— Да она же никчемная, — слышу я голос матери сквозь приоткрытую дверь. Она говорит с подругой. — Не работает, постоянно болеет, даже стакан воды попросить стыдно. Сорок лет скоро, а всё на моей шее. Что делать — дочь ведь, жалко. Но какая уж там работа, если она вся больная? У неё ещё и голова не в порядке, кто её возьмёт замуж?
Я знаю, что обо мне думают. Я — гадкая, злая, неправильная. Все это давно повторяют. Мне уже почти тридцать семь, но внутри я чувствую себя потерянной девочкой, которую жизнь давно обогнала. Давно пора бы поставить точку, да сил нет ни на конец, ни на начало. То ли трусость, то ли остатки надежды — не разберу сама. А ещё… я ненавижу свою мать. Мне стыдно, но это правда. Это страшная, мерзкая правда, но она есть во мне.
Даже представить не могу, что когда-нибудь смогу вырваться из её власти. Ей 61, мне 36 — и я понимаю, что доживу до её смерти скорее случайно, чем намеренно. И тогда… тогда, возможно, начнётся моя собственная жизнь. Хотя, может, и не начнётся. Может, я просто исчезну вместе с ней — потому что без её контроля я даже не представляю, кто я такая.
Когда-то мама была для меня всем. Героиней, защитницей, опорой. Она решала за меня всё: кружки, друзья, одежда. Всё. Сначала я считала это любовью. Потом поняла — это клетка. Железная, красиво украшенная клетка.
Она отобрала у меня все мечты. Хотела рисовать — получила экономический факультет. Мечтала путешествовать — услышала: «лучше дома, безопаснее». Протестовала — проигрывала. Каждый раз. Она говорила логично, благородно, с заботой. И я верила. Верил дурак, верила глупая, доверчивая девочка.
Сейчас я живу в её квартире, сплю в своей детской, ем то, что она приготовит. Нет работы, нет друзей, нет желания просыпаться утром. Я — её тень, её проект, её вечная обязанность. Она знает всё: куда я пойду, что скажу, о чём подумаю.
Вчера снова пыталась поговорить. В тысячный раз.
— Мам, я хочу уйти, — сказала тихо, не поднимая глаз.
Она посмотрела на меня, глаза полны слёз.
— Куда ты пойдёшь? Как будешь одна? Без меня ты пропадёшь.
— Я хочу попробовать. Хочу попробовать жить самостоятельно.
— Не глупи, дочка. Ты же не приспособлена. Я всегда буду рядом, чтобы помочь, защитить. Зачем тебе эти трудности?
— Перестань! Я хочу ошибаться, падать, подниматься. Я хочу выбирать!
Она заплакала.
— Я тебя так люблю! Не хочу, чтобы тебе было плохо!
И всё. Разговор закончен. Очередное «я тебя люблю» — главный козырь. Она давит этим словом, душит, лишает воздуха. Иногда, ночью, я стою перед зеркалом и не узнаю себя. Кто эта женщина с потухшими глазами и морщинами? Это я? Это то, во что она меня превратила?
Хочется кричать, бежать, рвать волосы. Но я не могу. Я слишком слаба. Слишком зависима. Слишком боюсь. И, странно, я её люблю. Люблю и ненавижу одновременно. Это сводит меня с ума.
Сегодня утром на кухне меня ждал завтрак — овсянка с мёдом, как раньше. Мама сидела за столом и улыбалась.
— Доброе утро, дочка. Как тебе спалось?
Я посмотрела на неё и поняла: ничего не изменится. Никогда. Я обречена. Буду жить так, как она хочет, пока не умру. Или пока не умрёт она.
Остается только ждать. Ждать, когда она исчезнет, чтобы, может быть, я наконец стану собой. Или умру вместе с ней, потому что, честно, живу я уже давно не своей жизнью.
Всю жизнь, с самых ранних лет, она решала за меня всё. При этом делала это так, будто заботится. Эта гиперопека стала моей судьбой.
