Тишина в нашей гостиной, которую мы с Артемом наполняли смехом и мечтами, была звенящей и беспощадной. Ее нарушил лишь сухой, безжизненный шорох бумаги. Голос Элеоноры Викторовны, моей свекрови, прозвучал как скрип старого, рассохшегося пера. Он был лишен всяких эмоций, кроме леденящего душу удовлетворения от собственной безнаказанности.
— Я сожгу его. Прямо здесь, на твоих глазах.
Она стояла посреди комнаты, как черный монумент нашему счастью, и сжимала в изящных, ухоженных пальцах плотный, безликий конверт. Ее лицо было маской, высеченной изо льда и мрамора — ни единой трещинки сожаления или сомнения. Такой она была с самого дня похорон. С того самого дня, когда мир перестал иметь для меня цвета и звуки.
— Вы не можете этого сделать, — выдохнула я, и мой собственный голос показался мне жалким писком забившегося в угол зверька. Я знала, что может. Для Элеоноры Викторовны не существовало правил, кроме тех, что диктовала ее собственная воля. Она была матерью. А я — чужая женщина, уведшая ее сына, и теперь — никто.
— Могу, Вероника. Я его мать. А ты — мимолетное увлечение, ошибка, которую он совершил в попытке убежать от меня. Ошибка, которая не получит ни копейки из состояния моего сына. Ничего, кроме воспоминаний, которые истлеют так же, как и это.
Она не стала ждать моих возражений. Ее каблуки отстучали по нашему паркету дробный, победный марш по направлению к кухне. Я поплелась следом, ощущая, как стены смыкаются вокруг меня, а воздух становится густым и сладковатым, как перед обмороком.
Элеонора Викторовна с холодной эффективностью сняла с полки большую стальную миску, в которой я когда-то месила тесто для пряников, любимых Артемом. Аккуратно, почти с нежностью, положила конверт на дно. Раздался сухой, металлический щелчок зажигалки.
Маленький оранжевый язычок жадно лизнул уголок плотного картона, почернел, а затем разгорелся с новой силой.
— Вот твое наследство, милая! — прошипела она, и в ее голосе впервые прорвалась неподдельная, живая эмоция — торжествующая ненависть. Она следила, как огонь пожирает бумагу, и ее глаза сияли отраженным пламенем. В них было чистое, незамутненное злорадство. Она была абсолютно уверена в своей победе, в том, что на наших глазах стирает последнюю волю ее сына, чтобы оставить меня на улице, в нищете и отчаянии.
В нос ударил едкий, противный запах горелой бумаги и пыли. Свекровь смотрела на меня, выжидая. Она ждала слез, истерики, униженных мольб на коленях. Но я молчала. Внутри меня все сжалось в тугой, холодный комок.
Я вспомнила слова Артема, сказанные им за неделю до того, как его не стало. Его голос был тихим, уставшим, но в нем звучала стальная уверенность: «Мать устроит спектакль, Верунчик. Она не успокоится, пока не отнимет у тебя все. Она найдет способ надавить, унизить, сломать. Мой юрист, Глеб Семенович, подготовил для нее специальный «документ». Она примет его за чистую монету. Она будет думать, что это моя последняя воля. Подыграй ей. Пусть получит свою маленькую, жалкую, фальшивую победу. Это важно». Тогда я не до конца понимала весь его план, мой любимый программист, всегда мысливший на несколько ходов вперед. Но сейчас, глядя на этот костер из нашей любви и наших общих надежд, я все поняла.
Элеонора Викторовна с отвращением смахнула черный, хрупкий пепел в раковину и резко пустила воду, смывая все в небытие.
— Вот и всё. Теперь справедливость восторжествовала, — она вытерла руки о полотенце, словно испачкалась во мне, и посмотрела на меня с ледяным презрением. — Можешь начинать собирать свои вещи. Даю тебе три дня. Не больше.
Она развернулась и пошла к выходу, ее прямая спина и высоко поднятая голова кричали о полной и безоговорочной победе. Она была уверена, что только что окончательно вычеркнула меня из жизни своего сына, из его памяти, из его наследия. Дверь за ней захлопнулась с таким звуком, будто захлопнулась крышка гроба.
Я осталась одна на кухне, пропитанной горьким запахом предательства и пепла. Медленно, на ватных ногах, я подошла к книжной полке. Мои пальцы сами нашли то, что искали — старую, потрепанную, заляпанную мукой и маслом кулинарную книгу в твердом переплете, доставшуюся мне от моей бабушки. Ту самую, которую Элеонора Викторовна всегда с презрением называла «деревенским ширпотребом».
