Людмила так и знала, что ни к чему доброму это внезапное, вымученно-вежливое приглашение не приведет. Предчувствие сидело глубоко внутри, холодным, тяжелым камнем, с того самого момента, как они вышли от нотариуса. Бабушка оставила ей в наследство старенький домик в глухой деревушке, затерянной среди бескрайних полей, и теперь предстояло оформить кипу бумаг.
Вообще-то, она бы прекрасно справилась и одна, она была взрослым, самостоятельным человеком. Но Геннадий, ее муж, с порога заявил, что ее непременно облапошат, обвесят бумажками и оставят ни с чем. Люда не спорила. У нее не было сил спорить. Ей было не до того. Ирония судьбы заключалась в том, что тем самым нотариусом оказался его бывший одноклассник, и именно он, сияя безупречной улыбкой, пригласил их на ужин.
Сначала в Люде даже шевельнулась робкая надежда, что-то вроде искорки. Они с Геннадием уже лет десять, если не больше, никуда вместе не ходили. Их жизнь превратилась в бесконечный бег по замкнутому кругу: работа, дом, дети, снова работа. Возможно, этот вечер станет глотком свежего воздуха. Но накануне ей приснился тревожный, душный сон. Стая черных, глянцево-блестящих воронов с человеческими лицами налетела на нее, безжалостно клюя в плечи, в руки, в самое сердце. И вместо птичьих голов у каждой вороны было лицо этого самого одноклассника — холодное, улыбающееся, с слишком белыми зубами. Виктора, кажется, его звали.
Утром Людмила проснулась с одной-единственной мыслью — сказаться больной и никуда не идти. Но тогда пришлось бы пропустить и работу, а она обещала девятому «А» провести контрольную по геометрии. Нельзя было их расхолаживать, срывать учебный план. Да и директриса, Валентина Степановна, терпеть не могла, когда учителя отсутствовали «просто так». Уважительной причиной, по ее мнению, была только собственная кончина или чьи-то роды. Других оправданий она не признавала. Ох, сколько нервов Люда потратила, пока дети были маленькими и постоянно болели. Слава Богу, они уже подросли, и можно было не метаться между школой и домом в поисках няни.
Так что на званый ужин она пошла. Даже надела свое единственное парадное платье — синее, в мелкий белый горошек. Платье предательски затянулось в боках, и Люда привычно, почти не замечая этого, вздохнула про себя: «Надо худеть». Но как тут похудеешь, когда Геннадий каждый вечер томно вздыхает: «Людочка, а нельзя ли пирожков с капустой?»? Сын, шестнадцатилетний Максим, жить не мог без сладкого, пожирая печенье и шоколадки килограммами. А дочь Юлия, возомнившая себя особой королевских кровей, недавно заявила, что в прошлой жизни была итальянкой, а потому физически не способна питаться ничем, кроме пасты, пиццы и лазаньи. Готовить на троих разных меню у Люды не было ни времени, ни сил.
Квартира у Виктора оказалась не просто шикарной. Она была стерильной, как страница глянцевого журнала. Изумительный ремонт, дорогая, ультрасовременная техника, идеальный порядок. У Людмилы, впрочем, не было причин жаловаться на свою жизнь — у них была неплохая трехкомнатная квартира в кирпичном доме, в пяти минутах от метро. Но их жилью катастрофически не хватало именно этого — лоска, блеска, безупречности. Обои в комнатах были разного цвета, мебель — сборная солянка из разных лет, техника — морально устаревшая. И, конечно, вездесущий, милый сердцу хлам: учебники, разбросанные кроссовки, журналы, закладки для книг. А как без хлама, когда в доме двое подростков? У Виктора и его жены, судя по всему, детей не было — отсюда и эта музейная, вылизанная чистота.
Хозяйку дома звали Гердой. Людмила, проработав в школе двадцать лет, насмотрелась на самые причудливые имена, но все равно не удержалась и переспросила:
— Герда?
Женщина сверкнула ослепительно белыми, идеально ровными зубами и ответила шутливым, легким тоном:
— Результат чрезмерной любви моей матери к сказкам Андерсена. Приятно познакомиться.
