Осенний ветер, холодный и беспощадный, свистел среди мраморных ангелов и простых деревянных крестов, срывая последние пожухлые листья с одинокого клена у кладбищенской ограды. Он трепал волосы Льва, который, казалось, врос в сырую землю у свежего холмика. Его плечи, обычно такие прямые и широкие, сейчас были сгорблены под невидимым грузом невыразимой тоски. Слезы не просились — они изливались сами, тихие, горькие, оставляя на его небритых щеках соленые дорожки, которые ветер тут же высушивал, обжигая кожу ледяным холодом.
Односельчане, отдавшие последний долг Анне Степановне, уже разошлись, торопливо перебирая ногами по раскисшей дороге. Их тихие соболезнующие голоса затихли, оставив Льва наедине с громким, оглушительным эхом его утраты. Мир сузился до размеров могилы, до запаха холодной глины и увядших хризантем.
Его внезапно вывел из оцепенения легкий, но уверенный толчок в руку. Сухая, прожитая тысячами работ рука легла на его запястье, сжимая его с теплой, почти отцовской силой.
— Пойдем, Левушка, пойдем, родной. Стой не стой, не вернуть уж нам твою Аннушку. Все-таьки отжила она свой век — восемьдесят семь лет. Целых восемьдесят семь. Мне вот, гляди, через год стукнет столько же. Не ведомо мне, сколь еще отмерил Господь потоптать мне эту землю-матушку.
Лев медленно поднял голову. Перед ним стоял дед Ефим, его старый друг и наставник. Глубокие морщины на лице старика казались картой всей его долгой, непростой жизни, но глаза, словно две яркие углины, горели тихим, неугасимым светом мудрости и сострадания. Лев безвольно кивнул и, покорно опустив плечи, пошел рядом, подстраиваясь под неторопливый, старческий шаг.
Шли молча, и только их сапоги чавкали по грязной осенней дороге. Дед заговорил первым, и его голос, хриплый от времени, звучал как единственная нить, связывающая Льва с реальностью.
— Тебе, Левушка, уж под сорок лет идет, а ты все холостым ходишь. Непорядок это. Великий непорядок. Вот похоронил мать, кормилицу свою, теперь ищи хозяйку в дом. Твои-то сверстники все давно обзавелись семьями, ребятишки у них уже по institutes бегают. А ты? Добрый ты, Лев, сердечный. Скромный. А скромность, она, брат, в таком деле — не помощница. Надо посмелей быть. Жизнь-то, она мимо идет, не ждет.
— Знаю, дед Ефим, знаю… — голос Льва прозвучал хрипло и непривычно тихо. — Я и сам уж задумался крепко об этом, еще когда мать жива была. Она ведь тоже мне все наказывала, торопила. Буду думать, — отозвался он, но в словах его была пустота, безверие.
Лев, младший и поздний сын Анны Степановны, переносил уход матери не просто тяжело — это была настоящая экзистенциальная катастрофа. Два его старших брата, опоры и друзья, ушли из жизни раньше: один сложил голову в горячей точке, другой трагически погиб в автокатастрофе. Огромный, крепкий дом, который он с любовью возводил своими руками, превратился из родного гнезда в пустынное, гулкое пространство, где каждый скрип половицы отдавался в сердце леденящим холодом. До этого дня его жизнь была обустроена и предсказуема: мать всегда ждала его с работы, в доме пахло свежей стряпней, чисто выметенные полы блестели, а на плите всегда стоял горячий ужин. Она угасла тихо, словно свеча: легла поспать после обеда и не проснулась. Теперь он возвращался в пустоту. В тишину. В холод.
С матерью они жили в удивительном ладу и понимании. Она, конечно, постоянно намекала, а то и напрямую говорила о невестке, но Лев никак не мог определиться. Он не был аскетом или женоненавистником — были в его жизни женщины, мимолетные романы, встречи. Но до серьезного решения, до женитьбы, дело никогда не доходило, хотя многие из его избранниц на это тайно надеялись. Лев нравился женщинам: спокойный, основательный, с золотыми руками, не пил, не курил, хозяйство вел образцово. Настоящая, редкая в наши дни опора.
