Тишина в новой квартире отца была особенной — густой, тягучей, вязкой, как сироп. Она не успокаивала, а давила, наполняя легкие свинцовой пылью тоски. Вероника, которую все по старинке звали Лерой, ощущала себя в этих стерильно-белых, пахнущих дорогим ремонтом стенах случайным предметом, забытым предыдущими хозяевами. Ненужным. Лишним.
Мачеха, Элеонора, не жаловала девочку с первого дня. Ее отношение было не скрытым, а выставлялось напоказ, как дорогая ваза на полке — вот, смотрите, какая я вынужденная терпеливица. Фразы о том, что Лера — пятое колесо в их идеально отлаженном механизме, стали привычным фоном жизни. «Куска лишнего не бывает, а людей — запросто», — бросала Элеонора за ужином, сладко улыбаясь мужу.
А отец, Артем, лишь неловко отмахивался, пряча глаза за шуткой. Но Лера, с детства учившаяся читать по едва заметным морщинкам у его глаз, видела — где-то в самых потаенных глубинах души он согласен с женой. И это ранило больнее любых колкостей мачехи. Восемь лет он устраивал личную жизнь, оставив дочь на попечение бабушки, и даже найдя свою «вторую половинку», не спешил ввозить в свой новый мир старую проблему в лице ребенка.
Бабушка, Галина Петровна, видя подобную нерадивость, откровенно журила сына, называя вещи своими именами.
— Что за женщину ты себе нашел, Артем? — ворчала она, сердито стуча ложкой по краю кастрюли. — Говорит, не готова принять твою кровинку? А ты ей в ответ — что не готов принять ее сыночка. И посмотрим, как запоет!
Отец морщился, как от зубной боли.
— Мам, не усложняй. Всему свое время. Элеоноре нужно привыкнуть, освоиться.
— А тебе, я смотрю, времени на привыкание к ее Ванюше не потребовалось, — фыркала Галина Петровна. — Я-то не вечная, Артем. Давление зашкаливает каждый день. Недолог тот час, сынок… На кого я девочку оставлю? На милость этой… царицы?
Лера в те дни искренне верила, что у папы действительно сложный период, и жалела его. Она засыпала с мечтой о том, как у нее появится новая мама и брат, и все они будут жить дружно, как в кино. Ей так хотелось нормальной, полной семьи.
Но у Элеоноры было свое, кристально ясное представление об идеальной семье: она, ее обожаемый Артем и ее сын Иван. Трио. Треугольник, в который никакая четвертая точка вписаться не могла. И когда Галины Петровны не стало, Леру приняли в дом как неизбежное стихийное бедствие, с которым приходится мириться. Отец не заступался. Он боялся вспышек жениного гнева, ее ледяного молчания, которое было страшнее любого крика. Вместо этого он старался еще больше угодить супруге, словно пытаясь загладить вину за то, что осмелился принести в их идеальный мир свое прошлое.
И однажды вечером, засыпая на краю слишком мягкого дивана в гостиной, Лера осознала с пугающей ясностью: она осталась в этом мире совершенно одна. Во рту пересохло и стало горько, а в горле встал тяжелый, горячий ком, не дающий вздохнуть. Девочка чувствовала себя преданной самым страшным предательством — предательством крови. И это чувство, едкое и жгучее, как кислота, въелось в ее душу на долгие годы.
Мачеху, казалось, раздражал сам факт существования Леры под одним с ней небом. И она вымещала это раздражение с изощренной, холодной жестокостью.
— Как жаль, что у нашей Лерочки не объявится еще одна бабушка, — томно вздыхала она за завтраком. — А то ведь некому о тебе позаботиться.
И отец… отец поддерживал эти шутки. Смеялся. А Лере хотелось провалиться сквозь землю от обиды. Она бежала в ванную, включала воду и рыдала, кусая кулак, чтобы не было слышно. Артем потом виновато заглядывал в ее комнату, пожимал плечами.
