Тишину убогой комнаты, пахнущую затхлостью и лекарствами, разорвал сдавленный, болезненный стон. Он был похож на звук, который издает раненое животное, пытаясь не выдать свою боль. Артёмка вздрогнул, сбросил с себя старое, потертое одеяло и прислушался, затаив дыхание. Сердце заколотилось где-то в горле, отдаваясь глухим, частым стуком в висках. Стон повторился. Он шёл из-за занавески, отгораживающей мамину кровать.
Мальчишка сорвался с постели, босые ноги замерли на холодном линолеуме. Он боялся подходить. Боялся увидеть её лицо, искажённое страданием, её глаза, потухшие от бесконечной усталости.
— Мам? — его голосок прозвучал сиплым шёпотом. — Тебе опять больно?
Из-за занавески послышался хриплый, сдавленный выдох.
— Артём… водички… принеси, родной…
Облегчение, слабое и непрочное, словно первый луч солнца в грозу, волной прокатилось по нему. Она говорит. Она жива. Он бросился на кухню, зацепившись плечом о косяк двери, не чувствуя боли. Руки дрожали, когда он наливал воду из крана в единственную, с надтреснутым краем, кружку. Вода была тёплой, невкусной, но он боялся потратить лишнюю секунду, чтобы поставить её охладиться.
Через мгновение он уже стоял у маминой постели, протягивая кружку. В полумраке он видел её запавшие глаза, влажный от пота лоб, бескровные, потрескавшиеся губы. Она сделала маленький глоток, и её тело содрогнулось от нового приступа кашля.
— На, мам, пей… — он попытался звучать твёрдо, как мужчина, как глава семьи, но голос предательски дрогнул.
В этот миг в дверь постучали. Три чётких, уверенных удара, стучали не в дверь, стучали в их хрупкий мирок, полный страха и безысходности.
— Сынок, открой… Наверное, бабушка Степанида, — прошептала мать, с трудом отрывая голову от подушки.
Артём рванул к двери, отодвинул щеколду. На пороге стояла не бабушка Степанида, а их соседка, тётя Валя, женщина с лицом, изборождённым морщинами-трещинами, но с глазами, в которых жила неистребимая доброта. В её руках дымилась большая глиняная кружка, распространяя по коридору сладковатый, молочный запах.
— Ну что, Аннушка, как ты? — без лишних предисловий женщина вошла в комнату, поставила кружку на тумбочку и приложила к челу матери шершавую, натруженную ладонь. — Батюшки-светы! Да у тебя пожар, а не лоб! Я тебе молочка горяченького принесла, с мёдом и маслом. Сама только что из-под коровки моей Машки.
— Лекарство… я выпила, тётя Валя, — голос Анны был безжизненным, уставшим от борьбы. — Всё без толку.
— Лекарство лекарством, а питаться надо! Лечение хорошее, усиленное! А у тебя в холодильнике — ветер гуляет, да мыши от голода дохнут, — тётя Валя говорила резко, но в этой резкости сквозила такая отчаянная забота, что слёзы сами по себе побежали по щекам Анны.
— Тёть Валя… я все деньги, какие были, на эти таблетки истратила, — она всхлипнула, беспомощно проводя рукой по лицу. — Ничего не помогает. Совсем.
— В больницу тебя, дуру упрямую! Сейчас же! — распорядилась соседка.
— А на кого я Артёмку оставлю? — в голосе матери прозвучал настоящий, животный ужас.
— А на кого ты его оставишь, если помрёшь? — жёстко спросила тётя Валя. — Тебе и тридцати нет, а у тебя ни мужа, ни денег, одна безысходность. Ладно, не реви, — она нежно погладила Анну по мокрым от пота волосам. — Ревом горю не поможешь.
— Тётя Валя, что же мне делать? — прошептала женщина, словно маленькая, запуганная девочка.