Да, жена Виктора была что надо. Стройная, как кипарис, в простом, но невероятно элегантном платье цвета шампанского. На ногтях — безупречный маникюр, волосы уложены в сложную, но воздушную прическу, словно сошла она с обложки. Первое впечатление было — холодная и высокомерная. Но под воздействием хорошего вина и непринужденной беседы женщины разговорились. Герда оказалась вполне милой и даже поделилась рецептом восхитительных канапе, которые Люда тут же мысленно примерила на свою семью. Мужчины в это время оживленно беседовали о чем-то своем, и Люда постепенно расслабилась. Решила, что сон, хоть и приснился с четверга на пятницу, — полная ерунда, не стоящая выеденного яйца.
А дома, едва переступив порог, Геннадий с порога бросил камень в ее и без того пошатнувшееся самоуважение:
— Ну, видала, как эта Герда выглядит?
— И что? — не поняла Люда, снимая тесные туфли.
— Да в упор не видишь! Она, между прочим, твоя ровесница. Сказал Виктор.
— Не может быть! — вырвалось у Людмилы.
— Во-во. А ты себя совсем запустила, Людмила. Неужели так сложно за собой ухаживать? Я не понимаю. Чего тебе не хватает? Денег? Так я тебе даю, сколько скажешь!
— Я детьми занимаюсь! — огрызнулась она, чувствуя, как по щекам разливается предательский жар. — И домом! У нее, видишь ли, детей нет, вот и есть время на салоны!
— Как это нет! — фыркнул Геннадий. — Ты что, Виктора не слушала? У них трое. Они их к бабушке в Подмосковье отправили, чтобы не мешали взрослым поужинать.
Люда не нашла, что ответить. Ком в горле мешал дышать. Муж цыкнул, раздраженно махнул рукой и ушел спать, демонстративно повернувшись к ней спиной.
Он был прав. Горько, обидно, больно, но прав. Людмила подошла к большому зеркалу в прихожей и впервые за долгие-долгие годы внимательно, по-настоящему scrutinized себя. Отросшие корни волос печальной седой полосой выделялись на темном фоне. Стрижку она не обновляла сто лет — удобно было собрать волосы в обычный пучок, и никаких хлопот. Про фигуру она и сама все знала. И лицо… усталое, с сеточкой морщинок у глаз и у рта. Да, он был прав. Но отчего же на душе было так невыносимо горько и пусто?
Жалеть себя Людмила не умела. Это было не в ее правилах. Вздохнув, она прошла на кухню, достала из морозилки пачку сливочного пломбира и съела его прямо из контейнера, стоя у окна и глядя на темные окна спального района. Решила — все, с понедельника берется за себя кардинально.
Записаться в парикмахерскую и к мастеру маникюра оказалось делом техники. А вот попасть туда… Люда специально назначила визит на вечер понедельника, чтобы никакие внезапные педсоветы или совещания не могли сорвать планы. Но жизнь, как всегда, внесла свои коррективы. Раздался звонок от дочери:
— Мам, тебя срочно в школу вызывают!
— Юлечка, я не могу сегодня. Пусть папа сходит. Что ты на этот раз натворила?
— Да ничего особенного! Мам, папа не может, у него срочное совещание у генерального!
Пришлось звонить мастеру, извиняться и переносить стрижку. Сердце сжималось от досады.
Дочь, при всех ее талантах и уме, была настоящим мастером создавать проблемы с поведением. И Людмиле то и дело приходилось идти на ковер к завучу, краснеть и оправдываться. Сегодня, злая из-за сорванных планов, она, выслушав претензии о том, что Юля была замечена в нецелевом использовании школьной территории с одноклассником, не выдержала:
— Марье Ивановне, ей через месяц восемнадцать. Если она хочет целоваться с симпатичным мальчиком, она имеет на это полное право. Она не на уроках это делает? Нет. И слава Богу. А насчет его экзаменов — пусть родители мальчика и волнуются. Моей дочери в армию не идти.
Юля была в неописуемом восторге от такой несвойственной матери решимости. Но когда Люда попросила ее сходить в магазин, та отказалась — у нее, видите ли, свидание. Пришлось идти одной. Люда накупила продуктов, чтобы приготовить те самые канапе, рецептом которых поделилась Герда. Заодно взяла любимые сыном рогалики с повидлом. Уже собиралась уходить, как вспомнила про похудение. С тоской взглянув на корзину, она положила туда пучок сельдерея и два огурца. Сделает себе салат. Будет сильной. Не поддастся искушению.