— Не ходи на первый урок, лучше выспись, моя хорошая, — говорила она. А потом я сидела на парах, не понимая, о чём вообще речь, потому что пропустила важные темы.
Другие дети обсуждали урок, делились впечатлениями, а я… Я вспоминала, какой мягкой была подушка.
— Никуда не поедешь в лагерь, там микробы, заболеешь, — и я оставалась дома, смотрела сериалы, пока мои сверстники жгли костры, пели песни, целовались в темноте.
Помню, как мечтала стать балериной. Обожала кружиться перед зеркалом, воображая себя на сцене. Но мама…
— Балет — это травмы, истощение, короткий век. Ты такая хрупкая, нежная, не справишься.
Вместо этого записала меня на курсы бухгалтеров.
— Стабильная работа, хорошие деньги! — говорила она уверенно.
Стабильная — да. А еще скучная, тяжёлая, бесконечная. Она всегда знала, что для меня лучше. По крайней мере, так она думала. А я, как послушная кукла, двигалась по её указке. Школа закончилась, настало время выбирать университет. Робко заговорила о журналистике.
— Журналистика? Там одни интриги и опасности! Лучше экономический — туда, где стабильно и безопасно.
И снова её победа. Я поступила, возненавидела с первого дня, но продолжала учиться. Только потому, что маме так нужно.
Еще помню один случай. Решила всё-таки сходить на лекцию. Просто так, из интереса. Села на задний ряд, достала блокнот, но через десять минут начала клевать носом. Голова кружилась, глаза слипались. Не выдержала — уснула. Проснулась от того, что меня осторожно трясут.
— Ты чего? Лекция уже закончилась, — сказала одногруппница.
Покраснев от стыда, собрала вещи и пошла домой. Мама сразу начала расспрашивать, как всё прошло. Я соврала. Сказала, что было интересно. А что ещё я могла сказать? Что проспала всё? Что мне всё это чуждо?
Мама хотела лучшего. Она действительно верила, что делает меня счастливой. Но не видела, что своими руками лишает меня права выбрать собственную жизнь.
После института мне даже не разрешили пытаться найти работу. Все мои осторожные попытки изучать сайты вакансий или просматривать объявления в газетах пресекались сразу.
— Зачем тебе это? Зачем тебе этот стресс и постоянная нервотрепка? — возмущалась она.
Вместо этого мама просто завела мне трудовую книжку у своей подруги на заводе. Работала ли я там? Нет, конечно. Просто числилась в штате и получала минимальную зарплату, которую тут же забирала себе мама.
Когда я робко намекала, что хочу работать, зарабатывать сама, чувствовать себя самостоятельной, ответ был всегда один:
— Я же знаю, ты не сможешь рано вставать. А если будешь невыспавшейся, то станешь раздражительной и злой. А мне нужно, чтобы ты была спокойной и счастливой. Хотя бы ради меня.
И я замолкала. Как можно спорить, когда тебя просят что-то сделать «ради меня»?
У меня была трудовая книжка, стаж, официальная работа. По документам — полноценная гражданка. На деле — домашняя затворница, живущая на полном обеспечении матери. Казалось бы, неплохая жизнь. Но для меня это было хуже кошмара. Я чувствовала себя как птица в золотой клетке: кормили, поили, оберегали от мира… но лишали самого главного — свободы.
Мои дни были однообразны. Просыпалась, завтракала, смотрела сериалы, обедала, читала книги, ужинала и ложилась спать. И так каждый день. Ни перемен, ни новых ощущений, ни капли надежды. Иногда встречалась со старыми знакомыми. Они говорили о работе, успехах, переживаниях. А я молчала. Мне нечего было рассказать.
Однажды на такой встрече Катя, бывшая подруга, спросила напрямую:
— Чем занимаешься? Всё ещё дома сидишь?
Я покраснела и опустила глаза.
— Да… помогаю маме по хозяйству.
