И однажды он стал свидетелем удивительной сцены: Татьяна Матвеевна, думая, что ее никто не видит, отломила кусок колбасы со своего бутерброда и бросила его Адмиралу со словами: «На, обжора». И даже погладила его по спине, когда тот принялся трапезничать.
Именно поэтому его беда стала такой неожиданной. Через несколько дней Адмирал пропал. Максим искал его весь день, звал, заглядывал во все углы. Нашел вечером за баней, уже холодного и недвижимого. В голову тут же ударила мысль: «Отравила. Она его отравила! Ведь предупреждала же!»
Слезы хлынули сами собой, горячие, яростные, обильные.
— Это ты! Ты убила его! — закричал он, вбегая в дом и тыча пальцем в неподвижное лицо тети. — Ненавижу тебя!
Он ждал, что она накричит, ударит, оттолкнет. Но она лишь посмотрела на него долгим, усталым взглядом, в котором читалась какая-то древняя, неизбывная печаль.
— Я предупреждала, — тихо и бесстрастно повторила она.
Затем надела телогрейку, взяла лопату и вышла во двор. Максим, рыдая, поплелся за ней. Он понял, что она делает, когда увидел, как она роет яму за огородом, рядом с густыми зарослями малины. Мальчик побежал в дом, нашел крепкую картонную коробку, аккуратно положил в нее своего друга.
Они молча похоронили Адмирала. Тетя притащила большой, плоский камень и установила его в изголовье могилки. Максим нарвал поздних осенних цветов — астр и бархатцев. И тут его взгляд упал на другие, похожие камни, аккуратно выложенные рядом. Их было несколько.
— Это что? — спросил он, замирая.
— Могилы, — коротко ответила тетя.
— Чьи?
— Тех, кого я любила.
У Максима перехватило дыхание. Он хотел закричать: «Так ты и правда их убила?!», но слова застряли в горле. Тетя опустилась на мшистый камень рядом и закрыла лицо руками. Когда она заговорила, голос ее был глухим и надтреснутым, словно доносящимся из-под земли.
— Мне было шестнадцать. Я была глупая, жестокая и не думала о последствиях. В нашем классе училась девочка. Полина. Ее все дразнили Психичкой. Она и правда была… не такой. А ее брат, Геннадий… он и вовсе был не от мира сего. Не учился, сидел дома. У него было какое-то заболевание. Он постоянно ходил за мной по пятам, что-то бормотал на своем языке. Мне было страшно и противно. Однажды я не выдержала, обернулась и вылила на него ушат самой грязной брани. Не помню, что говорила. Но это было ужасно.
Она замолчала, сломав сухой стебелек астры в руках.
— Через неделю он утонул. Полина сказала, что это я виновата. Что это я его сглазила. И что ее бабка, которую все считали ведьмой, наложила на меня проклятие. Что все, кого я полюблю, умрут. Я, конечно, назвала ее сумасшедшей. Мы подрались… я больше никогда в жизни ни с кем не дралась.
Максим слушал, не дыша. По его спине бегали ледяные мурашки.
— И что? — прошептал он. — Это… правда?
— Правда, — так же тихо ответила тетя, глядя куда-то в пустоту. — Вот здесь Мирка, моя собака. Тут кот Мушкетер. А здесь… — ее голос дрогнул, — моя маленькая дочка. Алиса. Она не дожила и до года. Врачи сказали, что сердце. Случайность. А я знаю.
Она подняла на Максима заплаканные глаза, и в них была такая бездонная боль, что он почувствовал головокружение.
— Их бабушку считали ведьмой. Я не верила. Но теперь я верю. И я жалею. Жалею каждую секунду. Если бы можно было все вернуть…
— Надо было просто попросить у нее прощения! — вырвалось у Максима. — Ты же сама мне говорила, что нужно извиняться!
— Да, — горько улыбнулась она. — Ты прав. Но простого «прости» тут мало. Нужна жертва. Что-то очень важное. А сделать я этого не могу. Она умерла. Через три года. От воспаления легких. Они жили в холоде, в нищете, помочь было некому…
Она резко встала, смахнула с колок пыль и, не оглядываясь, пошла к дому, оставив Максима одного среди молчаливых камней и шепота осеннего ветра.