С диетой не задалось сразу. Пока готовила, не удержалась, попробовала начинку. Потом, проверяя кипу тетрадей с контрольными, машинально съела два рогалика. А понедельник был еще и днем Большой Глажки. В воскресенье к вечеру она так выматывалась после генеральной уборки и стирки, что на глажку сил уже не оставалось. А нужно было отгладить десять рубашек — пять Геннадию на неделю и пять Максиму. Хорошо еще, что Юля уже сама готовила себе одежду. Сын бы тоже мог, но Люде его было жалко — маленький еще, шестнадцать лет всего, успеет нагладиться до конца жизни, когда женится.
В общем, после десятой, идеально выглаженной рубашки она сорвалась. Дошла до кухни и молча, почти не чувствуя вкуса, доела все оставшиеся канапе. Муж лег спать, не дождавшись ее. Снова отвернулся к стенке.
На стрижку она попала только через неделю. Волосы покрасила — через две. Когда сделала наконец маникюр, прическа уже потеряла свою свежесть, а после воскресной уборки с мытьем полов и окон два ногтя сломались, а на третьем треснуло покрытие. Да, не судьба Людмиле быть ухоженной красавицей. Неудивительно, что Геннадий стал задерживаться на работе все чаще и приходил все позже. Да и директриса в школе была ею явно недовольна. Как-то раз она вызвала Люду к себе и сообщила, что отдает часть ее часов молодой практикантке Анечке, только-только окончившей институт.
— Молодым дорогу надо давать, Людмила Васильевна, — сказала она сладким, ядовитым голоском. — Вам-то зачем такая нагрузка? Возраст уже не тот, берегите здоровье. Да и деньги вам, я смотрю, не очень-то нужны — муж у вас такой обеспеченный.
С тех пор как Геннадий как-то раз подвез ее и сына на своей новой иномарке до школы, Валентина Степановна постоянно попрекала Люду «богатым мужем», словно это было что-то постыдное, вроде судимости или пьянства.
— Может, мне тогда нагрузку распределить на три дня? Или на четыре? Неудобно каждый день ради трех уроков ездить, — робко предложила Люда.
— Неудобно — увольняйся. Тебе что, деньги нужны? У тебя же муж, — язвительно бросила директриса.
Люда чувствовала себя виноватой без вины. Во время школьных «окон» она сидела в учительской, ела припрятанные конфеты и проверяла бесконечные стопки тетрадей. О каком похудении могла идти речь?
О том, что Геннадий стал ходить к Виктору и Герде без нее, Люда узнала совершенно случайно. Он все так же задерживался, ссылаясь на работу, и она уже почти привыкла. Проблем и без того хватало: дочь вовсю загуляла с парнем, возвращаясь далеко за полночь, сын нахватал двоек по русскому, и Люда пообещала завучу, что будет лично проверять его домашние задания, хотя сама с правилами орфографии была не в ладах — писала интуитивно грамотно, но объяснить не могла.
В ту пятницу муж вернулся пьяным. Не просто выпившим, а именно пьяным — шатающимся, громким. Люда, раздраженная бесконечным днем, спросила с порога:
— Это что, на работе у вас теперь так наливают?
— Не на работе, — с каким-то вызовом, почти торжествующе ответил Геннадий. — Я у Витьки и Герды был. В гостях.
Он произнес это так, словно они были закадычными друзьями всей жизни, а не случайными знакомыми. И в этот момент Люду осенило. Прозрение било током.
— И давно ты туда без меня ходишь? — тихо спросила она.
— Давно! — вызывающе бросил он.
— Замечательно! — ее голос вдруг сорвался на крик. — Ты, значит, по гостям разъезжаешь, вином развлекаешься, а я должна с сыном уроки делать, ужин тебе готовить, и при этом десять раз на дню названивать дочери, которая совсем от рук отбилась!
— А кто ее распустил-то? Это ты ее распустила! — внезапно набросился на нее муж. — Ты вообще хоть что-нибудь можешь нормально делать? Ходишь, как пугало огородное, мне стыдно тебя с собой брать! Все думают, что я нищеброд, не могу жене нормального парикмахера оплатить! Будешь на детей жаловаться при всех, еще и не хватало! И вообще… знаешь что? Я на развод подам! Надоело мне все это! Надоела твоя вечная усталость, твое нытье! Надоело!
С этими словами он, пошатываясь, побрел в спальню и грохнулся на кровать. Люда осталась стоять посреди кухни, держась рукой за щеку, словно он и вправду ударил ее по лицу.