В каждой деревне есть свои одинокие мужики. У каждого — своя горькая история. Кто-то спился, опустился, кто-то ленив и живет на пенсию престарелых родителей, кто-то просто слишком робок и застенчив, чтобы сделать первый шаг.
Лев не был ни тем, ни другим, ни третьим. Просто как-то так вышло, что сама судьба, казалось, обходила его стороной. В молодости не встретил ту единственную, отношения были, но не цепляли за душу, не заставляли сердце биться чаще. А после тридцати лет стало еще сложнее: с юными девушками не было общих тем, а ровесницы уже давно были замужем и растили детей. Он перестал даже ходить в деревенский клуб — не его это было место, одна неугомонная молодежь. Так и текли дни, месяцы, годы, незаметно складываясь в десятилетия одинокой, размеренной жизни.
Теперь же он стоял на пороге этого пустого дома и понимал, что так больше нельзя. Он остро, физически ощутил леденящую суть одиночества. Мужчине не жить одному, без женской ласки, без тепла, без того, чтобы кого-то ждать и о ком-то заботиться. Решение созрело мгновенно, как вспышка. Он принялся лихорадочно перебирать в памяти всех знакомых женщин. Была, конечно, Галина из соседнего села, приятная, работящая, с сыном-подростком, давно в разводе. Была и местная, Лидия Петровна, бухгалтер, одинокая, видная собой. Но славилась она своим скверным, скандальным характером и острым, ядовитым языком. Лев побаивался ее, зная, что она могла унизить и оскорбить кого угодно, невзирая на лица.
«Схожу к деду Ефиму, — внезапно осенило его. — Старый он, много повидал, умный. Схожу за советом. Может, и вправду что дельное подскажет».
Дед Ефим сидел за простым деревянным столом и не спеша пил чай. Он держал в тонких, жилистых пальцах старинное блюдце с золотой каемочкой и громко, с наслаждением отхлебывал из него ароматный напиток. Он свято хранил привычки своей молодости: чай должен быть из самовара, непременно на травах, и пить его нужно именно так — с блюдца, с чувством, с толком, с расстановкой. Свою старуху, Марфу, он похоронил больше десяти лет назад и с тех пор жил один, сохраняя верность их общим ритуалам.
— Здорово, Левушка, проходи, милости прошу, — первым поздоровался дед, еще не видя вошедшего, будто чувствуя его приближение.
— Здорово, Ефим Кузьмич, — глухо отозвался Лев, снимая в прихожей промокшую куртку.
— Садись-ка, садись к столу, чайку горяченького налью. Он у меня на душице да мяте, для спокойствия души полезен. Кружка на полке видишь. Не с пустыми же руками зашел, чую я сердцем…
Лев налил себе чаю из сверкающего медного самовара, сел на лавку и тяжело вздохнул.
— Точно, дед, угадал. Не просто так. Пришел за советом, как жить дальше-то. Решил я, значит, жениться. А выбрать — не могу. Есть тут у меня на примете… Ну, Галина, из Заречья, с сыном. Хозяйка, говорят, хорошая. Но как-то не уверен я. И Лидия Петровна наша… Ну, ты знаешь. Видная, одинокая, но характер… Словно оса злая. Скажи, дед, кого бы ты на моем месте выбрал?
— Ну, с Лидкой все ясно, — фыркнул старик, отставляя блюдце. — Ее у нас вся округа знает. Язык у нее острее бритвы, а нрав — хуже строптивой козы. С ней, Левушка, тебе, тихому да смирному, точно счастья не видать. Терпелив ты, это да, но и терпению лопнуть может. Не нужна тебе такая жена, вот мое слово. — Он помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил уже мягче. — А ту, с ребенком, я не знаю. Но скажу так: она уж замужем была, не сложилось. Будет она тебя с первым-то мужем сравнивать, а своего ребенка всегда на первое место ставить. Это закон природы. Нет, жениться тебе нужно на женщине одинокой, без детей, без прошлого этого. Заведете своих кровных. Вот тебе и весь мой совет.
Лев задумчиво смотрел в темную глубину своего чая, словно надеясь увидеть в ней ответ.
