Дом бабки Александры, которую в деревне, по-простому и по-свойски, звали Шурой, днём обходили за версту. Не то чтобы кто-то видел в ней зло или чёрную силу, но в народе, как водится, любят верить в приметы, а уж в старину особенно. Говорили о ней всякие странные вещи, шептались, перешёптывались у калиток, у колодца, в церковной толпе. И её саму, и внучку Тоню сторонились, как будто от них веяло чем-то недоступным, непонятным, словно они жили по своим, не человеческим законам. Но как только солнце садилось за лес, и наступала тишина, разливалась темнота, как из-под земли вырастали люди — и не только из своей деревни, но и из самых дальних хуторов. Приходили они к Шуре тайком, кружной тропой, через густой пролесок, что начинался прямо за её домом. Следы на земле остались — протоптали тропинку, как будто дорогу к чему-то важному, спасительному.
Одни приходили с больной коровой, другие — с мужем, что пил без просыпу, а третьи — с женскими бедами, о которых и сказать-то стыдно. Но чудеса творились — кто пришёл один раз, ушёл с надеждой, второй — и корова уже жуёт спокойно, и муж в доме трезвый сидит, и жизнь, как говорится, пошла на лад. И никто не мог понять, откуда у Шуры такая сила, да и откуда они вообще взялись, бабка с внучкой. Просто однажды деревня заметила, что в доме, который годами стоял заброшенным, зацвели окна, задымились трубы, и по утрам в лесу слышны шаги.
Шура была высокой, сухой, чуть сгорбленной, но с живыми, пронзающими глазами, чёрными, как уголь. На голове — тёмный платок, под которым пряталась седина. А рядом с ней — Тоня, как будто сама весна, как солнечный луч в пасмурный день. Четырнадцатилетняя девушка с толстой косой, тёмными глазами, в которых мерцала какая-то тайна. Обе молчаливые, закрытые, почти не разговаривали с деревенскими, лишь кивали при встрече. Но каждый, кто встречал их взгляд, чувствовал: эти глаза видят всё, даже то, о чём молчишь. А уж как они уходили по утрам в лес, с плетёными корзинками в руках, и возвращались только к вечеру — тут и начались слухи. Сначала шёпотом, потом громче. Бабы перешёптывались у колодца, за заборами, в банях, по баням. Шура — ведьма, а Тоня — ведьмина внучка. И если с бабкой просто держали дистанцию, то девочку порой и камнем могли запустить, или палкой тайком ударить. Но Тоня ни разу не ответила, не закричала, не заплакала. Только посмотрит в глаза, пристально, холодно, и пойдёт своей дорогой.
Мужики, конечно, смеялись над бабьими пересудами. Кто рукой махнёт, кто плюнёт, мол, им нечем заняться, только языками чесать. Но и они старались держаться в стороне, не вмешиваться, не связываться. Парни тоже сторонились Тони, хоть и была она красавицей, но матери их учили: «Не лезь к ведьмам, беду наживёшь». Только один Егор Шумихин смотрел на Тоню иначе. Он был старше, считался первым красавцем на всю округу, весёлый, озорной, но и умел работать, и голова на плечах. Отец его, Игнат, был строгим, но справедливым мужиком, хозяйство у них было крепкое, достаточное. Мать, Варвара, добрая, но слабенькая, смогла родить только одного сына, и потому Егор был для всех завидным женихом. Девки перед ним строили глазки, ходили как павлины, но он, как только Тоня появилась в деревне, перестал смотреть на других. А когда они повзрослели, стал к ней захаживать.
Вечером бросит камешек в окно, Тоня выглянет.
— Черноглазая, пойдём гулять? — шутливо подмигнёт он и протянет небольшой букетик незабудок.
— Рано, — строго ответит Тоня и плечом поведёт.
— Куда уж рано, ночь на дворе.
— Рано гулять нам с тобой, — скажет она, возьмёт букетик, прижмёт к груди, чуть улыбнётся и скроется за занавеской.
А Егор стоит под окном, улыбается, сам не понимая, чему. Не пошла, а как будто и не отказалась. Не сказала ни слова, а сердце потеплело.
Однажды Галка Ермолина, которая давно на Егора глаз положила, подступила к Тоне.
— Ты его не морочь, мой он. А ещё раз увижу рядом — косу прорежу!
Галка шепчет угрожающе, но голос дрожит от страха. Ведь Тоня — ведьмина внучка. Та молчит, смотрит в глаза. Минуты две стоят так — ни звука.
— Страшно будет, но ты не бойся, — наконец говорит Тоня тихо, но чётко. — Мы рядом будем, всё хорошо закончится. Потом замуж выйдешь, далеко уедешь, там снега много. Чужая будешь, но полюбят тебя, и ты полюбишь. В мехах будешь ходить. Трёх сыновей родишь мужу.