Может, она бы так и не решилась ни на что. Стерла бы обиду, проглотила бы боль, как делала это всегда. Но на следующий день в школе ее попросили «уступить» на час свой кабинет молодой Анечке — той самой, что забрала ее часы. Им нужно было клеить ракеты ко Дню космонавтики. Людмила, годами терпевшая подобные унижения, внезапно взорвалась. Тихо, но метко.
— Это мой кабинет. И никуда я не пойду.
Завуч, Марина Алексеевна, нахмурилась и сказала, что сейчас позвонит директору. И тогда Люда выпалила то, о чем даже не думала:
— Не надо. Все. Я беру больничный. А потом увольняюсь.
— В конце учебного года? Ты с ума сошла, Ларионова?
— Дорогу молодым, Марина Алексеевна. Как завещала нам Валентина Степановна. Дорога молодым.
— Я твоему сыну двойку за год поставлю! Поняла? — прошипела завуч.
— Ну и хорошо. Может, хоть другая учительница его русскому научит.
Из школы она ушла со скандалом. Домой вернулась разбитая и опустошенная. Муж и сын сидели перед телевизором. Геннадий делал вид, что вчерашнего разговора не было. Максим уверял, что у него вчера болел живот, и он не прогулял школу, а пропустил по уважительной причине.
— Обед скоро будет? — неловко спросил Геннадий.
Люда опустила тяжелые сумки на пол, медленно обвела взглядом квартиру — заставленную, знакомую до боли, свою тюрьму и свою крепость — и сказала тихо, но очень четко:
— Я уезжаю. В деревню. К бабушке.
— Что? — не понял муж. Сын испуганно подтянул ноги к груди и съежился в кресле, как делал в раннем детстве, когда сильно нервничал.
— Ты что сказал, то и услышал. Ты же хотел развода? Вот и получай его. А я поеду. В доме порядок наведу.
Права на наследство были оформлены уже давно, а доехать все руки не доходили. По телефону она договорилась с каким-то соседом, что он присмотрит за домом, и на том все.
— А как же дети? — растерянно спросил Геннадий, беспомощно оглянувшись на сына.
— А что дети? Они ведь и твои дети тоже. Тебе и карты в руки.
Люда и сама от себя такого не ожидала. Но отступать было поздно. Она позвонила своей подруге, врачу Кате, которая без лишних вопросов выписала ей больничный. Затем завезла в школу заявление об увольнении. Выдала мужу подробнейший список всех паролей, расписаний и контактов, связанных с детьми. И купила билет в один конец.
В городе снег уже почти полностью сошел, обнажая грязную, промозглую землю. Но чем дальше уходил автобус от городской черты, тем белее и чище становилось за окном. В деревне зима еще не думала сдаваться. Снег лежал плотным, искрящимся на солнце ковром, и только протоптанная дорога темнела узкой лентой. Сверяясь с адресом, записанным на клочке бумаги, Люда шла по тихой деревенской улице, щурясь от непривычно яркого, слепящего солнца. Девятый дом, одиннадцатый, тринадцатый… Вот он. Неказистый, бревенчатый, под снежной шапкой. То ли несчастный, то ли счастливый билет. Время покажет.
Честно говоря, Люда боялась, что сосед, представившийся по телефону как Аркадий, вместо присмотра за домом, его попросту разграбил. Но опасения оказались напрасными. В доме пахло свежестью и легким духом печного дыма. Вещи бабушки стояли на своих местах, полы были чисто выметены, а печь, к ее удивлению, была еще теплой — видимо, топили недавно. И тут Люду осенило: а ведь она не умеет топить печь! Да и вообще, что ей здесь делать одной — абсолютно непонятно. Она сняла пальто, тяжелые сапоги, прошла на крохотную кухню и села за стол, уставясь в пустоту. С каждой минутой ее все сильнее охватывало паническое ощущение, что она натворила чудовищных, непоправимых глупостей. Даже возникла мысль — побежать обратно на остановку, пока не ушел автобус. Но тут же вспомнились слова мужа, брошенные ей вслед: «Дня не пройдет, как ты обратно прибежишь с повинной головой». Нет. Только не это.
Когда раздался громкий, уверенный стук в дверь, Люда вздрогнула, как от выстрела.
— Хозяйка! — донесся из-за двери хрипловатый мужской голос.
Она не сразу сообразила, что это обращаются к ней. Дверь отворилась, и на пороге предстал мужчина лет пятидесяти, с густой, рыжеватой бородой и в добротной шерстяной шапке-ушанке.
