Когда Артёму выдали новый автобус, сердце его замерло от радости — казалось, ему вручили ключ не просто от машины, а от новой жизни. Та, где не будет скрежета старой коробки передач, запаха дизтоплива в салоне и постоянного страха, что вот-вот снова сломается подвеска. Автобус был свежий, почти пахнущий заводом: сиденья с плотной обивкой, руль без потёртостей.
Но радость не успела закрепиться — уже к вечеру того же дня его вызвали к Ивану Константиновичу, директору автопарка. Мужчина плотный, лицо будто высечено из камня.
— Слушай, Артём… — начал он, откинувшись в старом скрипучем кресле. — Раз тебе дали новую машину, давай-ка и маршрут особенный. Номер 77. Посёлок.
— Ты издеваешься? — голос Артёма едва не сорвался. — Да я этот автобус за месяц загублю! Это ж не дорога, это ад для машины! Одни дачники да старики, которым бы только бесплатно прокатиться и поругаться, что не туда повернул!
— Машина жалко? — усмехнулся начальник. — А ты сам её покупал?
Артём промолчал. Хотелось хлопнуть дверью, но он знал: место его найдут быстро.
Утро следующего дня встретило его моросящим дождём и лужами под ногами. Он стоял у капота, прикручивая номер — руки мерзли, гаечный ключ всё время выскальзывал. У входа в салон уже толпились старики с сумками, сетками и флягами, с печалью в глазах.
Он сел за руль, завёл двигатель — автобус вздрогнул, как будто тоже простыл. Артём чувствовал себя так же — дрожащим, замёрзшим, будто его вывернули изнутри. Всё раздражало: щелканье поворотника, ворчание бабушки на первом ряду, сигналы встречных машин. Пальцы судорожно сжимали руль до побеления. В голове крутились мысли: «Зачем живу? Для кого? Ради чего встаю в пять утра, чтобы возить тех, кто даже спасибо сказать забывает?»
Остановки сменяли друг друга. Где-то просили остановить чуть раньше, где-то ругались, что слишком поздно. Один дед втискивал в проход грязный мешок с картошкой — чуть не упал. Артём сжал зубы. Он считал минуты до конца смены.
Но самым тяжёлым было возвращение домой.
Когда маршрут закончился, дождь усилился, перейдя в затяжной ливень. Он барабанил по крыше, стекал по окнам, словно кто-то пытался стереть сегодняшний день с лица земли.
Он сдал автобус, переоделся в душной раздевалке, где пахло сырыми куртками и потом. Решил пойти пешком — не хотелось ни с кем говорить. Хотелось тишины. Хотелось, чтобы дома пахло домашним супом и теплом, как в детстве. Но то «детство» давно исчезло — вместе с отцовскими тапочками, запотевшими окнами и ощущением, что тебя кто-то ждёт.
Ключ щёлкнул в замке. Он вошёл, аккуратно поставил ботинки в угол. На кухне шипела сковорода — запах жареной картошки ударил в нос, и внутри что-то встрепенулось.
— Мам? — позвал он, почти улыбаясь.
Но дома был чужой человек.
У плиты стоял мужчина.
— О, Артём! — мамин голос доносился из комнаты. — Познакомься, это Борис. Теперь он с нами.
Артём замер.
— Привет, братан, — сказал Борис, скаля зубы. — Я теперь за главного.
Артём ничего не ответил. Просто развернулся и ушёл.
На улице темнело. Асфальт блестел, фонари дрожали в лужах. Он шёл, не разбирая дороги, злясь на всё: на работу, на маму, на этого Бориса, на самого себя.
В кармане он нащупал ключ — от маленькой комнаты у Вики, диспетчера из автопарка. Когда-то они мечтали обзавестись там тюлем и микроволновкой — будет свой островок. Он направился туда. Больше ему некуда было идти.
Домой к Вике он добрался мокрый до нитки. Кроссовки чавкали, джинсы липли к коже. Дождь не прекращался. Ещё издалека заметил свет в окне — значит, дома. Он достал ключ, но не решился им воспользоваться. Постучал.
Открыла она сразу, будто знала, что он придёт. В халате, с телефоном в руке, волосы мокрые.
— Артём? Ты такой… — начала она, но он перебил:
— Можно зайти?
Она кивнула, пропуская его внутрь. Он снял куртку, оставил обувь у батареи.