— Всё, я сказала! Сейчас вызову «неотложку». Будут возмущаться — пусть, мне терять нечего, — с этими словами соседка достала из кармана фартука древний, потрёпанный телефон.
Она дозвонилась, говорила громко, властно, не допуская возражений. Положила трубку.
— Сказали — в течение дня. Жди. Я пошла, картошку оставила на плите. Как приедут, сразу Артёма за мной гони.
Соседка вышла в прихожую. Мальчишка, затаившись, ждал у двери. Его худенькое личико было бледным, глаза огромными от непролитых слёз.
— Бабушка Валя, — выдохнул он, хватая её за подол старенького халата. — Мама… она не умрёт? Правда?
Старушка взглянула на него, и её суровое лицо на мгновение смягчилось бесконечной печалью.
— Не знаю, золотце. Не знаю. Надо у Бога попросить, чтобы помог. Сильно попросить. А твоя мама… она в него не верит.
— А дедушка Бог… он услышит? Он поможет? — в глазах мальчишки, во всей его напряжённой позе, светилась последняя, отчаянная надежда.
— Надо в церковь сходить. Самой главной свечки купить, поставить и попросить от всего сердца. Тогда он обязательно поможет. Всё, иду.
Дверь закрылась. Артём вернулся в комнату к матери, но мысли его были далеко. Мир сузился до одной-единственной, спасительной идеи: Церковь. Свечка. Дедушка Бог.
Анна с трудом приподнялась на локте, глядя на задумчивого сына. Сердце её сжалось от острой, режущей боли — не физической, а материнской.
— Артёмка, ты, наверное, есть хочешь, а у нас… — она замолча, с горечью окинув взглядом убогую комнату. — Неси два стакана.
Он послушно принёс. Дрожащей рукой Анна разлила оставшееся молоко из кружки, принесённой тётей Валей.
— Пей, сынок.
Он выпил залпом, одним большим глотком. И от этого голод в его пустом желудке проснулся с новой, звериной силой. Анна это поняла по тому, как он сглотнул, как потупил взгляд. Ценой невероятных усилий, чувствуя, как пол уходит из-под ног, а стены плывут в липком мареве, она поднялась. Дотянулась до стола, взяла свой старенький, почти пустой кошелёк.
— Вот… пятьдесят рублей. Сбегай в ларёк, купи два пирожка. Съешь по дороге, не стесняйся. А я… я пока что-нибудь сготовлю. Иди, родной.
Она проводила его до двери, опираясь о косяк, чтобы не упасть. Затем, держась за стену, как тонущий за соломинку, побрела на кухню. Холодильник гудел пустым, тоскливым гулом. Внутри — две баночки дешёвых рыбных консервов, кусок маргарина, пахнущего олеином. На подоконнике — три сморщенные картофелины и одна луковица.
«Хоть бы суп сварить…» — промелькнула мысль.
Но мир вдруг завертелся, поплыл, закружилась голова. Она обессиленно опустилась на кухонный табурет, уронив голову на сложенные на столе руки. Отчаяние, чёрное и густое, как смола, накатило на неё, сдавило горло, выжало последние силы.
«Что со мной происходит? Совсем нет сил. Нет денег. Нет здоровья. Половина отпуска прошла, а я лежу. Если не выйду на работу… как его в школу собирать? Через месяц — в первый класс. Родных нет. Помочь некому. А эта болезнь… сжирает меня изнутри. Надо было сразу к врачу… А теперь, если положат… как он один останется? Один в этой пустой квартире?»
Собрав всю свою волю в кулак, она поднялась и принялась чистить картошку. Слёзы капали на грязную раковину, смешиваясь с картофельной шелухой.
Артём выскочил на улицу. Солнце слепило глаза. Желудок сводило от голода, сводило до тошноты. Но мысли его были заняты другим. Он видел перед собой бледное, страдальческое лицо матери. Слышал слова тёти Вали: «Надо у Бога попросить… Надо в церковь сходить».