На следующий день произошло чудо — неожиданно приехал отец.
— Ну что, бандит, соскучился? Собирай вещички, едем домой!
Максим так обрадовался, что на время забыл о тете и ее страшной истории. Только когда машина уже была загружена и пришла пора прощаться, он почувствовал, как в горле застревает колючий комок. Он неуверенно подошел к Татьяне Матвеевне, не зная, что сказать. Но она сама сделала шаг вперед, обняла его так крепко, что хрустнули кости, и поцеловала в щеку.
— Спасибо, что погостил, — прошептала она ему на ухо, и ее голос впервые звучал тепло и мягко. — Береги себя.
Отец в дороге был странно оживлен и нервен. Он громко пел под радио и без конца спрашивал, как Максим провел лето.
— Заедем на кладбище, — неожиданно предложил он, сворачивая на знакомую дорогу.
— Зачем? — удивился мальчик.
— Там похоронен мой брат. И твой… двоюродный братец. Ты его не знал, он совсем крошкой умер. А мой брат Саша погиб позже, на охоте. Ружье дало осечку. Я редко тут бываю, надо навестить.
У Максима перехватило дыхание. Он все понял. Тетя Таня — не сестра отца. Она жена его покойного брата. Мать того самого мальчика. Вдовица. Одиночество ее обрело вдруг новый, страшный и окончательный смысл.
Пока отец поправлял оградку на двух ухоженных могилах с именами «Александр» и «Алиса», Максим побрел по узким дорожкам. Он не боялся кладбищ, они с отцом часто навещали маму. И сейчас он мысленно говорил с ней: «Мама, помоги. Подскажи, что делать?».
И вдруг его взгляд упал на два скромных, но чистых памятника рядом. «Полина» и «Геннадий». Те самые. Фамилия и отчество совпадали. И за ними явно кто-то ухаживал. Сердце Максима заколотилось. Солнечный луч, пробившийся сквозь густые кроны елей, упал прямо на серый камень. И мальчик вдруг понял. Понял, что он должен сделать.
Он огляделся, отец был далеко. Достал из-под рубашки мамин крестик. Теплый, почти живой от соприкосновения с кожей. Самое дорогое, что у него было. Единственная ниточка, связывающая его с тем счастливым миром, что остался в прошлом. Он наклонился и подложил крестик под основание памятника Полины.
— Простите ее, — зашептал он, и его голос дрожал. — Простите тетю Таню. Она не хотела зла. Она очень страдает. Вот вам моя жертва. Это самое дорогое, что у меня есть. Моя мама. Она была самая добрая, и она тоже умерла. Я по ней очень скучаю. И тетя Таня скучает. Она совсем одна. Заберите этот крестик и снимите проклятие. Пожалуйста.
Ответа он не услышал. Только ветер прошелестел в ветвях елей. Но на душе стало странно спокойно.
— Макс, я хочу кое-что сказать тебе, — отец положил руку ему на плечо, когда они уже ехали обратно. — Я познакомился с одной женщиной. Ее зовут Надежда. Мы… поженились. Она очень хочет с тобой познакомиться.
Мир рухнул снова. Теперь уже окончательно. Максим молча кивнул, глотая слезы, и выдавил: «Круто».
Тетя Надя, как он должен был ее называть, оказалась полной противоположностью Татьяне — улыбчивой, суетливой, сладкоголосой. Она осыпала его подарками, пыталась обнимать, но ее прикосновения были назойливыми и чужими. Она постоянно забывала, что он не ест яйца, и обижалась, когда он отказывался от ее омлетов.
— Ну что за дела! Я старалась, добавляла грибочки, зелень!
— Я не ем яйца! — твердил он, чувству себя виноватым.
— Ах да, прости, солнышко, забыла!
Но на следующий день история повторялась.
А через два месяца, когда выпал первый пушистый снег, они усадили его на диван и, сияя, объявили:
— У тебя будет сестренка!