Она упивалась своей жестокостью. Она купалась в ощущении собственного могущества. Она и представить не могла, что сожгла лишь приманку, искусно сделанную фальшивку, которую ее же собственный адвокат, купленный Артемом на корню, и подбросил ей в руки.
А настоящее завещание, вернее, ключ к нему, каждое его слово, каждая цифра, была надежно зашифрована в этих самых, столь презираемых ею, рецептах.
Артем все продумал до мелочей. Он знал, что стандартное завещание его мать будет оспаривать годами, выматывая меня бесконечными судами, используя свои связи и деньги, пока я не сломаюсь и не сдамся. Поэтому он пошел другим, гениальным путем. Он превратил нашу общую любовь к этому дому, к кухне, к этой книге в наш личный, неприступный сейф.
На следующее утро зазвонил телефон. Я знала, кто это. Я глубоко вдохнула, готовясь к роли.
— Вероника? — голос Элеоноры Викторовны сочился липким, фальшивым сочувствием, за которым скрывалось нетерпение. — Я подумала, тебе, наверное, нужна помощь. С переездом. Это так сложно — в одиночку.
Я молчала, давая ей возможность насладиться звуком собственного голоса, почувствовать себя благодетельницей.
— Я позвала оценщика. Он придет сегодня к двум. Нужно же понимать реальную стоимость квартиры, — она сделала многозначительную паузу, давая мне понять, что речь идет о скорой продаже. — Для нотариуса, конечно же. Чтобы все было по закону.
Она давила. Методично, безжалостно, не оставляя мне ни дня на то, чтобы прийти в себя, на то, чтобы оплакать его.
— Хорошо, — тихо, покорно ответила я.
— И еще. Мой адвокат, Глеб Семенович, хотел бы с тобой встретиться. Он готов предложить тебе некоторую сумму… в качестве жеста доброй воли. Чтобы ты могла начать новую жизнь.
Жест доброй воли. Она предлагала мне отступные за мою жизнь с ее сыном, за наши шесть лет счастья, за его любовь.
Я открыла кулинарную книгу на странице 112. Рецепт «Царской ухи». Артем аккуратно обвел его рамкой.
«Ингредиенты: Стерлядь — 1 шт. (крупная, жирная). Судак — 2 шт. (поменьше). Лук репчатый — 3 головки. Корень петрушки — 40 грамм».
Это был наш шифр. Наш тайный язык. Артем, блестящий программист до мозга костей, превратил бабушкины, душевные рецепты в сложнейший ключ. Номер страницы, номер строки, порядковый номер слова — все вело к цифровому следу, к ячейке в банке, где лежали оригиналы всех документов, к счетам, к паролям, к его любви, обернутой в заботу.
— Вероника, ты меня срышишь? — ее голос прозвучал резко, нетерпеливо.
— Слышу. Я буду ждать оценщика.
Ровно в два часа дня явился оценщик. Молодой, неловкий парень. И за ним, как тень, без приглашения, вошла Элеонора Викторовна. Она вела себя как полноправная хозяйка, сновавшая по чужой квартире.
— Обратите внимание, паркет здесь дубовый, уложен елочкой, — деловито указывала она. — А окна выходят на солнечную сторону, вид на парк.
Она водила его по комнатам, где еще витал его смех, где на каждом столе стояли наши общие фотографии, и цинично, без стыда, торговала нашими воспоминаниями. Я сидела на кухне, снова листая книгу, будто ища в ней утешения.
— Глеб Семенович ждет тебя завтра в десять у себя в офисе, — бросила она мне на прощание, проходя мимо. — Старайся не опаздывать. Он человек очень занятой.
На следующий день я пришла в его контору. Дорогой, вылизанный офис в стекле и хроме в самом центре города. Сам Глеб Семенович — ухоженный, в идеально сидящем костюме за годовой доход обычного человека, с маслянистой, хищной улыбкой.
— Вероника Сергеевна, присаживайтесь, пожалуйста. Соболезную вашему горю. Но, как вы понимаете, юридически завещания более не существует. А по закону, единственной законной наследницей первой очереди является мать, Элеонора Викторовна.
Он театральным жестом пододвинул ко мне через весь стол несколько листов бумаги.
— Однако, моя клиентка — женщина с большим и щедрым сердцем. Она готова выплатить вам единоразово сто тысяч рублей. В обмен вы подписываете вот этот отказ от любых претензий к наследству и имуществу покойного.
Сто тысяч. За квартиру, которую мы выбирали вместе, стоимостью в десятки миллионов. За его долю в процветающем IT-бизнесе. За все, что было нашим общим миром.