— Мама притащила нового мужика, — выдохнул он. — Пьёт и улыбается, как идиот. А она — «теперь он с нами». Как будто всё так просто.
Вика присела рядом, набросила на него плед. Она знала — сейчас лучше помолчать.
— Я больше туда не вернусь. Даже если на улице останусь.
— А у тебя есть я, — мягко сказала она. — Можешь остаться. Навсегда.
Он посмотрел на неё. В его глазах была такая боль, что у Вики сжалось сердце. Она придвинулась ближе.
— Ты ведь… давно уже не одна, правда? — неожиданно сказал он.
Пауза затянулась.
— Что ты имеешь в виду?
— Не притворяйся. Я всё чувствую. Не первый день. Слова другие. Тишина — другая. Даже запах… — он глубоко вдохнул. — Это не твой парфюм. Раньше был ландыш. Сейчас — мужской одеколон с нотками яблока.
Она хотела что-то сказать, но не смогла. Только отвела взгляд. И он понял всё.
— Из диспетчерской? Или тот, с «Камаза»?
Молчание.
Он встал. Без криков, без истерик. Взял куртку, просто подмышку, как чужую вещь. Обулся молча.
— Вика… — она окликнула его.
— Не за что, — ответил он. — Это я сам виноват. Захотел остаться, где меня не любят. А теперь понял.
Дверь захлопнулась.
Ливень встретил его на улице. Он шёл куда-то, сам не зная куда. По лицу стекала вода — как слёзы, которых он не позволял себе пролить. В груди — пустота. После боли иногда остаётся именно она — пустота.
На остановке стояла старушка в сиреневом плаще. Худенькая, с потёртым зонтом и клетчатой сумкой. Он мельком отметил её — давно привык видеть пассажиров как фон.
Прошёл мимо. Но обернулся. Она смотрела на него.
— Ты ведь водитель, — произнесла она. — А значит, везёшь не только людей. Иногда — и судьбы.
Он фыркнул.
— А вы, бабушка, из какой сказки сбежали?
Она не ответила. Просто пошла дальше — шаг за шагом, растворяясь в дождливом мареве, как кадр из старого фильма.
«Странная женщина. Или я схожу с ума», — подумал Артём.
Он не знал, что эта встреча уже изменила всё.
Следующее утро началось, как обычно: с недосыпа, горького чая в столовой и усталости, которая словно приклеилась к коже. Горло горело, тело ломило. Может, температура, но времени проверить не было. «77-й» уже ждал — грязный, холодный, полный старушек с вёдрами.
Он вёл автобус как автомат, не различая ничего вокруг. Голова раскалывалась. Глаза горели. Мысли кружились вокруг Вики: как она гладила его футболки, как хмурила брови, как звучал её голос — теперь он казался ему чужим.
На очередной остановке вошла она — та самая старушка в сиреневом плаще. Он узнал сразу: та же осанка, тот же взгляд, будто знающий о нём больше, чем он сам.
— Бабушка, билет, — устало сказал он.
— У меня нет, — спокойно ответила она. — Но мне нужно. Очень.
— Всем нужно, — резко бросил он. — Без билета — выход.
— Завтра пенсия. Отдам потом. Или вычти из судьбы, сынок, если умеешь.
Он усмехнулся.
— Ага. Судьба теперь терминал?
— Судьба — это ты, — тихо сказала она. — Ты сегодня — мой выбор. Только ты ещё не знаешь об этом.
— Пошли вы…, — пробормотал он и резко нажал на тормоз.
Дверь скрипнула, словно простонав. Дождь барабанил по ступеням. Старушка молча поднялась в автобус, сделала шаг сквозь стену воды и исчезла, будто осенний лист, унесённый порывом ветра.
Салон остался тихим. Несколько пассажиров бросили на водителя косые взгляды, но промолчали. Все давно поняли: молодой, раздражительный — что ещё от него ждать?
Артём захлопнул дверь и тронулся с места. Но внутри возникло неприятное чувство — будто он не просто высадил безбилетницу, а потерял часть себя. Что-то едва уловимо дрогнуло внутри.
Через двадцать минут проколол шину. Посреди пустого просёлка.
Он выругался, вылез из кабины, вызвал подмену. Стоит под ливнем, домкрат в руках, мысли — как самые грязные слова. Аккумулятор сел. Машина не заводится. Телефон намок, связь пропадает.