Катя вздохнула с явным презрением:
— Не понимаю, как ты можешь так жить. Ты ведь паразитируешь на матери, извини за выражение. Тебе не стыдно? Ты здоровая, высокая, а сидишь без дела и ешь за её счёт!
Той ночью я устроила маме истерику — первую в жизни. Слезы, крики, разбитые тарелки. Оглушённая собственным голосом, выкрикивала:
— Я — паразит! Самый настоящий! Отпусти меня, пожалуйста! Дай мне хотя бы попробовать жить по-своему!
А мама, как всегда, сидела рядом, гладила меня по голове и повторяла:
— Я тебя не брошу. Я всегда буду рядом.
Как она действительно обо мне думает, я узнала совсем недавно. Оказывается, перед своими подругами она расписывает меня как никчемную, злую, слабую и больную. Причём делает это с таким пафосом, что порой кажется — она сама верит в это.
Обычно, когда к маме приходит гостья, я прячусь в комнате. Но в тот раз она буквально вытолкала меня в гостиную:
— Что ты как дикая? Сиди с нами!
Сидела я, как мышь, пока мама, обращаясь к своей подруге Валентине, сетовала:
— Родила, называется, опору себе в старости… А теперь вот — сама за ней ухаживаю, как за маленькой.
— А почему бы тебе её куда-нибудь на работу не пристроить? — поинтересовалась та.
Мама лишь рукой махнула:
— Да ты что, Валечка! Она и чай себе не нальёт, не то что на работу пойдёт…
Я окаменела. Мама продолжала, даже не взглянув на меня:
— У неё, знаешь ли, с головой проблемы… Я, конечно, не врач, но чувствую.
Не выдержав, я вскочила и выбежала в свою комнату. Там, рыдая в подушку, долго плакала. Потом всё-таки набралась смелости и спросила:
— Зачем ты такое о мне рассказываешь?
Она только отмахнулась:
— Это я любя! Валечка — моя близкая подруга. Мы делимся самым сокровенным.
— Зачем выносить это наружу? Зачем всем знать?
— А что такого? Я просто правду говорю. Ты же сама знаешь, что у тебя характер не сахар и со здоровьем проблемы.
— Но зачем всем это знать?! Почему ты не можешь молчать?
Она возмутилась:
— Как ты смеешь так со мной разговаривать? Я тебя родила, воспитала, содержу! А ты… ты так ко мне?
— Так я должна всю жизнь терпеть твои унижения и благодарить за рождение?!
— Да! Ты должна быть благодарна! Без меня ты бы пропала!
Разговор снова закончился ничем. Она хлопнула дверью, а я осталась одна, чувствуя себя ещё более беспомощной и никчёмной, чем раньше.
Иногда я пробую вставать рано, пока мать не проснулась, и ускользаю на рынок. Эти вылазки больше похожи на спецоперации: бесшумные шаги, осторожное открывание дверей, боязнь случайно задеть что-то на полу.
Но чаще всего она успевает заметить. Выбегает из комнаты, быстро оценивает ситуацию и запирает входную дверь на все замки. Ключ исчезает так, что искать его приходится по всем углам.
— Зачем так рано встала? Ты себя вообще не бережёшь! В кровать, и без споров!
Если же мне всё-таки удаётся уйти, вечером меня ждёт скандал. Поздно вернулась, устала — не важно. Я вышла сама, без разрешения. А значит, нарушила правила.
На рынке я подрабатывала: перебирала фрукты, раскладывала товар. Там меня знали и принимали. Там я хоть немного ощущала свободу. Заработанные деньги давали чувство собственной значимости.
Мать давно отбила всех моих знакомых. После того случая с Катей, где меня назвали паразитом, я почти перестала общаться с внешним миром. Рынок стал единственным местом, где я могла позволить себе человеческое общение — даже с продавцами. Ведь даже соседями мать считала опасными: они могут рассказать, как живут люди — по четыре часа сна, работающие, влюбляющиеся, выходящие из дома и возвращающиеся поздно.