Он шёл, почти бежал, к ларьку с пирожками, но его ноги словно сами замедлили ход. Он остановился на перекрёстке. Направо — к ларьку, к еде, к временному утолению голода. Налево — в переулок, который выходил к старой церкви с позолоченными куполами.
Он сглотнул. Желудок заурчал, требуя своего. Мальчик сжал кулаки, смял в кармане заветную пятидесятирублёвую купюру. И… повернул налево. К церкви. К надежде.
Он шёл медленно, тяжело опираясь на трость. Каждый шаг отдавался ноющей болью в бедре, отзывался эхом недавних операций. Его лицо, изуродованное шрамами, вызывало у прохожих смесь жалости и опасливого любопытства.
«Полгода, как вернулся. Чудом выжил. Чудом. Хорошо, что хоть сам ходить могу, хоть и с этой дурацкой палкой. На раны уже не обращаю внимания. А это лицо… Да кому оно нужно? С таким лицом только в кино про маньяков сниматься», — горькие мысли Виктора (так теперь звали нашего героя) кружились в голове, пока он направлялся к знакомым арочным воротам. — Надо за ребят свечки поставить. Сегодня ровно год. Как они погибли. А я… я вот здесь».
Двадцать лет назад он, молодой и сильный, ушёл в армию. А вернулся — седым, изломанным инвалидом. Теперь он был гражданским. Но самое тяжёлое было — осознавать свою ненужность. Пенсия была приличная, контрактные лежали мёртвым грузом в банке — на несколько безбедных жизней хватило бы. Но зачем всё это? Одному. В пустой, эхо гулкой квартире.
У входа в церковь толпились нищие. Виктор достал кошелёк, вытащил несколько пятисотенных купюр, раздал их и тихо, чтобы не слышали другие, попросил:
— Помолитесь за воинов Романа и Станислава. Царствие им Небесное.
Он вошёл под сень храма. Купил у подслеповатой старушки-свечницы самые большие, самые дорогие свечи. Подошёл к распятию, долго и трудно зажигал их о дрожащее пламя других свечей. Затем, закрыв глаза, стал читать молитву, которой научил его армейский священник ещё там, на передовой, когда от боли и ужаса уже не оставалось других слов.
— Помяни, Господи, во царствии Твоём… — он крестился, и перед его закрытыми глазами, словно живые, вставали улыбчивый Роман и молчаливый, серьёзный Стас. Их лица, их голоса, их последние крики…
Закончив молиться, он не ушёл. Просто стоял, прислонившись лбом к прохладной резной деревянной стойке, вспоминая свою нелёгкую, искалеченную жизнь. Вдруг он почувствовал чьё-то присутствие рядом. Маленький, худенький мальчишка, щёлки загорелые, волосы выцветшие на солнце, робко топтался рядом, сжимая в руке самую маленькую, самую дешёвую свечку. Он озирался, растерянный и испуганный, не зная, что делать.
К нему подошла та самая старушка-свечница.
— Давай, милок, я тебе помогу, — её голос звучал добро и устало. Она зажгла его свечу, поставила её в свободное гнездо. — Вот так, перекрестись, — она показала медленное, плавное движение. — И расскажи всё Господу нашему Иисусу Христу, зачем пришёл. Всё, что на душе.
