Тишина в квартире была гнетущей, густой, как кисель, и такой же липкой. Её нарушал лишь тихий скрежет вилки по краю почти пустой тарелки. За столом сидела маленькая девятилетняя девочка, и взгляд её был прикован к единственной ложке картофельного пюре, размазанной по тарелке тонким, жалким слоем. Это зрелище разрывало сердце на части, ведь ещё несколько часов назад вся кухня была наполнена умопомрачительным ароматом жареных котлет. Девочка сама видела, как её бабушка, Вероника Павловна, стояла у плиты. Но теперь от тех котлет не осталось и следа, лишь этот несчастный след на тарелке.
Вероника Павловна, женщина с тугой седой пучком и холодными, стальными глазами, смотрела на внучку с нескрываемым раздражением. Казалось, само присутствие ребёнка в доме доставляло ей физическую боль.
– Ну что уставилась, как будто тебя никогда не кормили? – её голос прозвучал резко, нарушая тишину, как удар хлыста. – Ешь, что дают. Не ребёнок, а сущее наказание! Вырастишь вся в мамашу, и потом будешь какой-нибудь несчастной женщине трепать нервы, как мамаша твоя мне треплет!
Девочку звали Соня. Ей было уже девять, и её чистое, неиспорченное сердце уже научилось разделять добро и зло, искренность и фальшь. Она прекрасно понимала, что слова Вероники Павловны – это яд, предназначенный и для неё, и для её мамы. Мама, любимая, добрая мама, всегда просила не обращать внимания на ворчание бабушки, говоря, что у старых людей бывает тяжёлый характер. Но как можно не обращать внимания, когда каждое слово ранит, как иголка? Дети – самые честные существа на свете, они не умеют носить маски и притворяться, что не чувствуют боли.
Соня сделала глубокий вдох, собираясь с духом. Её маленький желудок сводило от голода, а перед глазами стояли сочные, румяные котлеты.
– Вероника Павловна, – тихо, почти шёпотом начала она, – а можно мне, пожалуйста, хоть одну котлетку? Или пюре добавить? Вы положили совсем мало, я этим не наемся.
Женщина фыркнула, и её лицо исказилось гримасой брезгливости.
– Мало?! – взвизгнула она. – Ты на себя в зеркало когда-нибудь смотрела? Лишнего веса больше, чем у бегемота! Хватит с тебя и этого! Пора худеть, а не обжираться!
Слёзы выступили на глазах у Сони, но она смахнула их тыльной стороной ладони, вспомнив наказ мамы быть сильной.
– Но мама говорила, что я должна всегда говорить, если мне чего-то не хватает. Мне правда мало, и я очень хочу котлету, – уже смелее проговорила девочка, в её голосе звучала не детская настойчивость, рождённая справедливым чувством голода.
Вероника Павловна вскочила со стула. Её лицо побагровело от злости.
– Котлету захотела? Ах ты неблагодарная! Будет тебе котлета! Вставай из-за стола и марш в свою комнату! Раз есть время болтать, значит, наелась! И вообще, знаешь, на чьи деньги вся эта еда куплена? На деньги моего сына! Я для него старалась, котлеты для него жарила, а не для тебя! Чужого ребёнка кормить мой сын не обязан!
Она резко схватила Соню за тонкое запястье, с такой силой, что у девочки тут же выступили красные следы от её пальцев. Грубо стащив её со стула, она с силой развернула в сторону коридора. Соне показалось, что вот-вот последует подзатыльник или пинок, но женщина лишь с силой подтолкнула её в спину. Испуганная, униженная, с комом обидных слёз в горле, Сона бросилась в свою комнату, захлопнула дверь и забралась на кровать, зарывшись лицом в подушку, чтобы заглушить рыдания.
Она хотела написать маме, пожаловаться, попросить о помощи, но с ужасом поняла, что оставила телефон на кухонном столе. Возвращаться было страшно, просто до дрожи в коленках. Кто знает, что ещё придёт в голову этой злой, страшной женщине? Она скрипела зубами и метала громовые молнии взглядом в стену. Таких людей Соня никогда раньше не встречала. В эту минуту её сердце сжалось от острой, физической тоски по своей настоящей бабушке, по Галине Сергеевне. Та всегда была добра, всегда с любовью совала в руки пирожки, шутливо ворча, что щёки у внучки стали слишком худыми, и надо это срочно исправить. Вероника Павловна была её полной, ужасающей противоположностью. Оставаться с ней наедине не хотелось категорически.
