– Коль, я боюсь… – прошептала Лера, сжимая в дрожащих пальцах край своего простого хлопкового платья. Голос её дрожал, как осенний лист на ветру, а глаза, полные слёз, смотрели на Николая с мольбой, словно прося у него не просто ответа, а спасения.
– Чего ты боишься? – мягко, почти ласково, ответил он, беря её за руки и прижимая к себе. – Через месяц у нас будет свадьба. Всё решено. Родители всё знают. Мы будем семьёй.
– А если ты передумаешь?.. – прошептала она, и в её голосе зазвенела ледяная тоска. – Если ты уйдёшь… Что я тогда сделаю? Одна… с ребёнком…
– Глупышка моя, – улыбнулся он, целуя её в лоб. – Если сын родится – будем вместе на рыбалку ходить. Буду учить его честности, силе, терпению. А если девочка – будет тебе помощницей, радостью, светом в доме.
– А если она будет искать отца?..
– Она его найдёт. Я стану ей отцом. Скоро ты возьмёшь мою фамилию, станешь моей женой. И больше не будешь бояться. Обещаю.
Он поцеловал её в губы – нежно, как в первый раз, как будто пытался вложить в этот поцелуй всю силу своих обещаний. Затем легко перепрыгнул через деревянный забор, оставив за собой тишину улицы, где уже гасли последние огни. Ночь ещё не наступила, но в деревне, будто по команде, всё стихло: ни смеха, ни песен, только редкий лай собак да шелест ветра в листьях. Сельская жизнь засыпала, как уставший путник после долгого дня.
Николай шёл, засунув руки в карманы, с лёгкой улыбкой на лице. Он работал на посевной кампании, и платили там неплохо – не просто на хлеб с маслом, а на мечты. На новую крышу, на красивое платье для Леры, на коляску для будущего малыша. Председатель дал ему пару выходных – можно было выспаться, отдохнуть, подготовиться к свадьбе. Всё казалось светлым, как утренний рассвет.
Но вдруг впереди, у обочины, он заметил силуэт. Не деревенский. Ни одна местная женщина не ходила бы в таких обтягивающих брюках, не стояла бы с сигаретой в руке, как будто сошла с обложки модного журнала. Волосы коротко подстрижены, взгляд дерзкий, вызывающий. Незнакомка стояла, будто бросая вызов тишине этой деревни, будто пришла сюда, чтобы всё перевернуть.
– Привет, красотка! – бросил он, останавливаясь в паре шагов. – Ты откуда тут взялась?
– Ого, какие тут приветливые! – усмехнулась она, выпустив струю дыма. – А ты хоть представиться можешь, или тебя вежливости не учили?
– Меня зовут Николай. А тебя?
– Марина, – кинула она, стряхивая пепел. – Слушай, а куда тут можно развлечься? В этом захолустье хоть что-то интересное есть?
– В клуб по субботам танцы бывают, – пожал плечами Коля.
– Суббота? Мне не надо через день! Мне нужно сейчас!
– Сейчас? – он задумался. – Ну… если сейчас – то ко мне. У меня тихо, никто не помешает.
– Тогда заходи. Я у бабушки тут летний домик сняла. Недалеко.
Через пятнадцать минут они уже сидели в прохладной комнате, где на стареньком проигрывателе играла тихая, томная музыка. На столе – бутылка вина, фрукты, свечи. Марина смотрела на него с вызовом, но в глазах читалась не просто похоть – там был вызов, бунт, жажда чего-то нового, острого, запретного.
– Потанцуем? – спросила она, вставая.
– Потанцуем, – ответил он, обнимая её, прижимая к себе.
И музыка, и танец, и близость – всё это было как сон. Опасный, сладкий, обманчивый сон.
Утром Николай проснулся в холодном поту. Он вскочил, собрал вещи, выбежал на улицу, оглядываясь, как преступник. Солнце уже вставало, и скоро бабы пойдут доить коров. Он бежал по пыльной дороге, сердце колотилось. Что он наделал? Как он мог? Ведь Лера ждёт его… ждёт их ребёнка…
Но вечером он снова пошёл к Марине. Она ведь уезжала через день. Это была последняя ночь. Последняя слабость. Последний грех.
А в это время на ферме, пока Лера выливал молоко из ведра, одна из доярок, хмыкнув, сказала:
– Лерка, а Колька-то твой не ночевал дома. Видели, как он к приезжей в домик шмыгнул.
– Вы врёте! – вскрикнула Лера, и ведро с грохотом упало на землю.
– Никто не врёт. Говорят, он с ней в город уезжает. Бросит тебя, беременную, как старую обувь.