Я смотрела на него, играя свою роль до конца, изображая на лице покорность и разбитость.
— Я… мне нужно подумать, — прошептала я, опустив глаза.
— Думайте быстрее, милая. Великодушие, увы, имеет свой срок годности, — усмехнулся он, и в его глазах читалось неподдельное удовольствие от происходящего.
Элеонора Викторовна, сидевшая в кожаном кресле по правую руку от него, добавила сладким, ядовитым тоном:
— Это более чем щедрое предложение. Уверена, Артем одобрил бы мою попытку позаботиться о тебе. Он всегда хотел, чтобы у всех все было хорошо.
Я вернулась домой, в нашу тихую, пустующую квартиру. План срабатывал. Они абсолютно поверили в мою слабость, в мою сломленность. Я снова открыла книгу. На этот раз мой взгляд упал на рецепт «Курника». «Тесто слоеное — 500 гр. Мука — 1 стакан. Яйцо — 3 шт. Отварить вкрутую».
Фраза «Отварить вкрутую» была подчеркнута его рукой. Это была команда. Инструкция к началу действий. Финальный сигнал. Я села за его старый ноутбук, который они, в своем высокомерии, даже не потрудились забрать. Они не знали, что пока они наслаждались своей маленькой победоносной войной, я уже готовила главное блюдо нашей с Артемом мести.
На третий день Элеонора Викторовна пришла не одна. За ее спиной, как два безмолвных гренадера, стояли плечистые грузчики в комбинезонах.
— Надеюсь, ты уже собрала свои личные вещички? — спросила она, окидывая комнату владельческим взглядом. — Потому что у меня нет больше времени ждать. Вся мебель и техника пока остаются. А вот этот хлам, — она брезгливо кивнула на стопку моих книг, сложенных у стола, — можно смело выбрасывать. Он не представляет никакой ценности.
Ее взгляд скользнул по корешкам и остановился на той самой кулинарной книге, лежавшей сверху. Она усмехнулась, взяла ее двумя пальцами, словно поднимала что-то грязное и заразное.
— И это барахло туда же. Вечно ты копошилась на кухне со своими рецептами. Думала, путь к сердцу моего сына лежит через желудок? Как ты наивна и примитивна, Верочка.
Она размахнулась, чтобы бросить книгу в большой черный мусорный мешок, который держал один из грузчиков.
И в этот момент все закончилось. Моя роль тихой, убитой горем вдовы, сломленной женщины. Роль, которую я терпеливо играла все эти дни.
— Не трогайте. Эту. Книгу.
Мой голос прозвучал негромко, но с такой ледяной, стальной силой, что даже наемные грузчики замерли в нерешительности. В нем не было ни слез, ни мольбы. Только абсолютная, непоколебимая уверенность.
Элеонора Викторовна опешила. Она не ожидала сопротивления.
— Ты будешь мне указывать? В моем доме?
— Это не ваш дом. И никогда им не был, — я медленно, очень медленно подошла к ней и твердой рукой забрала книгу из ее ослабевших от неожиданности пальцев. Я посмотрела ей прямо в глаза, и в моем взгляде не осталось ничего, кроме холодной решимости. — Всё. Хватит игр.
Я отошла к столу, достала свой телефон и, не отводя от нее взгляда, набрала номер Глеба Семеновича.
— Глеб Семенович, здравствуйте. Это Вероника Сергеевна. Я обдумала ваше более чем щедрое предложение. И решила от него отказаться.
На том конце провода воцарилась краткая, ошарашенная пауза.
— Более того, у меня есть для вас встречное предложение. Я бы хотела обсудить с вами рецепт «Пасхального кулича» со страницы двести четыре. В частности, меня очень заинтересовал один ингредиент — «Цукаты заморские, двенадцать штук».
Мне кажется, этот ингредиент имеет самое прямое отношение к офшорному счету Артема на Кипре. Тому самому, о котором вы, его личный адвокат и доверенное лицо, конечно же, ничего не знаете. Не так ли?
В трубке повисло тяжелое, давящее молчание. Я могла практически физически ощутить, как по ту сторону провода у кого-то перехватывает дыхание. Элеонора Викторовна смотрела на меня глазами, полными неподдельного ужаса и непонимания. Ее маска непоколебимой уверенности начала трескаться и осыпаться прямо на моих глазах.
— У вас есть ровно двадцать четыре часа, чтобы связаться со мной и обсудить условия исполнения настоящей, единственной воли моего мужа. В противном случае, мой адвокат — а он у меня теперь, прошу заметить, другой — свяжется с налоговой службой. И не только с нашей. Я думаю, вы меня поняли. Всего доброго.