— Ну что ты? Мы же просто по-доброму шутим. Не стоит закатывать истерики на пустом месте. Ты же у меня умница, а не капризная нытиха.
— Я могу уехать, — прошептала как-то сквозь слезы Лера. — В бабушкину квартиру. Буду жить одна. Вам же спокойнее.
Элеонора лишь усмехнулась и, словно вспомнив о чем-то приятном, повернулась к мужу:
— Кстати, о квартире твоей мамаши. Как там дела с продажей?
— Выставил. Район хороший, уйдет быстро. И не называй ее «мамашей», она все-таки моя мать.
— Отлично, — отрезала Элеонора, проигнорировав его слабый упрек.
Лера и представить не могла тогда всей глубины отцовской глупости. Квартира, в которой они жили, была трехкомнатной, просторной, но старой. Деньги от продажи бабушкиного гнезда, последнего крова, где Лера была по-настоящему любима, ушли на дорогой ремонт, новейшую технику, а остальное — на бессмысленные траты, угоды капризной жене. В тот момент Артем не думал о будущем дочери. Он думал о сиюминутном спокойствии. И ему казалось, что он совершает благо для своей новой семьи. Жуткая правда открылась позже: по документам их отремонтированная квартира принадлежала Ивану, сыну Элеоноры.
С ним у Леры тоже не сложилось. Видя, как мать третирует девочку, он копировал ее поведение, зная, что безнаказанность ему гарантирована.
С годами слезы Леры высохли. Горечь обиды постепенно переродилась в твердый, холодный, как черный лед, гнев. Ей хотелось, чтобы им — всем троим — было так же больно. В темноте, перед сном, она рисовала в воображении картины их несчастий, и в этих мрачных фантазиях находила странное, пугающее ее самое утешение. Стыдилась этих мыслей, но не могла остановиться.
Ждала поддержки от отца — бесполезно. Он всегда, всегда был на стороне жены. Лера научилась быть невидимкой. Старалась не попадаться на глаза, тихо жила в своей комнате, и, кажется, всех это вполне устраивало. Вспоминали о ней лишь тогда, когда требовалось купить одежду или школьные принадлежности. Каждая такая просьба встречалась Элеонорой сражу же, с гримасой отвращения.
— Но это же необходимость! — оправдывался Артем. — Она не может ходить в школу в лохмотьях и без тетрадей!
— Я знаю, — шипела в ответ Элеонора. — Но не надо давать ей сверх необходимого! Ни копейки!
О карманных деньгах Лера попросила лишь раз. Отец, отмахнувшись, начал жаловаться на нестабильную зарплату, кризисы и долги. В пятнадцать лет Лера после уроков пошла раздавать листовки у метро. К счастью, ее скромный заработок никто не отбирал. Но и отец перестал выделять деньги на ее нужды.
— Раз работает, значит, имеет доход, — злорадно заключила Элеонора. — Значит, и куртку на осень купит себе сама.
Лера не спорила. Лишь сжимала кулаки так, что ногти впивались в ладони. Она знала — бесполезно. Два взрослых человека уже все за нее решили. А дела в семье и вправду шли неважно: Элеонору сократили, отцу задерживали зарплату. Лишь Иван пребывал в блаженном неведении. Кризисы обходили его стороной. Мать окружала его такой всепоглощающей, слепой любовью, что он вырос эгоистом, уверенным, что мир создан для его удобства. Лера порой смотрела на него с горькой завистью. Ей так хотелось, чтобы родной отец хоть изредка смотрел на нее с таким же обожанием.
Но даже для своего ненаглядного сына Элеонора перестала находить средства на карманы. Иван не стал скандалить. Он нашел иное решение: тихонько крал материнские золотые украшения и сдавал их через приятеля в ломбард. Когда пропажа вскрылась, Элеонора с ходу обвинила Леру. И тут в тихой, забитой девочке что-то надломилось. Накопившиеся за годы обиды хлынули наружу горьким, справедливым потоком. Она выкрикивала все, что думала об отце, о мачехе, о сводном брате. Но кто ее слушал?