Весь бесконечно длинный день Соня просидела в комнате, боясь выйти даже в туалет. Она боялась нарваться на новый взрыв ярости. Это напоминало ей сказку про Малышa и Карлсона, где была настоящая домомучительница. Но та фрекен Бок в итоге оказалась доброй, а Вероника Павловна, или «бабушка Вера», как ей было строго-настрого запрещено её называть, вряд ли когда-нибудь оттает. Может, она стала такой из-за своей работы с химикатами, на которую она часто ссылалась? Может, они отравили не только её тело, но и душу?
Вечером, наконец, вернулась с работы мама Сони, Анна. Она была взволнована и встревожена, ведь дочь весь день не отвечала на сообщения. Но не успела она даже снять пальто, как на пороге кухни появилась Вероника Павловна.
– Анна, наконец-то! С твоей Соней всё в порядке, если тебя это хоть сколько-то интересует, – начала она с фальшивым вздохом. – Весь день нервы мне трепала, от еды отказывалась, капризничала, плюнула на мои котлеты и заперлась в комнате. Тебе нужно быть с ней построже! Совсем ребёнка разбаловала, а теперь другие должны отдуваться!
В этот момент с работы вернулся и муж Анны, Артём. Мужчина, уставший, но сразу насторожившийся из-за гнетущей атмосферы в доме, поспешил узнать, в чём дело. И Вероника Павловна тут же начала свой спектакль. Она жаловалась, рыдала, заламывала руки и рассказывала, какое невыносимое наказание – эта девочка, какая она неблагодарная и невоспитанная. Все свои слова она приправляла глубокими, страдальческими вздохами и даже выдавила пару искусственных слёз для большей правдоподобности.
– Странно, мама, – растерянно пожал плечами Артём, – Соня всегда была очень спокойным и послушным ребёнком. Никогда не было с ней таких проблем.
Анна, не слушая больше, постучала в дверь комнаты дочери. Дверь отворилась, и на пороге появилась бледная, с заплаканными глазами Соня. Она молча бросилась матери на шею и разрыдался, прижавшись к самому дорогому человеку на свете. Её желудок предательски и болезненно урчал от голода. Она была измотана морально и физически после дня, проведённого в страхе и одиночестве.
– Милая моя девочка, что случилось? Почему ты отказалась от еды? – тихо, ласково спросила Анна, садясь с дочерью на кровать и обнимая её худенькие плечи.
В этот момент в комнату снова вошла Вероника Павловна. Она встала в позу, подбоченилась, и её взгляд, полный ненависти и угрозы, впился в Соню. Этот взгляд без слов кричал: «Попробуй только нажаловаться, попробуй сказать правду – тебе же хуже будет».
Соне стало страшно. Ужасно страшно. Она не хотела врать маме, самому родному человеку. Но она до ужаса боялась гнева этой женщины. Поверит ли ей мама? Поверит ли Артём? Или все примут сторону «несчастной, больной бабушки»?
– Я… я не отказывалась, – прошептала она дрожащим, прерывающимся от слёз голосом. Но тут же вспомнила слова своей настоящей бабушки, Галины Сергеевны: «Страх – это плохо, солнышко. Никогда не молчи о своей боли. Правда всегда должна быть сказана вслух».
– Вы только посмотрите на неё! – снова заверещала Вероника Павловна. – Врёт и глазом не моргнёт! Что ты ещё успела там нафантазировать про меня? Говорила тебе, что за враньё в старину язык отрезали?
И в этот момент страх внутри Сони куда-то исчез. Его словно сдуло тёплым ветром материнской любви и поддержки, которую она чувствовала в объятиях Анны. Мама верила ей, она чувствовала это каждой клеточкой своего маленького сердца.
– Тогда вы бы давно уже без языка остались! – неожиданно твёрдо и громко выпалила Соня, глядя на Веронику Павловну прямо в глаза. – А мне нечего стыдиться, потому что я говорю правду!
Эффект был мгновенным. Вероника Павловна с театральным воплем схватилась за сердце, закатила глаза и начала сползать на пол, охая и причитая, что у неё сейчас будет приступ, что её доводят до могилы, требуя от сына немедленно помочь ей, спасти её от этого монстра в образе ребёнка.
Артём бросился к матери, подхватил её и повёл на кухню, бросая на Анну и Соню уничтожающие, полные упрёка взгляды. В комнате снова остались только мать и дочь.