— Дела… А на ком же? Хозяйка в доме все равно нужна. Дом-то хороший, большой, все для семьи строил, для детей… С хозяйством я и сам управлюсь. Оказывается, и жениться — целая наука…
— А ты женись на Ариадне. Будешь счастлив до самого конца своих дней, — вдруг, совершенно спокойно произнес дед Ефим.
Лев даже поперхнулся чаем.
— На Ариадне? Да что вы, дед Ефим! Ну, что вы! Она же… старая дева. И рыжая, вся в веснушках, словно дрозд яйцом испещрена. Наверное, из-за этой внешности ее никто и не брал. Хозяйка, говорят, отменная, добрая, веселая… но все же…
— А ты присмотрись к ней повнимательней, — перебил его старик. — Никакая она не страшная. Рыжая — так это ж редкость какая! Одна такая на всю нашу округу! Привыкнешь к ее веснушкам, они же, гляди, словно золотые искорки рассыпаны. А улыбнется она — так вся изба словно солнцем озарится. Видно, само солнышко ее любит, раз таким золотым слитком наградило. А жена из нее выйдет — заботливая, верная, добрая. Женись, Левушка, не пожалеешь. Больше никого тебе посоветовать не могу. Пришел за советом — вот он, мой совет, от чистого сердца.
Весь тот вечер и всю ночь напролет Лев не сомкнул глаз, ворочаясь на своей широкой кровати. Слова деда звенели в ушах. «Старый человек плохого не посоветует, — размышлял он. — Присмотрюсь я к этой Ариадне…»
И он стал присматриваться. Как-то раз встретил ее на улице, возвращалась из магазина с тяжелой сумкой. Лев ускорил шаг, догнал ее.
— Здравствуй, Ариадна, — сдержанно улыбнулся он, протягивая руку. — Давай-ка, помогу.
— Здравствуй, Лев, — пропела она мелодичным, удивительно мягким голосом и улыбнулась ему в ответ.
И Лев замер. Ее улыбка была подобна внезапному всплеску солнечного света в серый осенний день. Широкой, искренней, до самых глаз, от которой все ее лицо сразу преображалось, а золотистые веснушки словно начинали танцевать. «Однако… Какая же она… светлая», — с изумлением подумал он, вспоминая слова деда. — «И правда, словно солнышко. И веснушки ей совсем не мешают…»
Ариадна, женщина умная и чуткая, сразу поняла, что эта встреча — не простая случайность. Она была моложе Льва на шесть лет, но замужем никогда не была. Мужчин в ее жизни практически не существовало. Она была старшей дочерью в многодетной семье, и все ее молодые годы ушли на заботу о младших братьях и сестрах, пока родители day and night работали в колхозе. На гулянки и клуб времени не оставалось. Так и прожила свою youth, заслужив в деревне грубоватое прозвище «вековой невесты».
— Слушай, Ариадна, — решился Лев, сжимая ручки ее сумки. — А давай как-нибудь вечерком прогуляемся? По окрестностям. Мы, конечно, уже не первокурсники, но… Мне бы очень хотелось с тобой пообщаться, узнать тебя получше. Если ты, конечно, не против.
— А чего против-то? — снова засияла она своей удивительной улыбкой. — Я не против. Согласна.
Они гуляли за деревней, по старой мелиоративной канаве, уже тронутой первыми заморозками. Лев с изумлением слушал, как Ариадна рассказывала увлекательные истории из прочитанных книг, цитировала стихи — оказывается, она за свою жизнь поглотила целую библиотеку, в то время как он не прочел ни одной, вся его жизнь уходила на работу, хозяйство и бесцельное блуждание по телеканалам. Когда же он сам пытался пошутить, ее смех — звонкий, чистый, искренний, словно рассыпающийся на тысячи хрустальных осколков, — наполнял его душу каким-то давно забытым, щемящим чувством радости и покоя.
В ту ночь Лев снова не спал. Но теперь не от тоски, а от странного, теплого волнения в груди. Дед Ефим оказался прав на все сто.