Мальчик — Артём — долго смотрел на лик Спасителя, впитываясь в него глазами, полными такой взрослой, недетской тоски. Потом зашептал, и Виктор, затаив дыхание, услышал каждое слово:
— Помоги, дедушка Бог… Мама очень сильно болеет. У неё нет денег на лекарство. Она всё плачет, когда думает, что я не вижу. А я вижу. Она мне говорит, что всё хорошо, но это неправда. Сделай так, чтобы она выздоровела. Пожалуйста. Кроме неё у меня никого нет. А я скоро в школу пойду, в первый класс… а у меня даже портфеля нет. И тетрадок. Ребята будут смеяться…
Виктор замер. Всё — его собственные боли, его шрамы, его одиночество, его деньги, лежащие мёртвым грузом, его жалость к себе — всё это вдруг смялось, сжалось в крошечный комочек и отлетело куда-то в сторону. Огромным, невыносимым, жгучим стыдом стало его самосожаление перед лицом этой детской, чистой трагедии. Ему захотелось закричать на весь этот храм, на весь город, на весь мир: «Люди! Неужели некому помочь?! Неужели некому купить этому пацану лекарство для матери и самый простой портфель в школу?!»
А мальчишка всё смотрел на икону и ждал. Ждал чуда.
Виктор сделал шаг вперёд. Его трость гулко стукнула по каменному полу.
— Пацан, — его голос прозвучал хрипло и незнакомо ему самому. — Пошли со мной.
Артём вздрогнул и обернулся. Его глаза расширились от страха при виде этого огромного, страшного, изуродованного шрамами дяди с палкой.
— К… куда? — прошептал он, отступая.
— Узнаем, какие твоей маме лекарства нужны. И сходим в аптеку. Купим всё, что нужно.
Глаза мальчика округлились уже не от страха, а от невероятной, внезапной надежды.
— Вы… вы правду говорите?
Виктор попытался улыбнуться. Получилось криво, но искренне.
— Мне дедушка Бог только что твою просьбу передал. Шепнул на ушко. Иди, выполняй, говорит.
— Правда?! — Артём радостно, с внезапным доверием посмотрел на икону, а потом на незнакомца.
— Пошли. Как тебя звать?
— Артём.
— Меня — дядей Виктором зови.
Из-за двери их квартиры доносились приглушённые голоса матери и тёти Вали. Виктор придержал Артёма за плечо, давая тому сначала послушать.
— …Вот, тётя Валя, целый список! И всё такое дорогое! Где я столько возьму? У меня всего пятьсот рублей осталось до получки! — это голос Анны, срывающийся на отчаянный шёпот.
Артём посмотрел на Виктора. Тот кивнул. Мальчик решительно толкнул дверь. Голоса внутри мгновенно стихли. В проёме показалось испуганное лицо тёти Вали.
— Аннушка, глянь! — она прошептала, с ужасом разглядывая могучую, страшную фигуру незнакомца.
В дверях появилась сама Анна. Бледная, худая, закутанная в старый халат. Она замерла, вцепившись в косяк.
— Мама! — звонко крикнул Артём, ломая ледяную паузу. — Какие тебе лекарства нужно? Мы с дядей Виктором сейчас в аптеку сходим и всё купим!
— Артём! Ты где был? И вы… вы кто? — растерянно спросила Анна, переводя испуганный взгляд с сына на незнакомца.
Виктор сделал шаг вперёд. Его голос, низкий и спокойный, странным образом подействовал на всех.
— Всё будет хорошо, — он постарался улыбнуться как можно мягче. — Давайте ваши рецепты.
— Но… но у меня же всего пятьсот рублей… — растерянно прошептала она.
— Мы с Артёмом уже всё обсудили. Деньги найдутся, — он положил свою большую, шершавую ладонь на плечо мальчика, и тот выпрямился, словно получил звание генерала.
— Мам, давай скорее рецепты! — нетерпеливо подскочил Артём.
И Анна, сама не понимая почему, молча протянула смятые листочки. Что-то в этом человеке со страшным лицом и грубым голосом заставило её почувствовать странное, давно забытое чувство — надежду и безопасность.
— Анна, ты в уме? — опомнилась тётя Валя, когда мужчина с мальчиком уже разворачивались уходить. — Ты ж его впервые видишь!
— Он хороший, тётя Валя, — тихо, но твёрдо сказала Анна. — Я чувствую.
— Ну, ладно… Делай как знаешь. Я пошла.