Я завершила звонок. Посмотрела на застывшую, как памятник самой себе, свекровь и на двух растерянных грузчиков.
— Уходите. Все. Прямо сейчас.
Они вышли, пятясь, не в силах выдержать моего спокойного, тяжелого взгляда. Дверь за ними тихонько щелкнула. Я осталась одна. Закуски, которые они так жадно пожирали, закончились. Пришло время подавать холодное, рассчитанное основное блюдо.
Звонок от Глеба Семеновича раздался ровно через час. Голос, еще вчера сочившийся самодовольством и снисхождением, теперь был натянут, как струна, и срывался на фальцет. Встречу назначили на следующее утро в его же офисе.
Я пришла ровно в десять. На мне был строгий, идеально сидящий брючный костюм. В руках — только та самая, ничем не примечательная кулинарная книга.
В дорогой переговорной с панорамными окнами меня уже ждали. Элеонора Викторовна сидела сжавшись в комок, ее лицо было землисто-серым, а руки мелко дрожали. Глеб Семенович, наоборот, пытался сохранить маску делового спокойствия, но его бегающие глаза и влажные ладони, которые он то и дело вытирал платком, выдавали его с головой.
— Вероника Сергеевна, давайте без лишних предисловий, — начал он, но я его перебила.
— Да, давайте.
Я положила книгу на полированную поверхность стола из красного дерева. Открыла ее на первой попавшейся странице. Рецепт «Солянки сборной мясной».
— «Почки говяжьи — 200 гр. Вымочить в трех водах», — я подняла глаза прямо на адвоката. — Три транзакции. На один и тот же счет в Цюрихе. Два года назад. Элеонора Викторовна, ваш сын скрывал от вас эти деньги? Или это вы вместе с вашим поверенным скрывали их от налоговой, оформляя все через подставные фирмы?
Свекровь в шоке уставилась на своего адвоката. Тот побледнел так, что даже его дорогой загар не спасал положения.
— Это… это какое-то чудовищное недоразумение! — попытался он выкрутиться.
— Нет. Это уголовное дело. С очень долгим сроком давности, — я перелистнула страницу с театральной неспешностью. — Рецепт «Расстегаи с визигой». «Визига сушеная — 1 фунт. Замочить на ночь, чтобы вышла вся соль». Очень интересный ингредиент. Особенно в контексте покупки коммерческой недвижимости на Малой Бронной на подставное лицо, не правда ли, Глеб Семенович? Тот самый объект, что прошел через ваш офис и принес вам такой солидный куш.
Адвокат буквально вжался в свое кожаное кресло. Он все понял. Эта старая, засаленная книга была не просто завещанием. Это был полный, детализированный финансовый дневник Артема. Его главная страховка от любого возможного предательства. Он вел ее для меня. Чтобы защитить меня.
Элеонора Викторовна медленно, как в плохом кино, повернула голову к своему адвокату. В ее глазах читалось предательство, ярость и животный страх.
— Ты… ты знал? Ты всё это время знал и молчал? И помогал ему прятать это от меня?!
— Элеонора Викторовна, умоляю, это не то, что вы думаете… — залепетал он, моментально предавая свою клиентку и пытаясь спасти свою шкуру.
— Хватит! — внезапно рявкнула она на него, и в этом хриплом крике была вся ее ярость, все унижение и горькое осознание полного краха. Она наконец поняла, что ее использовали, что ее собственная жадность и жестокость привели ее в эту ловушку.
Я дала им несколько мгновений, чтобы это осознание окончательно разъело их изнутри, а затем так же спокойно продолжила.
— Условия Артема были просты и не подлежат обсуждению. Все его личное имущество, включая эту квартиру и все счета, о которых вы теперь имеете некоторое представление, переходит в мое единоличное владение. Его доля в бизнесе — тоже.
Я перевела взгляд на свекровь. Она уже не казалась мне всесильным монстром. Просто сломленной, постаревшей за минуту, несчастной женщиной, раздавленной собственными пороками.
— Вам, Элеонора Викторовна, он оставил пожизненное содержание. Достаточное, чтобы вы ни в чем не нуждались и жили в привычном для вас комфорте. Но при одном условии.
Она подняла на меня глаза, полные беспомощных, жгущих ее щеки слез.
— Вы навсегда исчезнете из моей жизни. Полностью. Без звонков, без писем, без случайных встреч. Любая, самая малейшая попытка связаться со мной, любая попытка оспорить его волю — и содержание аннулируется раз и навсегда. А господин адвокат, — я кивнула на побелевшего Глеба Семеновича, — отправится отбывать очень долгий срок в места не столь отдаленные. По целому букету очень интересных статей.
