Легенды живут не только в книгах. Они тихо дремлют в стенах старых домов, в запахе печного дыма и в морщинках на руках, сплетенных воедино на долгие годы. Одна такая легенда по имени Игнат сидела на завалинке своего крепкого, пахнущего деревом и свежей сдобой дома, а рядом, прикорнув на его плече, дремала его Клавдия. Не Клава, не Клавка, а именно Клавдия – вся ее жизнь, его украденное счастье. Пятьдесят лет. Полвека, которые сейчас, вспоминая, хочется измерять не годами, а смехом, пролитым дождем, первым вздохом внука и количеством выращенных на огороде солнечных тыкв.
— Увидеться два раза и выйти замуж, — её смех, лёгкий и звонкий, словно хрустальный колокольчик, разносился по вечернему двору, заставляя щуриться от счастья даже воробьёв на ветке старой яблони. — Если бы мне кто-то тогда, в мои семнадцать весен, сказал об этом, я бы рассмеялась тому пророку в лицо. Сказала бы – ври больше!
Игнат, его рука, шершавая и тёплая, лежала поверх её узловатых, исходивших немало верст пальцев. Он смотрел на неё, и в его глазах, выцветших от времени, но таких ясных, плескалась та же безудержная нежность, что и полвека назад.
А тогда… Тогда был май, пахнущий пылью грунтовых дорог и свежей листвой. Игнат вернулся. Отслужил положенное, честно и совестливо, как и всё, что он делал в жизни. Уходил он мальчишкой, с тревогой в сердце и пустотой в личной жизни. Друзьям, провожавшим его, говорил с показной бравадой:
— Буду служить спокойно, без задних мыслей. Не оставил тут ни сердца, ни обязательств. А то знаю я эти истории… Вон Семён из Заречья вернулся, а его Любовь уже под венцом да с чужим обручальным кольцом. Носился он, пьяный от горя, по всему селу, искал правды. Правильно они от него прятались, кто знает, что у человека на уме, когда мир рушится…
Эту историю знала вся округа. И провожали Игната всем миром. Девчонки, с которыми он когда-то бегал на речку, кричали ему вдогонку, смеясь и махая платочками:
— Игнат, смотри, не задержись в городских красавицах! Мы тебя тут все дружно ждать будем!
— Ладно, обещаю! — парировал он, и эхо подхватывало его слова. — Вернусь – и сразу под венец! К первой, кто попадётся!
Шутка была пустая, ветреная. Он и подумать не мог, что каждая её буква окажется пророческой.
Служба пролетела, как один долгий, насыщенный день. И странно – повезло ему. Оказался он в одной части с Фёдором, парнем из соседней, маленькой деревушки, затерявшейся среди холмов. Всего-то пять километров меж ними, а раньше это была целая дорога жизни. Помнил Игнат, как до армии они с ребятнёй на мотоцикле грохочущем в ту деревню носились, потому как клуба у них не было, да и домов – раз-два и обчёлся.
И вот они едут назад, два друга, два солдата, отслуживших свой долг. Дорога лежала через родное село Игната. Добирались, как тогда было заведено, – на попутках. Вышли на тракте, пыль столбом, солнце припекает. И словно сама судьба подмигнула – первая же остановившаяся грузовая машина оказалась за рулём у земляка, Мишки.
— Игнат! Братуха! — из кабины, пахнущей бензином и махоркой, выскочил румяный детина. Обнялись, хлопнули друг друга по спинам. — Отслужил, значит! Давно ли?
— Только что, Миш, только что! — смеялся Игнат, освобождаясь от объятий. — Знакомься, это Фёдор, мой сослуживец, из-под Заречья.
Мишка щурился, оценивающе смотря на Фёдора. — Да я ж его знаю! Это ж который на ржавом «Урале» своём к нам на танцы приезжал! Как время-то летит, а? Нам – мгновение, а вам, небось, вечность?
— Особенно под занавес, — согласился Игнат. — Домой охота была дикая. А так… ничего, прожили.
Мишка довез их до самой околицы, до белёного домика под старой берёзой, где Игната ждала мать. А дальше началось то, что в деревнях называлось «гульба». Новость о возвращении солдата разнеслась мгновенно. Стол накрыли прямо во дворе – кто штонес, кто-то домашних яиц, кто-то солёных огурцов хрустящих. Явился Захар, местный баянист, душа-человек, и полились над округой раздольные, сердце раздирающие, melodies.
Девушки пустились в пляс, затопили дробью утоптанную землю двора. Женщины, забыв о усталости, подхватили. Пели песни старые, о любви, о разлуках, о надежде. Разошлись уже тогда, когда первые петухи начали перекличку вести, а самым стойким уже на ферму идти пора было. Таким был его возвращающий дом.
Жизнь постепенно входила в свою колею. Армейские будни стали сном. Единственное, что связывало с той жизнью – это Фёдор, который то и дело наведывался в гости.
— Игнат, давай ты к нам приедешь, а? — уговаривал он как-то раз, сидя на заборе и глядя, как друг копался в моторе своего грузовика. — А то всё я к тебе, да я к тебе. Ты ж теперь шофер, тебе легче.