Мне нельзя было ничего. Однажды, томясь от скуки, я решила испечь картофельную запеканку. По рецепту, аккуратно, старательно. Но в духовке всё пошло не так — снизу подгорело, сверху осталось сырым.
— Что это? Что ты натворила?! — закричала мама, увидев результат. — Господи, ты даже запеканку нормальную не можешь сделать! Руки — крюки!
— Я старалась… — прошептала я, сдерживая слёзы.
— Старалась! Лучше бы вообще ничего не делала. Только продукты переводишь! — с этими словами она выкинула мою работу в мусорное ведро.
Так происходит во всём. Любая моя попытка действовать самостоятельно заканчивается критикой и провалом.
Однажды ко мне заглянула бывшая одноклассница Лена. Она не знала, как я живу. Рассказывала о работе, о планах, о своей независимой жизни. Я слушала и завидовала. А мама, как всегда, не упустила шанса меня унизить:
— Наташа у меня дома сидит. Она же болеет всё время… Вот, берегу её, как хрустальную вазу.
Лена смотрела на меня с недоумением, а мама продолжала. Я чуть со стыда не сгорела.
Иногда мама пытается «познакомить» меня с парнями — обычно сыновьями своих подруг. Сначала она расхваливает меня: умная, красивая, хозяйственная. А потом, чуть отойдя в сторону, добавляет:
— Только ленивая, больная, не приспособленная ко многому. Хочу, чтобы они знали правду.
Я уже давно смирилась. Но всё равно, каждый раз, внутри теплится глупая надежда: вдруг на этот раз будет иначе?
Но однажды, вопреки всем усилиям матери, в моей жизни появился человек. Его звали Артём. Мы познакомились в интернете, на одном из форумов. Через несколько дней активной переписки я влюбилась. Он был добрым, умным, внимательным. Он видел во мне человека, а не больную, не никчёмную дочь. Он видел меня — настоящую.
Я была счастлива. Впервые за долгие годы я почувствовала, что жизнь начинает складываться. Думала, что наконец-то наступает мой шанс — на нормальную жизнь, на настоящее будущее. Но это оказалось лишь кратковременной передышкой.
Счастье продлилось ровно до тех пор, пока я не решила познакомить Артёма с мамой.
На первой же встрече моя «любящая» родительница, опять же под предлогом заботы, вывалила ему всю «правду» обо мне. О моих болезнях, слабостях, недостатках. Говорила она так, будто я обречённая на вечное одиночество женщина, которую жалко, но с которой невозможно связать свою жизнь.
Артём продержался всего три дня. После разговора с мамой он стал холодным, отстранённым. Перестал звонить, перестал отвечать. Просто исчез.
Я пыталась дозвониться, написала — всё впустую. Я поняла: всё кончено. И тогда меня накрыло двойное чувство предательства — сначала со стороны матери, которая снова разрушила мою надежду, а потом и любимого человека, оказавшегося слишком слабым, чтобы противостоять её влиянию.
Пришла к ней, чтобы высказать всё, что накипело. А она только спокойно ответила:
— Я хотела тебе добра. Он тебе не подходил.
Недавно я наткнулась в интернете на статью про психологическое насилие. Прочитала внимательно и вдруг поняла — именно это и происходило со мной все эти годы. Постоянная критика, унижения, контроль, изоляция… Это был не просто странный характер матери. Это был абьюз.
Прочла истории других людей, которые ушли от токсичных родителей. Кто-то нашёл работу, кто-то снял квартиру, кто-то обратился к психологу.
У меня ничего этого нет. Нет ни денег, ни возможности найти работу — мама всегда запрещала. Пробовала не раз, но каждый раз заканчивалось скандалом. Кто-то из её подруг донёс, что я работала на рынке. Мама устроила истерику: хваталась за сердце, падала в обмороки, кричала, что я её предала. Работа стала для неё позором.
Снять квартиру? У меня нет средств. На психолога тоже. Получается замкнутый круг.