Я встала. Аудиенция была окончена.
— Все необходимые документы мой новый адвокат пришлет вам завтра к концу дня.
Я вышла из офиса, не оглядываясь, оставив их разбираться с грузом взаимных претензий, страха и ненависти друг к другу. На улице светило ослепительное сентябрьское солнце. Я не чувствовала бурной эйфории или злорадства. Только холодное, кристально чистое, бездонное спокойствие. Справедливость не всегда приносит радость. Чаще она просто тихо и неумолимо расставляет все по своим местам.
Вечером я была дома. В своей квартире. В нашем с ним доме. Я налила себе бокал красного вина, которое он так любил, и открыла кулинарную книгу. На этот раз — без всякого шифра, без тайных кодов. Просто как дорогую сердцу память. Мой взгляд упал на рецепт «Шарлотки», самый первый пирог, который я испекла для него.
Я достала муку, яйца, сахар и пачку свежих, душистых яблок. И впервые за долгие, мучительные месяцы начала готовить. Просто для себя. Ради самого процесса. Ради тихого уюта, плывущего по кухне аромата счастья. Это была моя тишина после битвы. Мой дом. Моя новая, выстраданная жизнь.
Полгода спустя.
Прошло шесть месяцев. Осеннее солнце, низкое и невероятно золотое, заливало светом просторный, стильный офис IT-компании Артема. Теперь это был и мой офис. Я не продала бизнес, как советовали многие, махая руками и пугая меня сложностями. Я возглавила его.
Первые месяцы были похожи на хождение по канату над пропастью без страховочной сетки. Но мой Артем и здесь подстраховал меня. В его личном ноутбуке, рядом с файлами, содержащими ключи ко всем счетам, нашлись целые папки с подробнейшими инструкциями, стратегическими планами развития на годы вперед и исчерпывающими характеристиками на каждого ключевого сотрудника. Он словно вел меня за руку, даже уйдя, подсказывая, советуя, ободряя.
Я научилась говорить на их языке — языке сложного кода, жестких дедлайнов и амбициозных стартапов. Я больше не была просто «Верочкой с ее вкусными пирожками». Я стала Вероникой Сергеевной, и это имя теперь звучало в этих стенах весомо, уважительно и без тени иронии.
Элеонора Викторовна исправно получала свои деньги. Раз в месяц. На отдельный счет. Ни разу не опоздав ни на день. Она так и не позвонила. Ни разу.
Я слышала от общих, давно забытых знакомых, что она продала свою роскошную квартиру в центре и переехала в тихий, дорогой загородный пансионат. Одна.
Ее адвокат, Глеб Семенович, оказался куда менее удачливым. Вскоре после нашего разговора у него начались серьезные проблемы с законом. Несколько его старых, темных и не очень дел, связанных с недвижимостью и откровенным мошенничеством, внезапно всплыли на поверхность, как будто кто-то аккуратно передал в нужные инстанции тщательно собранное досье. Его лишили лицензии. Затем последовали аресты счетов и уголовное преследование.
Он потерял все: репутацию, состояние, свободу. Иногда месть не нужно готовить самому — достаточно лишь знать рецепт и подтолкнуть нужные ингредиенты в нужное время, и блюдо под названием «Возмездие» приготовится само.
Сегодня я вернулась домой раньше обычного. Квартира встретила меня теплом и уютом, а из кухни доносился сладкий, согревающий душу запах свежей выпечки.
Это была не простая шарлотка. Сегодня я пекла сложный, многослойный миндальный торт по рецепту из той самой книги. Тот самый рецепт, который мы с Артемом помечали как «обязательно попробовать» и все никак не могли найти времени.
На кухонном столе, рядом с остывающим румяным тортом, лежала раскрытая книга. За эти полгода я исписала ее поля своими собственными заметками. Не шифрами. А просто мыслями, идеями, новыми, испробованными рецептами. Книга перестала быть оружием и снова стала тем, чем и должна была быть — источником тепла, жизни и созидания, моим тихим, вечным собеседником.
Я отрезала себе аккуратный кусок торта. Он получился идеальным — влажным, воздушным, с глубоким вкусом. Вкус был сложным, горьковато-сладким, с терпким послевкусием. Прямо как и сама жизнь.
Я больше не играла роли. Ни жертвы, ни мстительницы. Я просто жила. И в каждом кусочке этого торта, в каждом луче солнца в нашей гостиной, в каждой строке кода, написанной в его компании, жила моя любовь. И его. Наша общая, вечная победа.