Наконец приехал Серёга, забрал пассажиров. Артём остался один — ждать эвакуатор. Промок до нитки. Ливень усилился, казалось, издевается над ним, хлещет прямо в затылок, как напоминание о каждом плохом поступке.
Он вернулся домой — мокрый, дрожащий, с холодом под кожей. Мать не открыла. За дверью слышался ленивый мужской голос. «Теперь он с нами».
Артём спустился вниз, опустился на бетонный порог. Дождь всё не прекращался. Ветер рвал одежду, под футболкой было всё холоднее, чем в сыром подвале. Он просидел так, пока пальцы не онемели. Потом встал и пошёл — сам не знал куда.
Бродил до ночи: мокрый парк, железная дорога, полуосвещённая остановка с ободранным козырьком. Ни звонков, ни сообщений. Ему никто не был нужен.
Под утро он добрался до заднего двора автостанции, сел на ящик у гаражей и закрыл глаза. Земля под ногами покачивалась, голова раскалывалась, тело трясло мелкой дрожью. Хотелось остаться здесь, пусть весь мир катится…
Нашёл его случайно дворник, который шёл на смену. Артём лежал полуживой, под ливнем, с посиневшими губами и сбившимся дыханием.
Скорая приехала быстро. Диагноз — воспаление лёгких, сильнейшее переохлаждение, начало лихорадочного состояния. Почти сутки его не могли опознать — документов нет, телефон не работает.
И только на третьи сутки он открыл глаза и увидел женщину, которая держала его за плечо и говорила мягко:
— Не двигайтесь. Вас в тяжёлом состоянии доставили. Пневмония, температура под сорок. Два дня в бреду были.
Он повернул голову. У изножья кровати стояла женщина с волосами, подколотыми у висков. Обычная, ничем не примечательная, но от неё исходило тепло — как от костра, у которого можно хоть немного согреться.
— Кто вы? — прохрипел он.
— Алёна. Я здесь помогаю. Не медсестра, просто работаю при больнице. Вас ночью скорая привезла. Говорят, нашли под забором. Еле живой.
Он попытался что-то сказать, но закашлял. Она подошла, аккуратно поднесла стакан к его губам. Держала уверенно, как будто знала: если сейчас отпустить, человек может рухнуть окончательно.
— Всё будет хорошо. Вы молодой, сильный. Только, кажется, очень устали?
Он молча кивнул. Устал — это было слишком слабо. Он выгорел дотла.
Алёна не расспрашивала, не давила. Меняла полотенца, подкладывала новые подушки, оставляла еду, которую хотелось есть, даже когда желудок отказывался принимать пищу.
Через несколько дней Артёму стало лучше. Он уже сидел, смотрел в окно. Алёна принесла завтрак и села рядом, чуть поодаль.
— Вы ведь водитель?
— Был, — горько усмехнулся он. — Теперь вряд ли вернут. Поломал машину, чуть людей не оставил в чистом поле, сам загремел сюда.
— А хотите работу? — спокойно сказала она. — У моего бывшего работодателя, Вадима, как раз нужен шофёр. Человек должен быть ответственный, без запоев.
Артём нахмурился. Не понял — шутит или говорит серьёзно.
— Откуда знать, что я не алкаш или псих?
Она улыбнулась — тёплая, чуть грустная улыбка:
— Анализы брали. Всё в порядке.
Он отвёл взгляд. И впервые за долгое время почувствовал, как снова начинает дышать. Не только грудью — всей душой.
Через две недели его выписали. Врач пожал ему руку:
— Молодой, справишься. Только береги себя. Пневмония — дело серьёзное.
Артём кивнул и вышел в серое утро. Холодный ветер ударил по лицу — напоминание: ты жив.
Ещё не зная, куда идти, он услышал:
— Эй! Куда направился?
Это была Алёна. В руках — термос и свёрток с пирожками. Улыбалась просто, тепло, без лишних слов.
— Вот, тебе в дорогу. И насчёт работы я не шутила. У Вадима как раз нужен водитель. Подходит?
Дом Вадима находился в тихом районе — просторный, ухоженный, без показной роскоши. Во дворе — чёрная иномарка, за домом — маленький сад. Сам хозяин оказался лет сорока, спокойный, внимательный. Поздоровался крепко, посмотрел прямо в глаза:
— Алёна говорит, что ты порядочный. А она ошибается редко. Попробуем?