Максим все понял. Его худшие опасения сбывались. Он больше не был здесь нужен. Он выдавил улыбку и сказал: «Здорово! А можно мне на день рождения котенка?»
— Какого котенка? — всплеснула руками Надежда. — Сплошные микробы! У папы аллергия!
Отец виновато развел руками. Попытка не удалась.
На день рождения ему подарили новый телефон. Он сделал вид, что в восторге. Но лучшим подарком была посылка от тети Тани. В ней лежала первая книга о Гарри Поттере. Отец считал, что рановато, но Максим был в восторге. Он проглотил книгу за два дня и попросил продолжения.
— На Новый год купим, — пообещала Надежда. — Отличный подарок!
И в этот момент Максима осенило. Тетя Таня все эти годы помнила о нем, отправляла подарки. А они? Они хоть раз вспомнили о ней?
— Папа, а когда у тети Тани день рождения?
— Гм… — отец задумался. — Кажется, пятого декабря. Надо открытку отправить.
Но Максиму была нужна не открытка. У него созрел План.
Он действовал как настоящий шпион. С помощью одноклассника Лёхи, бывалого путешественника на автобусах, он стащил папину банковскую карту, пока родители ужинали, и купил онлайн два билета до Александровки — на себя и на отца (данные подтянулись автоматически). Распечатал, удалил уведомление из почты. На птичьем рынке у деда в меховой шапке он взял бесплатного рыжего котенка, которого попросил Лёха подержать одну ночь. Утром пятого декабря Максим сделал вид, что идет в школу, забрал котенка и поехал на вокзал.
Сердце его бешено колотилось. Контролерша спросила: «А родители где?» — «Вон папа, в толпе, я сейчас догоню!» — соврал он и юркнул в автобус. Это было самое страшное и самое захватывающее путешествие в его жизни.
В Александровке уже лежал снег. Котенок под курткой жалобно пищал. Добрая женщина показала дорогу. У знакомого дома Максим замедлил шаг. Вдруг она рассердится? Выгонит?
Но когда тетя Таня открыла дверь, ее лицо не стало сердитым. Оно стало испуганным, растерянным, а затем таким ярким и сияющим от неподдельной радости, что Максим едва не расплакался.
— Максим! Боже мой! Как ты один? Да ты замерз совсем! Иди скорее в дом! Сейчас папе позвоню! Это… это что? — она уставилась на шевелящийся комочек у него на груди.
— Это тебе. Подарок. С днем рождения, — прохрипел он.
Они замерли, смотря друг другу в глаза. И тетя Таня вдруг тихо сказала:
— Мне снилась Полина. Недавно. Во сне она улыбалась и махала мне рукой. Но я все равно боюсь… я не могу…
Максим широко-широко улыбнулся, и его больше не нужно было заставлять это делать.
— Я же живой. И я тебя очень люблю. Я знаю.
Лицо Татьяны Матвеевны исказилось от нахлынувших чувств, губы задрожали. Она взяла котенка в одну руку, а другой прижала к себе Максима, крепко-крепко, по-матерински.
— Рыжик… — прошептала она, гладя котенка. — Спасибо, мой хороший. Спасибо.
Отец, конечно, устроил ему взбучку, но в его глазах читалось не столько негодование, сколько смутное уважение.
— Настоящий мущина растет, — сказал он Надежде, когда они думали, что Максим спит. — Хитро все провернул. Я ему разрешу на зимние каникулы к тете съездить. К Рыжику в гости.
— Да как ты можешь! Он должен быть наказан! — возмутилась мачеха.
— Он мой сын, Надя. И он сделал то, что считал нужным. Ради кого? Ради родного человека. У нашей дочки будет самый лучший на свете брат.
Засыпая в своей постели, Максим сжимал в руке новый, еще незнакомый образ — образ матери, которая не ушла, а стала ангелом-хранителем, и тети, чье ледяное сердце finally оттаяло. И он знал, что где-то там, под холодным камнем на деревенском кладбище, лежит мамин крестик — самый дорогой выкуп за самое ценное на свете: за право любить и быть любимым. И это была самая честная сделка в его жизни.