И добавила:
— А от Егора сама откажешься. Не нужен станет.
Галка сначала слушает нахмурившись, а потом, услышав про Егора, топает ногой:
— Не откажусь! И меха мне не нужны!
Тоня ничего не ответила. Просто развернулась и ушла.
А потом началась война.
— Черноглазая, попрощаться пришёл, — сказал Егор, облокотившись на забор Тониного дома. — Мигом врага разобьём, героем вернусь. Может, тогда полюбишь меня.
Он говорил весело, как будто шутя, но в глазах светилась надежда.
— Я и сейчас тебя люблю, — тихо ответила Тоня, подойдя ближе к забору. Сердце Егора замерло. — Вот, возьми, — протянула она свёрток с шарфом и шерстяными носками.
— Я же говорю, мигом вернусь, через пару месяцев дома буду, — рассмеялся он.
Но Тоня будто и не слышала:
— Это у самого сердца держи. Убережёт. И крепко помни: я люблю и буду ждать.
Она сунула ему маленький холщовый мешочек. Егор взял, даже не посмотрел, что внутри. Его глаза не могли оторваться от её лица. В голове только одно слово: «Люблю».
— Ну, пора, — шепнула Тоня. А с машины уже звали — отец Игнат и другие мужики уезжали на фронт.
Егор побежал, оборачиваясь.
— Люблю? — крикнул он на бегу.
— Люблю! — крикнула она в ответ. — Навсегда.
А за её спиной на крыльце стояла Шура, не сводя чёрных глаз с уезжающей машины. Что-то шептала она, неслышно для всех.
Война оказалась долгой и страшной. Похоронки приходили часто. Кто возвращался — тот приходил искалеченный, без ноги, без глаза, без души. Бабы снова начали ходить к Шуре. Каждая надеялась услышать, что её муж, сын, брат — жив. Но Шура не всегда отвечала. Кто молчала — того и ждала смерть. Кто говорила — тот знал, что любимый вернётся. Так и на Игната пришла похоронка. Варвара, мать Егора, совсем сдала. Здоровье её и раньше было слабое, а теперь и вовсе не стало. Однажды утром Тоня вышла и увидела Варвару у ворот. Та не решалась зайти. Тоня подбежала, взяла за руку и пригласила в дом.
– Скажи мне честно, Тоня… Вернётся Егор? Увидим ли мы его когда-нибудь? – шепчет Варвара, бледная и исхудавшая.
– Вернётся. Дождётесь. Я тоже дождусь, – отвечает Тоня, бережно поглаживая её руку. Лицо Варвары немного проясняется.
Но вскоре в деревню пришли немцы. Заняли избы, распили, веселятся, издеваются над людьми. Только дом Шуры обходят стороной. Мужчин почти не осталось: кто ушёл на фронт, тот скрылся к партизанам. В деревне одни женщины да девушки. Однажды Галка пошла к колодцу за водой, как вдруг её окружили немецкие солдаты. Смеются, переговариваются между собой, глазами раздевают, один уже потянул к ней руки. Испугалась Галка до смерти, сердце бешено колотится, не знает, как вырваться. Но вдруг тот самый солдат, что к ней пристал, схватился за голову, закричал и отступил. Остальные тоже попятились. Галка стоит, дрожит, оглядывается — никого. А вдалеке, у крайнего дома, за забором, видит Шуру с Тоней. Они смотрят на неё внимательно. Тоня кивнула ей головой и скрылась в доме. Тогда Галка опомнилась, быстро набрала воды и побежала домой.
Женщины зашептались: почему немцы словно не замечают Шурин дом? Все пришли к одному выводу — ведьма. Недолго думали, как наши подоспели, разогнали врага. А Шура получила благодарности — оказывается, она с Тоней прятали у себя несколько раненых бойцов, ухаживали за ними. Без оккупантов стало чуть легче, жители немного вздохнули. Но Тоня куда-то исчезла. Долгие дни её не было. Позже рассказал один партизан: «Я на дозоре был. На рассвете слышу — где-то хрустнула ветка. Смотрю — рядом стоит девушка, тихая, будто из воздуха возникла. Не слышно подкралась. Навёл винтовку, кричу: «Стой!» Тут Василий подбежал, говорит: «Не шуми, это Тонька, внучка ведьмы, я её узнал. Зачем пришла?» Подходим, а она спрашивает: «Где ваши раненые? Буду лечить». И правда — всех подняла на ноги», — рассказывал он, почёсывая подбородок.