Так началась новая жизнь. Работа — несложная: встречать, отвозить, иногда заехать куда-то. Жильё — во флигеле, питание — общее, зарплата — стабильная. Артём быстро влился в ритм. Делал всё точно, без лишней суеты. Его уважали, Вадим не придирался, даже похвалил пару раз.
Но главное — была Алёна. Она приходила просто так, приносила чай, пирог, садилась рядом. Они не спешили, не говорили много. Он держал её за руку и чувствовал, как потихоньку оттаивает внутри то, что давно замерзло.
Мать он больше не вспоминал. Не думал о Вике. И почти забыл ту старушку в сиреневом плаще, что встретилась ему под ливнем. Почти.
Однажды Вадим спустился с террасы и сказал:
— Завтра забери Валентину Сергеевну с вокзала. Моя прежняя няня возвращается. Алёна её как родную. Ты не против?
Артём кивнул.
Он приехал на вокзал заранее. Люди выходили кто с детьми, кто с сумками. И вдруг — она. Сиреневый плащ, клетчатая сумка, та же осанка. Тот самый взгляд, будто видит всё, что ты прячешь.
Старушка подошла, села в машину молча, с достоинством.
— Это вы… — наконец вымолвил Артём, когда они тронулись.
— Я, — спокойно ответила она. — И ты. Только теперь другой.
Дом встретил её по-доброму. Алёна обняла, Вадим улыбнулся. Всё бы ничего, но Валентина, снимая плащ, заметила:
— А водитель у тебя теперь совестливый. Раньше меня под дождь высаживал, а теперь встречает с вокзала.
Повисло молчание. Тонкое, как натянутая проволока. Вадим долго смотрел на Артёма.
— Это правда? — спросил он тихо.
Артём кивнул. Валентина ушла в дом. Больше объяснений не требовалось.
На следующее утро его уволили. Без слов. Из офиса принесли документы и конверт. Алёна стояла на крыльце, бледная, сжав руки в кулаки. Смотрела, как будто ждала, что он скажет: «Я не тот. Это ошибка».
— Это правда? — спросила она тихо.
Он кивнул. Глаз не поднимал.
Она сжала губы, качнула головой.
— Я думала, ты стал другим.
Он посмотрел на неё. В глазах не было оправданий. Только усталость.
— Я стал другим, — сказал он. — Только, видимо, слишком поздно.
Алёна отступила на шаг. Её глаза были сухими, но в них дрожала какая-то невидимая боль.
— Я не смогу рядом с тобой жить и каждый день помнить, как ты её выгнал. Мою мать. Под ливень.
Он ничего не ответил. Просто кивнул. Он всё понял.
И ушёл.
Снова.
Уехал он без скандалов, без обещаний вернуться, без попыток удержаться за взгляд или слово. Просто собрал вещи в старую спортивную сумку, набрал номер районной больницы и спросил:
— У вас нужны водители для скорой?
— Приезжайте, — ответили ему. — Хоть завтра.
Так он и начал: снова за рулём, только теперь уже не автобуса, а белой машины с красным крестом на боку. То привозил бабушку с давлением, то подвозил парня с ножевым ранением, то ехал к женщине, которая плакала не от боли, а от одиночества. Ни оваций, ни благодарностей. Только тревога в эфире, бессонные ночи и скрип носилок по мокрому асфальту.
Он не жаловался. Не пил. Не грубил. Врачи звали его «тихий» — потому что всё понимал без лишних слов. Поднимал, таскал, ждал у дверей, мыл машину — не спрашивая, чья очередь.
Жил он в комнате на станции — с ободранной тумбочкой, плиткой и кипятильником. Иногда читал книги из больничной библиотеки, иногда просто сидел и смотрел в окно. Дождь больше не выводил его из себя. Он слушал его, как исповедь мира.
Алёну он не искал. Валентине Сергеевне не писал. Он знал: всё, что хотел бы сказать, прозвучало бы как «прости, я хочу обратно». А он не хотел назад. Он хотел двигаться вперёд — но только если заслужит это.
Прошёл год.
Порой казалось, что всё забыто.
До одного дня.
Его отправили в отпуск — по настоянию заведующей, женщины строгой, как начальник штаба.