— Аркадий, — представился он. — Мы с вами по телефону говорили. А я так и думал, что это вы! Мне дядя Коля, почтальон наш, позвонил — видел, говорит, женщину, на покойную тетю Маню вашу похожую. И правда, вылитая! Только моложе, конечно.
Люда почувствовала неловкость.
— Да вот, решила посмотреть на дом, а то все никак не могла собраться, — проговорила она, сама не понимая, зачем оправдывается.
— Надолго к нам?
— Пока не знаю… Слушайте, Аркадий… Вы не могли бы мне тут все показать? А то я тут ничего не знаю… Печь хотя бы растопить.
— Да легко это! — обрадовался он. — Только это… Может, сразу на «ты»? А то как-то неудобно, люди взрослые, что уж там «выкаться»-то!
— Ладно, — с некоторой неохотой согласилась Люда, внутренне насторожившись. Еще чего доброго, начнет заигрывать.
Но Аркадий оказался человеком простым и порядочным. Он подробно показал ей все хозяйство, объяснил, как обращаться с печью, предложил забегать в любое время, если что — «хоть в окно постучи, я выскочу». Угостил ее кусочком домашней халвы и удалился, оставив ее наедине с новой, непонятной жизнью.
К вечеру Люду охватила тоска невероятной силы. Дом был чужим, неприютным. Пахло старым деревом, травой и чем-то еще, непривычным городскому обонянию. А тишина… тишина была абсолютной, звенящей, давящей. Халва быстро закончилась. Она порылась в бабушкиных шкафчиках в поисках чего-нибудь сладкого — ничего. Вот дура! Надо было хоть в магазин сходить по дороге! Интересно, он еще работает? На улице уже смеркалось, но, кажется, не так поздно. Решено — пойдет за сладким.
На улице было еще страшнее. Сумерки сгущались быстро, фонари не горели, только из-за заборов доносился настороженный лай собак. Души живой. Кое-как она добралась до узнаваемого деревянного здания с вывеской «Магазин», но он оказался закрыт. Люда бессильно потянула на себя дверь, даже постучала в стекло. Глаза наполнились предательскими слезами. Ну вот, опять она ничего не может. Прав был Геннадий — не справится она одна.
— Женщина! — вдруг раздался позади нее молодой, звонкий голос.
Люда обернулась. Перед ней стояла девушка лет девятнадцати, высокая, статная, с румяными щеками и ясными глазами. На голове был повязан яркий красный платок.
— Вы в магазин?
— Ну да… А он, выходит, закрыт.
— Так поздно уже. А вам чего? Может, я могу помочь? У моего деда есть.
Люда сначала не поняла, а потом, сообразив, замотала головой.
— Нет, что вы, спасибо, я не пью. Мне бы просто к чаю чего-нибудь… Сладенького.
— К чаю? Так варенье, может? У нас свое — клубничное, малиновое, из красной смородины, из черной. А еще из крыжовника с апельсином! Недорого возьмем!
Варенье… Это было спасение.
— Варенье — это замечательно, — искренне обрадовалась Люда.
Дед девушки, суровый на вид старик с умными глазами, все же попытался предложить Люде «стопочку для сугреву». Получив вежливый отказ, он внимательно посмотрел на нее и сказал:
— Тогда приходите к моей внучке на стрижку. Она, знаешь, какая мастерица! А у тебя, я гляжу, с прической не очень.
— Ну, дедуля… — смутилась девушка.
— А ты что, парикмахер? — удивилась Люда.
— Ну да. Я курсы в городе окончила!
— Курсы… — скептически протянула Люда. — Ну что ж, курсы — это хорошо. Только я в незнакомые места не хожу. Может, ты ко мне завтра домой придешь?
— Приду! — обрадовалась девушка. — Меня Варя зовут.
Варенье оказалось восхитительным. Но настроение окончательно испортил муж — позвонил и начал требовать, чтобы она немедленно возвращалась домой. Они снова поругались. Люда долго не могла уснуть в непривычной тишине, ворочаясь на скрипучей кровати и обдумывая услышанные в свой адрес упреки. Дочь и сын закидали ее сообщениями — Юля не могла найти свое любимое платье, Максим не мог решить задачу по геометрии. Руки так и тянулись все бросить и мчаться к ним, наводить порядок. Но ночные автобусы в деревню не ходили.
Варя пришла на следующий день, как и обещала. И подстригла Люду так, как ее не стриг никто и никогда. И корни закрасила — самой обычной краской, а получилось волшебно. Отражение в зеркале было незнакомым, но удивительно приятным.