Слова вонзились в сердце, как нож. Лера бросилась к дому Николая. Дверь была заперта. Только мать Коли сидела за столом, красными от слёз глазами смотрела в окно.
– Уехал… – прошептала она. – С ней. В город.
Лера опустилась на пол, сползая по стене. Мир рухнул. В ушах звенело. В голове – одна мысль: позор. Она – беременная, брошенная, униженная. Как ей теперь смотреть людям в глаза? Как жить?
Она сорвалась с места, бежала домой, рвала с себя халат, будто пытаясь содрать с себя стыд. В висках пульсировала боль. Нет. Я знаю, что делать.
В деревне жила знахарка Валя – женщина с глазами, в которых отражалась и боль, и мудрость веков. К ней приходили, когда болели дети, когда мужья пили, когда сердце разрывалось. И теперь к ней пришла Лера – с разбитым сердцем и ношей, которую не знала, как нести.
– Мам, Колька бросил меня… Уехал к другой… В город… – рыдала она, врываясь в дом.
– А как же ты? А ребёнок? – в ужасе спросила мать.
– А зачем я ему? Я же деревенская… Простая…
Отец вышел из комнаты, лицо его было каменным.
– Пусть только появится – я его застрелю! – выкрикнул он, сжимая кулаки.
– Доченька, за что тебе это?.. – плакала мать.
– Мам, я иду к Вале. Скажи на работе, что меня нет… – собирала вещи Лера.
– Иди, дочь. Я всё скажу…
Через час она стояла у дома знахарки.
– Проходи, девонька. Чай попьём, поговорим, – пригласила Валя, как будто уже всё знала.
За столом, при свете коптилки, они молчали. Потом старуха спросила:
– Зачем пришла?
И Лера выложила всё. Всю боль, весь страх, весь позор.
Старушка налила ей чай. Тот был горьким, с привкусом трав, с чем-то незнакомым. Через минуты Лера почувствовала тяжесть в голове, веки налились свинцом. Она уснула.
И приснился ей сон. Ребёнок – маленький, хрупкий – тонул в быстрой реке. Он кричал, звал: «Мама! Помоги!» Но она не могла двинуться. Ноги будто приросли к земле. Она кричала, но голос не слышался. И тут – всплеск. И тишина.
Она проснулась.
– Ну что, решила? – спросила Валя. – От дитя избавляться будешь?
Лера молчала. Потом тихо сказала:
– Нет. Это – жизнь. Моя кровь. Моя душа. Я не убью его.
– Молодец, – кивнула знахарка. – Иди домой. И помни: ты не одна.
Домой она шла пешком. Валя запретила ездить на велосипеде – нельзя беременным. Но Лера шла с поднятой головой. Она родит этого ребёнка. Воспитает. Будет сильной. У неё есть Валя. У неё есть родители. У неё есть любовь.
Через девять месяцев, в ясный весенний день, родился мальчик. Здоровый, крикливый, с цепкими ручками. Из роддома Леру встречали мать и отец. А на следующий день пришла мать Николая – с узелком, в котором лежали вязаные носочки, распашонки, детское одеяльце.
– Пожалуйста… позвольте мне видеть внука… Я ведь его бабушка… – говорила она, дрожа.
Лера помедлила, потом бережно передала малыша.
– Ах ты мой родной, моя кровиночка… – шептала женщина, прижимая ребёнка к сердцу. – Бабушка принесла тебе то, чего ни у кого нет – любовь.
Через два месяца Николай вернулся. Город не принял его. Марина ушла. Он стоял у магазина, жалуясь друзьям:
– Не поверите! Она каждый день вечеринки устраивает! Готовить – не её дело!
– А ты бы остался с Лерой – не было бы у тебя проблем, – ответили ему.
– Да брось, Лера меня простит… – вздохнул он.
– Не простит. Она замуж выходит. А сына – на нового мужа запишет. У неё теперь своя жизнь.
Дома его ждала мать. Она напоила чаем, потом вынесла чемодан на крыльцо.
– Езжай в свой город. Там тебе было хорошо, когда ты бросил беременную девушку. Здесь тебе не рады.
– Но куда мне?..
– Найдёшь. Как нашёл ту, что увела тебя от добра.
А через неделю в деревне гремела свадьба. Лера шла под венец с улыбкой, в белом платье, с сыном на руках. Новый муж – добрый, сильный, надёжный – обнимал её за плечи. У мальчугана теперь было три бабушки: родная, знахарка Валя и мать Николая, которая, несмотря ни на что, пришла на свадьбу и плакала от счастья.
Жизнь продолжалась.
Сильная. Яркая. Настоящая.
И в этом был свой смысл.