– Доченька, милая, – очень осторожно спросила Анна, гладя Соню по волосам, – она правда… правда так с тобой говорила? Так тебя обзывала?
Соня лишь молча кивнула, и снова хлынули слёзы. Она показала матери своё запястье, где уже проступал синеватый след от грубых пальцев Вероники Павловны. Анна вздрогнула, её собственное сердце сжалось от боли и гнева. Она поняла всё. Поняла, что оставлять дочь с этой женщиной больше нельзя ни на секунду.
– Всё, малыш, всё, успокойся. Я поговорю с Артёмом. Завтра мой выходной, я буду с тобой, а потом… потом приедет бабушка Галя. Ты ведь очень её ждёшь?
Лицо Сони озарилось слабой, но самой настоящей улыбкой через слёзы. Она кивнула. Она была уже достаточно взрослой, чтобы оставаться одной, но в последнее время в их районе участились кражи, и Анна сильно переживала. На лето она изначально договорилась с Галиной Сергеевной, но Артём настоял, чтобы помощь предлагала его мать. И вот результат. Его мать не хотела помогать, она хотела властвовать и мучить. И при этом не отказалась от денег, которые им с Артёмом пришлось заплатить, в то время как Галина Сергеевна помогала всегда просто из любви.
Накормив наконец дочь досыта, уложив её спать и долго сидя у её кровати, пока дыхание Сони не стало ровным и спокойным, Анна приняла душ. Она ждала мужа, надеясь на серьёзный разговор. Но он пришёл в спальню очень поздно, его лицо было мрачным и закрытым.
– Маме плохо, очень плохо, – без предисловий начал он. – Еле привели в чувство. Твоя дочь должна будет завтра же извиниться перед ней. Мама бы никогда не сказала таких слов, она же взрослый человек и понимает, что ребёнок всё может пересказать.
– Ты серьёзно, Артём? – Анна не могла поверить своим ушам. – Ты думаешь, моей девятилетней дочери есть резон придумывать такие ужасные вещи? А у твоей матери ни единого повода для этого нет? Посмотри на руку Сони! Посмотри на синяк! Это ненормально!
– А то, что у моей матери из-за этого спектакля чуть сердечный приступ не случился – это нормально? – холодно парировал он.
Анна стиснула зубы. Ей хотелось кричать, что его мать – профессиональная актриса и манипулятор, что это далеко не первый её спектакль. Но все слова застревали комом в горле. Она поняла, что доказывать что-то этому человеку, ослеплённому сыновним долгом и жалостью, бесполезно. В эту секунду она захотела лишь одного – защитить своего ребёнка.
– Артём, пусть твоя мама завтра же уезжает к себе. Они не сошлись характерами. Это факт. За Соней будет присматривать Галина Сергеевна.
– Нет! – отрезал он ледяным тоном, не оставляя пространства для дискуссии. – Чужой человек мне в квартире не нужен. Ты что, до сих пор любишь своего покойного мужа? Поэтому так пляшешь под дудку его матери и мою всячески третируешь? Чтобы и мысли не было! Галина Сергеевна больше не переступит порог этого дома. Это моё окончательное решение. Я буду спать сегодня в гостиной, на диване, чтобы быть рядом с мамой, если ей снова станет плохо.
Он развернулся и вышел, хлопнув дверью. Анна сидела на кровати и смотрела на закрытую дверь, не в силах понять, что только что произошло. Его ревность к прошлому, его слепая, губительная вера в мать… Какой сердечный приступ? Она же прекрасно видела, что та притворяется! В эту ночь Анна не сомкнула глаз.
Утром Артём, не глядя в глаза жене, подтвердил, что не намерен ничего менять в своём решении. Пусть либо Соня остаётся с его матерью, либо сидит дома одна. С самой Соней он в тот день не сказал ни слова, игнорируя её, и до Анны наконец дошла простая и страшная истина: её дочь здесь лишняя. А раз лишняя её кровинка, то и ей самой в этом доме больше не место.
Но куда идти? Своего жилья у неё не было. После смерти отца всё наследство забрала старшая сестра, оставив Анну ни с чем. С первым мужем они строили планы, мечтали об ипотеке, но не успели… Он трагически погиб. Какое-то время они с Соней жили у Галины Сергеевны, потом снимали маленькую квартирку, а два года назад она встретила Артёма. Поторопилась выйти замуж, испугавшись одиночества, желая дать дочери полноценную семью. И теперь горько в этом раскаивалась. Она поняла, что пора ставить жирную, окончательную точку там, где она годами ставила многоточия, наивно надеясь, что всё как-нибудь само утрясётся и наладится.