«Хорошая она, Ариадна… И почему я раньше-то не замечал? Не видел? Все твердили: «рыжая, рыжая», а я и внимания не обращал. Да, не классическая красавица, но в ней столько света! Столько тепла! А улыбка ее… За одну такую улыбку можно отдать все на свете. Как же я был слеп все эти годы!»
Долго ходить вокруг да около Лев не стал. Прошло три месяца со дня похорон матери, когда он, собравшись с духом, прямо и просто предложил Ариадне выйти за него замуж. По деревне тут же поползли сплетни, злые и едкие. Все смаковали историю, уверенные, что Лев просто «потешается» над старой девой, погуляет и бросит. «Кому такая рыжая нужна?» — шипели за спинами.
Но вскоре слухи сменились изумлением — сыграли свадьбу. Правда, без шумного застолья и громкой музыки — старики посоветовали подождать с пышным праздником, уважая память недавно усопшей Анны Степановны. Лев и Ариадна прислушались. Собрались в их новом общем доме только самые близкие родственники и несколько друзей. Во главе стола, на почетном месте, сидел дед Ефим, светясь от счастья, словно отец жениха.
Свадебное застолье закончилось, наступили будни. Деревня поначалу еще гудела, как растревоженный улей, но постепенно и эти разговоры стихли, уступив место новым событиям. А в доме Льва воцарилась новая, настоящая жизнь. Они с Ариадной с первого дня понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. Он только подумывал о чем-то, а она уже читала его мысли и подавала нужный инструмент или ставила на стол именно то блюдо, о котором он мечтал. Лев постоянно ловил себя на чувстве тихого, светлого изумления перед своей женой.
Хозяйка из нее получилась и впрямь отменная. Пока Лев с утра возился в хлеву и на дворе, Ариадна уже стряпала на кухне пышные, румяные оладьи, от которых вкусно пахло по всему дому, и заваривала душистый травяной чай. Вечером его ждал сытный, горячий ужин, а если он уставал и присаживался на диван, то под рукой у него уже лежали свежая газета и пульт от телевизора. Она была не просто заботливой — она была его настоящей половинкой, умницей и хранительницей их общего очага. Лев видел это тепло, эту безграничную самоотдачу и отвечал ей тем же: помогал во всем, оберегал, создавал уют. Они жили душа в душу, и вскоре он уже просто не замечал ее веснушек, а ее рыжие волосы казались ему самыми красивыми на свете, в них играл медный огонь, особенно при свете лампы. Она стала для него самой прекрасной женщиной во всей вселенной. Их любовь была не юной, пылкой и слепой, а зрелой, глубокой, прочной — той, что строится на уважении, нежности и общей судьбе.
Вскоре Ариадна стала ходить по деревне с заметно округлившимся животом, и ее знаменитая улыбка сияла еще ярче. Односельчане, глядя на нее, уже не говорили, что она некрасива. В них просыпалась обычная человеческая зависть и досада: «Смотри-ка, Лев-то как устроился. И ведь счастлив, чертяка». Потом родился сын, Елисей, рыженький, словно маленький цыпленок. Лев, беря его на руки, улыбался во весь рот и говорил, глядя на свою жену:
— Теперь у меня в доме два солнышка. Два самых дорогих и теплых солнышка.
Единственной темной тучей на их безоблачном небе стал уход деда Ефима. Его хоронила вся деревня, приехала и его дочь с семьей, которой Лев сразу же сообщил печальную весть. Старика любили и уважали все — за мудрость, за доброту, за его светлое сердце.
Жизнь, как полноводная река, текла своим чередом. Спустя некоторое время у Льва и Ариадны родилась дочка, которую назвали Аннушкой — в честь бабушки. Девочка была вылитый отец, и Лев даже немного погрустил, что она не родилась рыженькой. «Тогда бы у меня было три солнышка в доме, — говорил он жене, — а солнца, знаешь ли, чем больше, тем светлей и теплей». Он ни за что на свете не променял бы свою Ариадну ни на какую другую женщину, даже на самую знаменитую королеву красоты. И он часто, с гордостью и бесконечной нежностью, говорил об этом всем в деревне. Он до конца своих дней был бесконечно благодарен старому деду Ефиму за тот простой и гениальный совет, что подарил ему целую вселенную счастья и тепла.