— Воровка! — визжала Элеонора. — Или признаешься, или сдам в полицию! У меня на все чеки есть! Одного прогона по ломбардам хватит!
— Так и прогоняйте, — только и ответила Лера, глядя ей прямо в глаза.
— Я добьюсь, чтобы тебя упекли в колонию для малолеток! — завопила мачеха.
— Не сомневаюсь.
Все были так поглощены скандалом, что не заметили, как побледнел и засуетился Иван. Он не придумал ничего лучше, чем вызвать Леру на «разговор» и припугнуть, чтобы она взяла вину на себя. Для пущего эффекта позвал с собой двух друзей. Место выбрал укромное — заброшенную строительную площадку неподалеку от дома.
Лера не боялась. Она сама хотела добиться от него правды. И зря не боялась. Иван, подкрепленный присутствием товарищей, сначала уговаривал, потом требовал, потом начал угрожать. Лера почти не слушала. Ее взгляд был прикован к шаткой металлической конструкции позади него. В сгущающихся сумерках ей показалось, что она качается от ветра. И в голове пронеслись те самые, стыдные мысли: а что, если она рухнет? Каково будет королеве Элеоноре, когда ее принц погибнет под грудом железа? Пусть узнает, что такое настоящая боль.
Мысль промелькнула и исчезла, смытая волной стыда. Но в тот же миг Лера услышала зловещий скрип, лязг и, не успвая подумать, инстинктивно рванулась вперед. Она схватила Ивана за куртку и изо всех сил рванула на себя. Они рухнули на землю, и Лера почувствовала в правой руке ослепляющую, жгучую боль.
— Ты что, спятила?! — начал было Иван. Но его крик потонул в оглушительном грохоте. Конструкция рухнула именно на то место, где он только что стоял. Его друзья в ужасе закричали.
Иван, поднимаясь с земли, пытался понять, что произошло. Лера, вся дрожа, поняла главное: какие бы черные мысли ни лезли в голову, она никогда, никогда не смогла бы допустить, чтобы они стали явью.
Со стройки бежали, опасаясь, что на шум сбежится охрана. Лера, прижимая поврежденную руку, сильно хромала и отставала. Иван в какой-то момент остановился, развернулся, молча подхватил ее на руки и понес.
— Не хочу, чтобы нас засекли, — буркнул он в оправдание.
Дома, перепачканные и бледные, они соврали, что Лера оступилась на лестнице. Им поверили — ведь никто не стал бы особо разбираться, даже если бы и сказали правду. В больнице обрадовали — перелома нет, только растяжение.
На следующий день Иван во всем сознался матери. Та не хотела верить, рыдала, но в итоге от Леры отстала, забыв о полиции.
С той ночи Иван словно переменился. Перестал подставлять сестру, но и дружбы между ними не возникло. Лера не ждала благодарности. Она не жалела о содеянном и уж тем более не собиралась попрекать его своим поступком. Но теперь, встречаясь с ним взглядом в квартире, она видела в его глазах не прежнюю насмешку, а тяжелую, невысказанную вину. Что-то глодало его изнутри.
Элеонора же осталась прежней. Когда Лере исполнилось восемнадцать, она завела разговор о том, что «птичке пора бы вылететь из гнезда». Только лететь-то было некуда. Приходилось терпеть.
Вопрос о недвижимости встал ребром, когда Иван объявил о желании жениться и продать квартиру, чтобы купить что-то большее и в другом районе. Элеонора была в замешательстве, но быстро нашла выход. Она присмотрела комнату в старом, дореволюционном доме на отшибе города.
— Дом — рухлядь, — агитировала она Артема. — Через год-другой его признают аварийным и расселят. Мы сделаем грамотную инвестицию! Иван будет жить здесь с женой, а мы с тобой — в новой квартире, которую нам выделят.
— А Лера? — спросил Артем.