— Давайте я вам еще маникюр сделаю! Совсем недорого! — упрашивала Варя.
Люде казалось, что ее разводят, как лохушку, но предложение было слишком заманчивым. В итоге, когда Варя ушла, кошелек Люды изрядно похудел. Но она не могла оторвать глаз от своего отражения.
— Соседушка! — раздался с улицы привычный уже голос, а следом хлопнула калитка. — Я тебе хлеба домашнего принес, яиц от своих курочек и цыпленка на супок! А то… Мать честная! — Аркадий, войдя в дом, остановился как вкопанный. — Я смотрю, тут Варюха уже побывала? Да ты прямо другим человеком стала! Красавица! Приударить за тобой, что ли, придется!
Вместо того чтобы смутиться или обидеться, Люда вдруг рассмеялась. Искренне, от души.
— Обобрала она меня как липку, — с комичной жалостью в голосе пожаловалась она.
— Ты на Варьку не серчай, — серьезно сказал Аркадий. — У нее бабушка тяжело болеет. Она на лечение для нее деньги собирает да за ней ухаживает. Бросила работу в городе, а парень ее, козел, бросил — не захотел ждать. Золотая девчонка.
Люде сразу стало стыдно за свои подозрения.
— Да я не против, честное слово. Очень здорово вышло. Только куда мне тут, в глуши, с такой красотой…
— А пошли-ка погуляем, красота! — предложил Аркадий.
И Люда снова себя удивила — легко согласилась, накинула пальто и пошла за ним по хрустящему под ногами снегу.
Незаметно для себя, под мерный скрип шагов, она выложила ему все. Всю свою жизнь. Про работу, которую, может, и не особо любила, но которая была делом всей ее жизни. Про мужа, который ее стеснялся. Про детей, которые выросли и, казалось, разучились делать что-либо, кроме как требовать еду и деньги.
— Жила я жила, а зачем — непонятно. Как будто не свою жизнь.
— Это ты зря, — покачал головой Аркадий. — Такая благородная профессия — детей учить. Ну, прицепилась к тебе эта директриса-стерва — мир клином не сошелся. Другую школу найдешь. А дети… они на то и дети, чтобы беспокойство доставлять. Мои вон, пока тут были, я все мечтал — поскорее бы уехали, в городе свою жизнь строили. А уехали — места себе не нахожу. Скучаю.
Оказалось, у Аркадия тоже двое детей — сын и дочь. А вот жены не было уже три года — потерял. Работал он местным фельдшером, держал небольшое хозяйство. Он не то чтобы нравился Люде, но с ним было удивительно спокойно и легко.
Так они и гуляли почти каждый день. Муж и дети звонили постоянно. Геннадий жаловался, что без нее дом — как брошенный корабль, что у него давление подскакивает, а дочь совсем отбилась от рук. Сын ныл, что его «загнобила» учительница по русскому. Дочь просила денег, потому что «папа не дает». Люда, следуя советам Аркадия, выслушивала всех спокойно и говорила, что они взрослые и должны сами решать свои проблемы. Слышать такое в свой адрес было непривычно и приятно.
От долгих прогулок на свежем воздухе, простой деревенской еды, а, может, и от перенесенных переживаний, Людмила даже похудела. Вкупе с новой стрижкой это меняло ее до неузнаваемости. И втайне ей очень хотелось, чтобы Геннадий увидел ее именно такой — обновленной, уверенной.
Он и увидел. Спустя восемь дней он приехал без предупреждения. К Люде как раз зашла Варя — предложила обновить маникюр. В этот момент дверь распахнулась, и Люда, решив, что это Аркадий, крикнула:
— Заходи! Тут Варя в гости зашла!
— Так-так… — протянул Геннадий, застыв на пороге и с нескрываемым удивлением и недовольством оглядывая жену. — Так вот чем ты тут занимаешься. И кому это ты «заходи» кричала? Любовника уже завела? Шустрая ты, Людок! Не ожидал. И прическу себе навертела! Как я просил — не могла, ходила, как пугало, а теперь для кого-то другого…
Не будь рядом Вари, Люда, возможно, и смолчала бы, проглотила бы обиду. Но перед этой девочкой стало дико стыдно. И она сказала тихо, но очень твердо:
— А когда мне было прически делать, Геннадий? Я только и успевала, что всех вас кормить, обстирывать и обглаживать! Ты когда в последний раз в магазин за продуктами ходил?