— Обязательно приеду, — пообещал Игнат.
И Вселенная услышала его. Буквально через три дня председатель колхоза озадачил его рейсом в ту самую соседнюю деревню – нужно было доставить стройматериалы.
«Судьба», — лишь подумал Игнат, завёртывая руль.
Разгрузился быстро, дело было привычное. И направился к дому Фёдора. Подъехал к знакомому плетню, заглушил мотор. И в эту внезапную, наступившую после рёва двигателя тишину, в его жизнь вошла она.
По улице, озарённой полуденным солнцем, шла девушка. И вела на верёвочке упрямого, упирающегося бычка. Ветерок, озорной и легкомысленный, играл полами её простенького ситцевого платья в горошек, раздувал их, словно парус. Светлые, будто спелая пшеница, волосы были заплетены в тугую, до пояса, косу. А надо лбом вилась шелковистая челка, которую тот же ветерок трепал и закручивал в колечки.
Игнат замер. Сердце стукнуло один раз, громко и отчётливо, будто предупреждая: «Внимание!». В голове пронеслась единственная мысль: «Неужели пока я был away, все девчонки на свете такими стали?»
Он высунулся из кабины, и сам не узнал свой голос, такой лёгкий и насмешливый он прозвучал:
— Эй, красавица! Чего это ты бычка на верёвочке, как собачку, выгуливаешь? Садись на него верхом да скачи, как царевна!
Девушка вздрогнула, обернулась. Увидела незнакомого парня в кабине, и вся вспыхнула, будто маков цвет. От кончиков ушей до самой груди. Смущение окутало её алым туманом. Она ничего не ответила, лишь смущённо, по-детски улыбнулась, опустив глаза, и потащила своего упрямого спутника дальше.
А Игнат остался сидеть, чувствуя, как что-то перевернулось внутри него. Окончательно и бесповоротно.
В этот момент из калитки высунулся Фёдор.
— Что, Клавка наша приглянулась? — хитро подмигнул он, заметив направленный вслед девушке взгляд друга. — Хорошая девка. Скромная, работящая. На том конце деревни живёт, у них детей – шестеро, а она – третья. Ну что, заходи, чай пить будем.
Весь тот вечер Игнат был сам не свой. Сидели во дворе, мать Фёдора потчевала гостя пирогами с капустой, такими румяными и дымящимися, что слюнки текли. Разговаривали о службе, о планах. От предложенного стакана самогона Игнат отказался – за рулём, да и не лежала душа к этому делу. Мысли его были далеко, там, где ходила девушка в платье-горошке.
Под вечер Фёдор предложил:
— Пока мы служили, тут у нас клуб малый построили. Тесно, конечно, но молодёжи есть где собраться. Давай сходим? Я у вас бывал, а ты у нас – нет.
Игнат согласился с готовностью, которую сам себя удивил. В тайной надежде. В тихом предвкушении.
И он не ошибся. Едва они переступили порог небольшого, насквозь пропахшего табаком и духами «Сирень» помещения, он увидел её. Она сидела на лавочке у стены, застенчиво сложив руки на коленях, и вся светилась изнутри тихим, нежным светом.
Фёдор сразу повёл его знакомить.
— Таня, моя суженая, — с гордостью представил он круглолицую весёлую девушку. — Осенью свадьба, так что считай себя приглашённым. Правда, Танюш?
— Правда, правда! — рассмеялась та, протягивая Игнату руку.
А потом Фёдор обернулся к той, единственной.
— Клава, а это мой друг, Игнат. Хочет с тобой познакомиться.
Девушка подняла на него глаза. Большие, васильковые, с длинными ресницами. И снова её щёки залила предательская алая краска. Она молча протянула ему руку – маленькую, тёплую, от работы шершавую.
— Клава, — прошептала она, и голос у неё оказался таким же, как и она – чистым, мелодичным, будто звон капели.
— Игнат, — представился он, чувствуя, как земля уходит из-под ног от этого взгляда и этого голоса. — Пойдёмте танцевать?
Она лишь кивнула, не в силах вымолвить и слова. Они вышли в центр. Играла какая-то медленная, тягучая мелодия, но они её не слышали. Они парили под звуки своего собственного оркестра, под биение двух сердец, внезапно попавших в один ритм. Он обнял её за талию, чувствуя, как она чуть дрожит. И в тот миг Игнат понял всё. Всё на свете. Он понял, что не отпустит её. Никогда.
Когда музыка стихла, он, не раздумывая, предложил проводить её. Она согласилась. Шли вчетвером: Фёдор с Таней впереди, они – сзади. Рука его не отпускала её маленькую ладонь. Поравнявшись с домом Фёдора, те повернули, а Игнат остановился.
— Садись в кабину, — сказал он твёрдо. — Довезу.
Она послушно забралась на passenger seat. Он развернул свой грузовик и направил его не вглубь деревни, где был её дом, а на выезд, на просёлок.
— Ты куда? — удивилась она. — Мой дом в другую сторону.
— Нет, — покачал головой Игнат, и его глаза в свете приборной панели горели решительным, безумным огнём. — Мы едем домой. К нам.