– Мамочка, а почему ты складываешь вещи в чемодан? – испуганно спросила Соня, заглядывая в спальню.
– Мы уезжаем отсюда, моя хорошая.
– Куда? – глаза девочки округлились от удивления и непонятной тревоги.
– Пока не знаю. Наверное, к бабушке Гале? А там видно будет. Пора нам, дочка, обзаводиться своим собственным углом.
– А папа Артём? Ты его больше не любишь?
Анна присела перед дочерью и посмотрела ей в глаза. Полюбить ли Артёма? Она уважала его, ценила как опору, испытывала симпатию, но той всепоглощающей, настоящей любви, какую она знала когда-то, здесь не было. И, как оказалось, это было к лучшему. Ведь и он её не любил.
– Он не любит нас, солнышко. А раз так, нам здесь нечего делать.
Вероника Павловна в тот день из своей комнаты не выходила, изображая умирающую жертву. Она пару раз выскакивала на кухню, думая, что её не слышат, и Анне становилось от этого ещё более противно и горько.
Раздался звонок от Артёма. Он требовал, чтобы жена немедленно занялась его матерью, накормила её, прибралась.
– Ты целый день на неё внимания не обращаешь, а у неё даже стакана воды нет! Что это за отношение, Анна? Своей бывшей свекрови ты бы, конечно, прыгала вокруг, как клоун!
Анна ничего не ответила. Она просто сбросила вызов и продолжила собирать вещи. Спорить и что-то доказывать уже не было ни сил, ни желания.
Такси довезло их до знакомого подъезда. Галина Сергеевна, открыв дверь и увидев их с чемоданом, ничего не спросила, просто обняла обеих и впустила в дом.
Выслушав всю историю, она не стала осуждать или давать советы. Она просто покачала головой, а потом обняла Анну ещё раз.
– Доченька моя, ты всё правильно сделала, что приехала. После смерти моего Сереженьки вы с Соней – вся моя семья. Вот и хорошо. Поживёте тут, успокоитесь, всё обдумаете. Если решишь разводиться – мы всегда найдём выход. У нас есть старая дача, отец Сергея её очень любил, но сейчас она пустует. Можно её продать, продать и эту мою квартиру, купить мне маленькую студию, а вам с Соней что-то скромное, но своё. Не дворец, конечно, но крыша над головой будет своя. А я вам всегда помогу. Я так люблю проводить время с моей внучкой.
Анна смотрела на свою бывшую свекровь, и на её глаза снова наворачивались слёзы, но теперь это были слёзы облегчения и благодарности. Говорят, все свекрови – злодейки, но перед ней был живой опровергающий пример. Она даже на мгновение задумалась: а может, это она сама была плоха по отношению к Вере Павловне? Но нет. Та женщина с самого начала была против неё, против её ребёнка, и в итоге просто выжила их из дома.
Артём, узнав, что жена ушла, не стал устраивать сцен. Он холодно согласился на развод, заявив, что его мама была права, называя Анну его главной ошибкой в жизни. Анна не стала спорить. Ей нужно было лишь одно – свобода и покой для себя и своей дочери.
Вероника Павловна с триумфом переехала к сыну, а свою квартиру сдала. Она заявила, что на одну пенсию жить тяжело, и сын просто обязан её содержать. Однако её ждало разочарование. Оказалось, что Артём выплачивал большой кредит за машину и не мог обеспечить ей роскошную жизнь. И если раньше она думала, что это он наполняет холодильник до отказа, то теперь поняла, чьими трудами и экономией это на самом деле делалось.
Галина Сергеевна настаивала на скорейшей продаже имущества, но Анна уговорила её не спешить. Они решили пожить втроём какое-то время: так и за Соней присмотр, и можно копить деньги, не обременяя пожилую женщину. Главное, что сейчас они были вместе. В тишине и безопасности, за закрытой от злобы и непонимания дверью. Анна знала точно, что крест на личной жизни она ставить не будет. Но в следующий раз она будет смотреть не только на мужчину, но и внимательнее всматриваться в его отношения с матерью. Чтобы больше никогда не обжечься. Чтобы тихих слёз за закрытой дверью в их жизни больше никогда не было.