Он вернулся в родной город. Заглянул к матери. Та сидела одна — сгорбленная, постаревшая. Они почти не разговаривали. За столом он пил чай, а она вдруг сказала:
— Прости меня, сын. Тогда я тебя прогнала. А теперь никто не остался. И он… тоже исчез куда-то.
Он кивнул. Простил давно. Просто не знал, как это сказать вслух.
Когда выходил, остановился на пороге:
— Я остался, мам.
И ушёл. Без пафоса. Просто ушёл, оставив после себя запах дождя.
Он шёл, сам не заметил, как свернул. Во двор, знакомый до боли: сосны, кирпичный забор, собака в будке. Дом Вадима. Или уже нет?
Подошёл ближе. Ворота покрылись ржавчиной. Машины во дворе не было. Окна — пустые.
Соседка в халате сообщила, что Вадим давно уехал — кто говорит, в Чехию, кто — в Израиль. А во флигеле теперь живут две женщины. Молчаливые, спокойные. Мать и дочь.
Он уже хотел уйти, как вдруг заметил: возле двери двое мужчин. Одежда обычная, но повадка — чужая. Слишком уверенно стоят, слишком внимательно оглядываются, будто чего-то ждут. Артём замер. Что-то внутри насторожилось — интуиция или опыт скорой.
Затем дверь распахнулась. На крыльцо вышли Алёна и Валентина Сергеевна.
И в тот самый момент один из мужчин сделал шаг вперёд. Что-то в Артёме сорвалось.
Он побежал.
Без раздумий. В голове — пустота. Только картинка: Алёна на крыльце, Валентина Сергеевна за спиной, мужчины, делающие шаг. Один потянулся за карманом. Второй огляделся. Не те люди. Не те намерения.
Он не закричал. Не стал звать на помощь. Просто ударил первым — резко, с разбега, как в школьные драки. Первого сбил сразу. Второй попытался достать что-то — но не успел. Завопил, закрутился, но Артём уже стоял над ним, сжав кулаки.
— Артём! — крикнула Алёна. — Хватит! Полиция уже в пути!
Он обернулся. Увидел её — бледную, растрёпанную, с глазами полными страха и слёз.
Отступил. Руки дрожали. В ушах стучало. Всё тело было напряжено, как перед прыжком. Смотрел на неё, как будто в последний раз. Потом перевёл взгляд на Валентину Сергеевну. Та стояла прямо, не прячась, спокойно, как тогда, под ливнем.
— Вы… живы? — прошептал он. — С вами всё хорошо?
— Теперь — да, — ответила она. И впервые за всё это время улыбнулась — по-настоящему. Не с презрением, не с сожалением — по-человечески.
Полиция приехала быстро. Соседи высыпали во двор. Нападавших увезли. Опасность исчезла. А вот тишина осталась.
Артём стоял в том самом дворе, где когда-то получил второй шанс. И потерял доверие.
— Зачем ты вернулся? — спросила Алёна чуть позже, тихо, рядом, но не подходя.
Он посмотрел ей в глаза.
— Я не возвращался. Просто шёл мимо. Увидел. И понял: если сейчас уйду — всё, кем я стал, будет ложью. А если останусь — не ради прощения. А ради того, чтобы больше не быть тем, кто однажды отвернулся.
Алёна молчала. Потом сделала шаг к нему. Потом ещё. И вдруг обняла.
— Ты не тот, кем был. Не просто другой. Ты стал собой.
Валентина Сергеевна наблюдала со стороны, как за воскрешение. Кивнула — едва заметно. Но в этом кивке было больше смысла, чем в целой проповеди.
Прошло несколько месяцев.
Артём остался. Без условий, без требований. Просто помогал. Починил крышу, отвёз Валентину Сергеевну к врачу, покрасил забор. Не лез в душу. Не просил прощения. Не повторял старых слов.
Алёна сначала держалась на расстоянии, холодно. Но со временем лёд таял. Они снова сидели на лавке у калитки — не как мужчина и женщина, а как люди, пережившие общую тьму. Без спешки. Без ожиданий.
Однажды, когда он протягивал ей ведро с водой, она вдруг просто сказала:
— Я больше не боюсь. Ни дождя. Ни прошлого. Ни тебя.
Он ничего не ответил. Просто взял её за руку…