Да, я знаю, что сейчас много возможностей зарабатывать удалённо. Пробовала. Откликалась на вакансию бухгалтера — образование ведь экономическое. Но институт дал мне знания, устаревшие лет на десять. Современных программ я не знала, вникнуть не успела — всё запуталось, всё стало невыносимо. Я устала.
Идея вырваться пришла внезапно. Однажды утром я вдруг осознала: дальше так продолжаться не может. В этой квартире должен остаться только один человек — либо я, либо мать.
Первое, что пришло в голову — самоубийство. Думала долго, взвешивала варианты, выбирала самый безболезненный. Не смогла. Слишком слабая, слишком трусливая. Для такого шага нужна стойкость, которой у меня не было. Тогда я поняла: уйти должна она.
Мама всегда отличалась здоровьем, но лекарства хранила как на всякий случай. Перерыла коробку, нашла нужные таблетки — средство, которое выглядело безобидно, но при превышении дозировки могло сыграть свою роль.
Я растолкла их и незаметно высыпала в чайник. Она, как обычно, заваривала себе крепкий чай. Рука не дрогнула. Я знала, что делаю, и не боялась последствий.
Когда она вышла из ванной, как всегда, начала меня учить:
— Наташа, переоденься! Что за привычка ходить в пижаме по квартире? Как проснулась — сразу собраться!
Без слов ушла в комнату. Зналa, что за то время, пока она будет готовить мне овсянку, выпьет чашку чая. И молилась, чтобы всё случилось быстро.
Ближе к вечеру ей стало плохо. Впервые за много лет она призналась, что чувствует себя плохо:
— Наташ, сердце как-то странно бьётся. Будто пробежала километр. Может, вызовешь скорую?
— Приляг, — равнодушно ответила я, — ты просто устала. Пройдёт.
Она послушалась, легла, но через полчаса вернулась ко мне. Пошатываясь. Бледная, с мокрым лбом.
— Наташа, давай ещё раз позвонишь. Мне очень плохо. Голова кружится, сердце колотится.
— Конечно, мамочка, — кивнула я и взяла телефон.
Набрала номер — или сделала вид. Экран погас, и никто не мог проверить, звонила ли я на самом деле.
— Алло, здравствуйте, — говорила я в пустоту, — у нас женщина 61 года, жалобы на сердце. Да, примерно час назад началось. Ждём, спасибо. Пожалуйста, поторопитесь.
На самом деле, я не звонила. Просто играла свою роль. И впервые за долгие годы увидела страх в глазах матери.
— Иди ложись, — сказала я спокойно, — скоро приедут.
Она ушла. А потом больше не вернулась.
Мама умерла около двух часов ночи. Я сидела рядом, держала её за руку. Когда она перестала дышать, я не закричала, не побежала звонить. Я почувствовала облегчение. Её не стало. И с этим ушла часть моего страха, зависимости, боли.
Я позвонила подруге матери — Валентине — и сообщила о смерти. Играла роль скорбной дочери. Все поверили. В ту ночь я плакала только потому, что нужно было соответствовать образу. А внутри — я чувствовала свободу.
На похоронах рыдала, бросалась к гробу, кричала: «Мамочка, зачем ты меня оставила?!» А внутри радовалась. Теперь я ни от кого не зависела. Теперь я могу жить своей жизнью.
Никто ничего не заподозрил. Вскрытие даже не рассматривали — врачи списали всё на возраст и проблемы с сердцем.
Через полгода вступила в наследство. Продала трёхкомнатную квартиру, купила себе однушку в другом районе — подальше от знакомых, соседей, от всех, кто раньше просто наблюдал, но никогда не протянул руку помощи.
Сейчас я живу хорошо. Прошла курсы мастеров ногтевого сервиса, работаю, зарабатываю. Разница с квартиры принесла стартовый капитал, который лежит на депозите. Я снимаю проценты — этого хватает на достойную жизнь.
Меня не мучают угрызения совести. Мне не снятся кошмары. Мать не стоит между мной и моей жизнью. Почти сорок лет — и только теперь я начала жить по-настоящему.