— Так вчера же ходил! — вспылил он.
— Вчера — потому что я уехала! А до этого? Когда?
Геннадий замолчал. В маленькой кухне повисла гнетущая тишина. Варя растерянно смотрела то на Люду, то на ее мужа.
— Ну, я тогда пойду… — пропищала она.
— Иди, — кивнула Люда, — я потом к тебе зайду. Все нормально.
Когда Варя выскользнула за дверь, Геннадий сказал уже другим, надтреснутым тоном:
— Люд… Пора домой, а? Нам без тебя плохо. Очень.
Слова прозвучали иначе. Не как требование, а почти как мольба. И в груди у Люды что-то дрогнуло, потеплело.
— Что, и правда плохо? — тихо спросила она.
— А ты как думала? Есть нечего, грязь везде, рубашки все помятые…
Улыбка медленно сползла с ее лица. Он не скучал по ней. Он скучал по ее услугам.
— Извини, Гена. Но я не вернусь. Справляйтесь как-нибудь сами.
В этот момент в дверь постучали, и в дом, не дожидаясь ответа, ввалился Аркадий.
— Люда, ну что, выходи… Ой.
Он попятился назад, но Геннадий резко рванулся вперед, с силой схватил его за грудки рабочей телогрейки.
— Ты кто такой?
— Сосед, — растерянно ответил Аркадий.
— Сосед, значит… Любовник соседский!
И Геннадий, который ни разу в жизни не поднимал руку на человека, со всей силы ударил Аркадия кулаком в лицо. Раздался неприятный хруст. Не сказав больше ни слова, Геннадий развернулся, грохнул дверью и ушел.
Люда на мгновение остолбенела, не зная, что делать — бежать за мужем или бросаться к Аркадию. Льда у нее не было. Она намочила под холодной водой полотенце и поднесла его к его носу, из которого сочилась кровь. Геннадий уехал. И догонять его не было ни смысла, ни желания. Аркадий отмахнулся, сказал: «Бывает, с кем не бывает». Больше они эту тему не поднимали.
Муж перестал звонить. Перестали и дети. Видимо, он наговорил им о ней всяких гадостей. Люде было невыносимо больно, но она держалась. Варя поддерживала ее, оказываясь на удивление мудрой не по годам. Аркадий тоже был рядом. Он уговаривал ее вернуться к преподаванию.
— Да хоть в нашу сельскую, — говорил он. — У нас вечно учителей не хватает. Дети хорошие.
В мае снег наконец полностью сошел, и из-под темной, прогретой солнцем земли робко потянулись к свету первые зеленые травинки. Дочь, наконец, стала отвечать на ее сообщения. Сын все еще держал обиду. Но Юля писала, что у них все более-менее нормально, Максим даже научился сам гладить себе рубашки. Правда, по русскому у него выйдет двойка, но это его проблемы. А у нее самой все отлично — готовится к экзаменам, все успевает.
Правда это или нет, Люда не знала. Чувство вины грызло ее изнутри. Кто она такая, чтобы бросать своих детей? Каждый день она давала себе слово — завтра же поеду и навещу их. Но наступало завтра, и она не могла найти в себе сил сорваться с места, боясь разрушить то хрупкое, едва обретенное душевное равновесие.
Ей нравилась эта новая, простая жизнь. Свежий воздух, напоенный ароматами земли и трав, простые, честные разговоры, отсутствие вечной спешки. Аркадий уже строил планы, что они посадят на огороде, помогал разбирать завалы хлама в сарае. Варя прибегала почти каждый день, даже без дела — просто поболтать. Люда все равно исправно платила ей за каждую процедуру, под предлогом: «Это для бабушки».
На Девятое мая Аркадий предложил устроить настоящий пикник — поехать в лес, на заброшенную ферму, откуда открывался потрясающий вид на всю округу.
— Лошадь с телегой у дяди Коли возьму, не пешком же тащиться! Места там — закачаешься!
Варя, узнав об этом, тут же запищала от восторга:
— Ой, давайте я вам прическу сделаю! Похоже, у Аркадия-то планы романтические!
— Да ну, какие романтические! — отмахивалась Люда, но глаза ее смеялись.
— Еще какие! А он еще в школу заходил, про место для вас спрашивал!
— И что?
— Да место есть! Хоть историю ведите, хоть биологию.
— Так я же математик.
— Наша математичка на больничном. Да какая разница! Одно другому не мешает.