— А с Лерой надо решать. Надеюсь, ты поговоришь с дочерью и все ей объяснишь. В конце концов, она может выйти замуж. Или бросит институт, найдет работу и снимет жилье. Вариантов масса. Она и так слишком долго сидела на нашей шее.
Отец, как всегда, покорно согласился.
Лера поняла, что скоро останется на улице. Подавать в суд? Без денег на адвоката — бесполезно. Да и силы бороться уже иссякли. Она смирилась.
Элеонора с Артемом переехали в ту самую комнатушку. Условия были ужасны: теснота, холод, туалет во дворе. Лера пока оставалась в квартире с Иваном. Тот ее не выгонял, и за одно это она была ему безмерно благодарна.
В день сделки Иван был мрачнее тучи, нервничал, кричал в телефон. Лера ждала развязки, уже присматривая в интернете жуткие каморки в трущобах, которые могла бы снять на свои копейки. Это был единственный вариант.
Но вечером Иван вернулся домой неожиданно оживленным, даже сияющим.
— Выручил больше, чем планировал, — бросил он и протянул ей плотную пачку купюр. — Хватит на небольшую студию. На большее не рассчитывай.
Лера замерла, решив, что это какая-то жестокая шутка. Но Иван рассердился.
— Че́ встала, как идол? Бери, пока я не передумал. Мне это, знаешь ли, нелегко дается. Считай это… платой за спасенную жизнь.
— Я не за деньги тогда…
— Да брось ты! — махнул он рукой. — Фиг бы я эту квартиру продал, если бы был под той железкой. И фиг бы ее купили, если бы не мой ремонт. Правда, техникой не поделюсь.
На его лице боролись жадность, нерешительность и что-то еще, похожее на стыд. Лера, боясь спугнуть удачу, взяла деньги. Просто кивнула. Спрашивать, выяснять было страшно. Нужно было действовать, пока ветер перемен был попутным.
Студию она нашла в новом, только застраивающемся районе. Небоскребы росли как грибы, а ее маленькая «нора» на двадцать пятом этаже стала крепостью, ее личным, неприкосновенным миром. С тех пор она не общалась с Иваном. Не знала, жалеет он о своем порыве или нет. Но это было уже неважно. Она начала новую жизнь, тихую и спокойную.
Пока однажды вечером в ее дверь не постучали.
На пороге стоял отец. Постаревший, осунувшийся. Дом, в который они въехали с Элеонорой, расселять и не думали. Жить в одной тесной комнате с вечно недовольной, озлобленной женой стало невыносимо. Но настоящий ад начался в тот день, когда Элеонора узнала, что сын отдал Лере часть денег. По словам отца, у нее случился жестокий нервный срыв.
— Ты бы могла переехать в нашу комнату, — сказал Артем, не глядя ей в глаза. — А мы бы пожили здесь. Так будет правильно. Я с Элей согласен. Тем более, ты купила эту студию на деньги, которые по праву тебе не принадлежали. Иван тогда не подумал, ошибся. Мы с Элеонорой тоже ошиблись, купив ту комнату. Но все еще можно поправить.
Лера слушала его и не понимала, что он вкладывает в слова «поправить». Лично ей ничего исправлять было не нужно. Она по-прежнему была лишней в его жизни. Но теперь ее это больше не ранило. Она смотрела на этого сломленного, жалкого человека и не чувствовала ничего, кроме легкой, холодной пустоты.
— Нет, — тихо, но очень четко сказала она. — Ничего поправлять не нужно.
Она мягко закрыла дверь перед его растерянным лицом. Сбросила звонок. Заблокировала номер. В голове пронеслись годы обид, слез, унижений. И последняя мысль была ироничной: теперь-то мачеха точно будет счастлива. Ведь Лера навсегда исчезла из их жизни. По собственному желанию.
Она подошла к огромному окну, за которым раскинулся сверкающий огнями ночной город. Ее город. Ее крепость. Ее свобода. И впервые за долгие годы тишина вокруг нее была легкой, мирной и по-настоящему ее собственной.