Война закончилась. Мужчины начали возвращаться домой. Но Егор всё не появлялся. Каждый раз, когда Варвара встречала Тоню на улице, смотрела на неё с надеждой. Та лишь кивала молча: жди, вернётся. И вот однажды вечером, когда уже стемнело, у ворот остановилась машина. Варвара, едва успев накинуть платок, выбежала на крыльцо — машина уже уехала, а в полумраке у ворот стоял её сын — Егор. Без обеих ног. На доске с колёсиками. Лицо изуродовано шрамом.
– Сыночек, родной мой, ты вернулся! – бросилась к нему Варвара.
– Лучше бы не возвращался. Кому я теперь нужен? – зло ответил Егор. Война искалечила не только тело, но и душу. Не стало прежнего жизнерадостного парня.
– Да Тоня тебя ждала, обещала, что вернёшься. И Галя ждала, – попыталась ободрить сына мать.
– Посмотри на меня… Что они теперь скажут? – поморщился Егор. Всё эти годы он держал в сердце образ Тони — её чёрные глаза, обещание любви. Носки истерлись, шарф потерялся, но холщовый мешочек хранился у него в нагрудном кармане. Но зачем он теперь Тоне — калека? Она красавица…
На следующий день роли словно переменились: Варвара вышла из дома, а Тоня стояла у ворот. По лицу матери Тоня сразу поняла всё.
– Не жди. Он не хочет меня видеть, – развела руками Варвара и пошла по делам. Тоня осталась стоять.
«Почему она не уходит?!» — злился в доме Егор. Сквозь окно он увидел, как мать сказала, что Тоня пришла. Сердце сжалось. Вот она, его Тоня — стройная, красивая. А он? Обрубок. Прошло два часа, а Тоня так и стоит. Не выдержал Егор, выкатился на крыльцо:
– Ну, и сейчас скажешь, что любишь меня?! – крикнул он, сжимая кулаки, чтобы сдержать слёзы. Боится, что Тоня развернётся и уйдёт. Но Тоня давно этого ждала: бросилась к крыльцу, упала перед ним на колени, целует его руки, плачет, гладит шрам на щеке.
– Я сказала «навсегда», значит — навсегда, – шепчет она. Егор не выдерживает — прижимается к любимой, прячет лицо в её чёрных волосах, целует макушку, сам плачет.
Скоро и Галка узнала, что Егор вернулся, но не пришла к нему. Ахнула, прикрыла рот рукой, услышав, что он без ног. И уехала. Ещё во время войны, когда деревню освобождали, познакомилась она с молодым солдатом из Якутии. Полюбил он её с первого взгляда. После войны не забыл — приехал, позвал к себе. Сначала Галя отказалась, а потом согласилась. Отправляет теперь письма, пишет о снежных северных зимах, присылает открытки: она в пушистой меховой шубке, улыбается, рядом трое мальчишек — такие же узкоглазые, как отец.
Егор и Антонина не стали затягивать со свадьбой. Через месяц Антонина стала хозяйкой в его доме. Варвара приняла невестку как родную. Бабка Александра осталась жить в своём доме на окраине и прожила ещё долго. У Антонины с Егором родились двое сыновей, а затем и дочка Лиза. Мальчики — в отца: голубоглазые, кудрявые. А Лиза — вся в маму: чёрные волосы, большие тёмные глаза. Когда дочке исполнился год, бабка Александра пришла поздравить, принесла подарок и попросила Антонину завтра зайти к ней с ребёнком. Тоня с малышкой ушла утром, управилась с хозяйством, вернулась к обеду.
– Поговори с мужиками, пусть могилу выкопают. Бабушка умерла, – спокойно попросила она. Егор даже удивился, как легко она это сказала, без слёз.
Нашлись, конечно, люди, которые возражали против похорон бабки Александры на общем кладбище — вспоминали, что была ведьмой. Но другие напомнили, сколько людей она спасла, как помогала раненым в войну. Похоронили её, хоть и немного в стороне. Хотя тогда никто официально не признался, что обращались к Александре за помощью, но тропинка к её дому в лесу никогда не зарастала.
После её смерти к Антонине потянулись люди за советом и лечением, особенно те, кто помнил, как она помогала партизанам. Теперь уже не называли её ведьмой — все знали, что она добрая, отзывчивая, умеющая. Называли знахаркой, хотя и шепотом. Многим людям помогла Антонина. С Егором они прожили много лет в любви и согласии. Руки у него были целы, и работал он мастерски. Сыновья, когда подросли, уехали в город, а Лиза осталась с родителями.
Говорят, много лет спустя, после смерти Антонины, к её дочери Лизавете приезжали за помощью даже издалека. А потом — к её внучке… Хотя, может, это всего лишь легенды, просто слухи.