Анна сидела на краю кровати и ждала. Она прислушивалась к каждому шороху за дверью, каждому шагу на лестничной клетке. Странное спокойствие, смешанное с тревогой, наполнило её. Она даже забыла о своей болезни, о жаре, о слабости. Все её мысли были о сыне и о том незнакомце, с которым он ушёл.
И вот наконец заскрипел ключ в замке. Дверь распахнулась, и в комнату влетел сияющий Артём.
— Мама! Мы купили! И лекарства, и ещё много всего! И вкусняшек к чаю! — он сбросил сандалии и бросился к ней, сжимая в руках огромный аптечный пакет.
В дверях стоял Виктор. Он не решался войти, смущённо переминаясь с ноги на ногу. И он тоже улыбался. Его улыбка была неловкой, мальчишеской, и от этого страшные шрамы на его лице казались просто интересными особенностями, а не уродствами.
— Спасибо вам… — Анна встала и сделала неловкий поклон. — Проходите, пожалуйста, проходите!
Виктор заковылял в прихожую, с трудом, одной рукой опираясь на трость, пытаясь разуться. Было видно, что он сильно волнуется. Наконец, разутый, он прошёл в комнату.
— Садитесь, пожалуйста, — прошептала Анна, указывая на единственное кресло.
Он опустился в него, неловко оглядываясь, не зная, куда пристроить свою трость.
— Давайте, я поставлю, — она взяла палку и прислонила её к стене рядом с ним, чтобы он мог легко дотянуться. — Извините, но… угостить мне вас особо нечем.
— Мама, да мы же всё купили! — перебил её Артём и с торжеством начал выкладывать на стол содержимое второго, продуктового пакета: фрукты, шоколад, печенье, сок, а затем и пакет с дорогой, ароматной заваркой.
— Ой, ну зачем же вы так много! — ахала Анна, мысленно подсчитывая немыслимую для неё сумму. — Сейчас, я чайник поставлю!
Она засуетилась, забегала по кухне. И странное дело — ей стало легче. Будто сама эта суета, присутствие в доме сильного мужчины и сияющие глаза сына отогнали болезнь. Или просто ей не хотелось выглядеть перед этим человеком такой беспомощной и больной.
— Анна, вам не трудно? — словно угадав её мысли, спросил Виктор. — Вы ведь совсем бледная.
— Ничего, ничего… Я сейчас лекарство выпью. Спасибо вам огромное.
Они сидели за столом, пили ароматный чай с шоколадом и слушали Артёма, который без умолку тараторил, рассказывая о походе в аптеку, о том, как дядя Виктор купил ему сок, и как все продавцы смотрели на них. Взгляды Анны и Виктора иногда встречались. И в этих мгновенных, робких взглядах было что-то общее — понимание, благодарность и какая-то новая, ещё не осознанная нежность. Им всем троим было невероятно хорошо и спокойно вместе за этим скромным столом. Казалось, сама вселенная наконец-то сжалилась над ними и подарила этот миг тихого, мирного счастья.
Но всё хорошее имеет свойство заканчиваться. Виктор отпил последний глоток чая и тяжело поднялся.
— Спасибо за чай. Вам нужно отдыхать, лечиться. Мне пора.
— Да как же мне вас благодарить? — растерянно проговорила Анна, тоже вставая. — Я даже не знаю…
Он заковылял в прихожую, а мать с сыном проводили его.
— Дядя Виктор, — Артём посмотрел на него снизу вверх, вцепляясь в его штанину. — А вы ещё придёте?
Виктор обернулся. Его глаза снова стали серьёзными.
— Обязательно приду. Вот только твоя мама поправится как следует, и мы все вместе пойдём покупать тебе самый лучший портфель. Обещаю.
Мужчина ушёл. Анна убрала со стола, вымыла посуду в радостном, каком-то возбуждённом забытьи.