— К каким «нам»? — прошептала она, и в голосе её послышалась не тревога, а какое-то щемящее, сладкое предвкушение.
— Туда, где мы с тобой будем жить. Вместе.
— Игнат… мама будет ругать… — совсем тихо сказала она, уже понимая всё.
— Ну, это если только меня. Ведь это я тебя украл. А я с твоей мамой найду общий язык, поверь мне, Клавочка.
Он отъехал от деревни с километр, заглушил двигатель. Повернулся к ней. В салоне было темно, и только лунный свет выхватывал из мрака её испуганное, прекрасное лицо.
— Клава, прости меня. Я не могу тебя отпустить. Ты мне очень, очень понравилась. Выйдешь за меня замуж? Согласна?
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. В них плескались страх, недоверие, но уже пробивался и первый, робкий росточек надежды.
— Мы же… мы всего несколько часов знакомы… Я тебя второй раз в жизни вижу… Как я могу…
— Спроси у Фёдора! — страстно перебил он её. — Он тебе всё про меня расскажет! Мы с ним плечом к плечу стояли! Он за меня поручится!
Она молчала. А ведь она тоже, увидев его тогда у дома Фёдора, подумала одну-единственную, крамольную мысль: «Вот бы мне такого мужа…». И сейчас эта мысль кричала в ней громче голоса разума. Она была скромной, но не робкой. И в её ответе была вся её натура – прямая, честная, решительная.
— Ладно… Согласна. Если только… ты меня никогда не обидишь.
— Клавочка… Родная моя… — он схватил её руки и прижал их к своей груди, где бушевало безумное сердце. — Я клянусь тебе. Никогда. Ни единым словом, ни взглядом.
Он поверил. Она поверила. Такова была сила той правды, что звенела в его голосе.
Он привёз её в свой дом, ввел в горницу, где мать его чистила картофель.
— Мама, я женился. Это моя жена, Клава.
Мать уронила картошку в таз. Подняла на сына глаза, полые изумления, а потом взглянула на смущённую, покрасневшую девушку.
— Господи помилуй… Такого поворота я не ждала… — всплеснула она руками. Но в её глазах не было гнева, лишь растерянность и лёгкая улыбка. — Ну что ж, Клава, проходи, родная. Будь как дома. Сынок, а нельзя ли было помедленнее?
— Я её украл, мама. Из соседней деревни. Я сейчас же еду к Фёдору, идём к её родителям. Они, наверное, уж волнуются. Клава, ты оставайся. Осваивайся.
Он постучал в окно Фёдору уже глубокой ночью.
— Федь! Вставай! Я Клаву украл! Она у меня дома! Поедем к её родителям, одному как-то не по себе!
— Ну ты даёшь! — присвистнул друг, выскакивая на крыльцо в одних подштанниках. — Ладно, подожди, одеваться буду. И… самогонки прихватим. Для дипломатии.
У дома Клавиных родителей горел свет. Вошли. Фёдор, как самый разбитной, вперёд себя Игната толкнул.
— Здравствуйте, хозяева! Мир вашему дому! Дочку не потеряли, часом? Клавку?
Мать Клавы, заплаканная, встрепенулась.
— Клавка где? С ней что? Жива?
Игнат сделал шаг вперёд. Стоял прямо, смотрел в глаза её отцу, суровому, нахмуренному мужчине.
— Не волнуйтесь. С Клавой всё хорошо. Мы с ней… решили пожениться. Она сейчас у меня дома. С моей матерью. Я ваш будущий зять. Простите, что так вышло… но я не мог иначе. Ваша дочь… она очень мне понравилась. И я… вроде как ей тоже.
Повисла тишина. А потом Фёдор, как настоящий дипломат, подсуетился. Достал бутыль, разлил по стопкам. Говорил спокойно, обстоятельно. Рассказывал, как они служили, каким надёжным и честным парнем был Игнат, что он за него ручается, как за самого себя. Говорил долго. И лёд тронулся.
А потом была свадьба. Шумная, весёлая, на весь колхоз. И потом была жизнь. Длинная, порой нелёгкая, но всегда – общая. Он перестроил отцовский дом, сделал его просторным и светлым. Она оказалась не только красавицей, но и золотой хозяйкой – всё в её руках спорилось, всё цвело и плодоносило. Вырастили двух сыновей, дали им образование, проводили во взрослую жизнь. Теперь у них свои семьи, свои дети.
И вот они сидят на завалинке, два старых человека, чьи жизни сплелись в одну судьбу всего за два встречных взгляда.
— А я женился на первой попавшейся девушке, — шутит Игнат, и морщинки у его глаз складываются в лучистые звёздочки.
Клавдия бьёт его по руке, но глаза её смеются.
— Ну и я за первого встречного замуж вышла! И ни разу не пожалела. Ни единого раза.
Она прижимается к его плечу, и по её морщинистой, но такой нежной коже бегут мурашки – не от вечерней прохлады, а от счастья. От того самого, украденного когда-то на пыльной деревенской дороге счастья, которое длится уже пятьдесят лет.