Когда Варя ушла, Люда с энтузиазмом принялась собирать корзину для пикника. Она напекла тех самых канапе по рецепту Герды, сварила яйца, заварила душистый чай в термос. Она так увлеклась, что не услышала скрип калитки и шаги по porch. Вздрогнула, лишь заметив краем глаза чью-то тень в дверном проеме.
— Гена? — удивилась она, обернувшись.
Муж стоял на пороге, и вид у него был потерянный, осунувшийся. Он постарел за эти недели.
— Люда… — голос его дрогнул. — Какая же ты у меня красивая…
Ей хотелось поправить — «не у тебя», но она промолчала, давая ему говорить.
— Ты прости, что я без предупреждения. Боялся, что не захочешь видеть… Погоди, дай договорить! Я так виноват перед тобой. Я и понятия не имел, как это все сложно — дом, дети, готовка, эти бесконечные рубашки… А у Витьки, оказывается, все это делает гувернантка и домработница. Как прислуга, понимаешь? Крепостное право в отдельно взятой квартире. А Герда только пальчиком командует. Теперь понятно, как она так сохранилась. Я был слепым и глупым ослом, Люда. Не хочу я, чтобы чужие люди мне еду готовили и белье стирали. — Поймав ее взгляд, он поспешно добавил: — И чтобы ты это делала — тоже не хочу! У меня что, руки отсохли? Люда, пожалуйста, вернись домой. Обещаю, буду делать все сам. Тоскую я. Сил нет. Да и Юля наша учудила… Людка, она беременна. И рожать собралась. Так что скоро мы с тобой будем бабушкой и дедушкой.
Люда схватилась за сердце и опустилась на ближайший стул. В ушах зазвенело.
— И молчал все это время! — вырвалось у нее. — Как же институт? Будущее?
— Так я ей то же говорю! А она — мы любим друг друга, мы взрослые и сами все решили! Поехали домой? Ну, пожалуйста…
В этот момент в окно раздался настойчивый, веселый стук, и Люда узнала голос Аркадия.
— Ну что, красавица, готова к подвигу? Лошадь ждет-не дождется!
Она хотела крикнуть ему, чтобы зашел позже, но было уже поздно. Аркадий, сияющий, в чистой рубашке, уже стоял в дверях. Его улыбка медленно сползла с лица, когда он увидел Геннадия. Люда замерла, боясь новой вспышки гнева. Но Геннадий молчал, уставясь в пол.
— Аркадий, ты извини… — начала Люда, подбирая слова. — Мне домой надо. Срочно. Дочка моя… беременна.
Тот молча кивнул. Его лицо стало каменным.
— Ну, понятно. Поезжай, конечно. Так и надо. Я за домом присмотрю. Ну и… удачи тебе, Людмила.
Не глядя ей в глаза, он развернулся и вышел. А Люде вдруг дико захотелось, чтобы он остался. Чтобы этот пикник состоялся. Чтобы она могла остаться здесь, среди этой начинающейся весны, с этим простым, добрым человеком. Сердце сжалось от щемящей боли.
— Погоди, — сказала она Геннадию и выбежала из дома.
— Аркадий!
Он уже был у калитки. Люда догнала его, взяла за руки — сильные, рабочие руки.
— Я вернусь. Обещаю тебе. Я только разберусь с детьми, поговорю с ними… и вернусь. У сына двойка, дочь беременна, еще и… — она запнулась.
— Еще и муж, — тихо закончил он вместо нее.
— Еще и муж, — честно согласилась она. — Развод не оформлен… Надо все решить по-людски, поговорить. Но я вернусь. Обязательно вернусь.
Аркадий улыбнулся, но улыбка была печальной, неверящей.
— Ладно, — сказал он просто. — Ладно.
Чувствуя, как его пальцы медленно выскальзывают из ее рук, Люда почувствовала, как что-то рвется внутри. И она, в который раз за этот последний месяц, совершила очередную, совершенно немыслимую для себя глупость — встала на цыпочки и поцеловала его. Легко, несмело, но прямо в губы. И сама удивилась своему порыву.
Аркадий смотрел на нее широко раскрытыми глазами, а потом его лицо озарила настоящая, широкая, счастливая улыбка.
— Я буду ждать, — сказал он твердо. — Только ты возвращайся… Обязательно возвращайся.
Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и повернулась к дому, где ее ждало ее прошлое. Но впервые за долгое время она точно знала, куда она хочет вернуться. И это знание согревало ее изнутри, обещая новую жизнь.