— Сынок, посмотри телевизор, а я… я немного прилягу.
Она легла, ожидая, что привычная боль и жар вернутся. Но вместо этого на неё накатила волна здоровой, целительной усталости. Она закрыла глаза и провалилась в глубокий, безмятежный сон — первый за многие недели.
Прошло две недели. Болезнь отступила, отступила быстро и бесповоротно, будто её и не было. Дорогие лекарства сделали своё дело. Анна даже вышла на работу — в конце месяца всегда был аврал, и её с радостью вызвали из отпуска. Она была только рада — за эти дни заплатят. Август уже перевалил за середину, и с получки нужно было срочно собирать Артёма в школу.
В эту субботу они не спеша позавтракали.
— Ну что, командир, собирайся! — весело сказала Анна. — Пойдём, прогуляемся по магазинам, посмотрим, что тебе нужно.
— А денежки дали? — с практичностью, не по годам, спросил Артём.
— Пока нет, но к следующей субботе точно дадут. Я у тёти Вали тысячу рублей заняла. Купим самое необходимое, а на обратном дороге зайдём в магазин.
Они уже надевали куртки, как вдруг раздался резкий, настойчивый звонок домофона.
— Кто там? — спросила Анна, нажимая на кнопку.
— Анна, это Виктор… — послышался знакомый хриплый голос. — Я… насчёт портфеля…
Он не успел договорить. Палец Анны уже сам собой нажал кнопку открытия подъездной двери.
— Мам, кто там? — из комнаты выскочил Артём.
— Дядя Виктор! — не скрывая радости, выдохнула она.
— Ура-а-а! — Артём подпрыгнул до потолка.
В дверь постучали. Анна распахнула её. На пороге стоял Виктор. Он по-прежнему опирался на трость, но… как он изменился! Дорогие, отлично сидящие брюки, свежая, с иголочка, рубашка, аккуратная, современная стрижка. Он преобразился, помолодел. И в его глазах горел твёрдый, уверенный свет.
— Дядя Виктор! Я вас ждал! — Артём бросился к нему, обнимая его за ноги.
— Я же обещал, — Виктор поднял на Анну сияющие глаза. — Здравствуй, Анна.
— Здравствуй, Виктор, — выдохнула она, и этот непроизвольный переход на «ты» повис в воздухе, согревая их обоих лёгким смущением и радостью.
— Вы уже собрались? Отлично! Идёмте!
— Куда? — Анна всё ещё не могла прийти в себя.
— Артёму же скоро в школу. Пора экипировку будущему солдату знаний приобретать!
— Виктор, но у меня… — она смущённо потупила взгляд.
— Я обещал Артёму. А мужское обещание — это закон. Тем более данное при… при особых обстоятельствах.
Анна привыкла ходить по магазинам, как разведчик по минному полю: быстро, точно, только по самым дешёвым полкам, с постоянным подсчётом копеек в уме. У неё не было лишних денег, не было мужа, который мог бы помочь, не было прошлого, которое могло бы дать опору. Была только она, её сын и бесконечная борьба за выживание.
И вот сейчас рядом с ней был он. Этот молчаливый, сильный мужчина, который с такой нежностью и восторгом смотрел на её сына. Который покупал ему всё: от трусов и носочков до дневника с любимыми героями, не глядя на цены, лишь изредка переспрашивая: «Анна, как ты думаешь, этот лучше? Или вот этот?»
Они возвращались домой на такси, заваленные покупками. Анна, счастливо уставшая, бросилась на кухню, чтобы поставить чайник.
— Анна, — остановил её Виктор. — Не надо. Идёмте, погуляем ещё. Пообедаем где-нибудь в кафе. Все вместе.
— Мама, давай, пошли! — подхватил Артём, хватая её за руку.
И они пошли.
Этой ночью Анна долго не могла уснуть. Перед её закрытыми глазами проплывали картины дня: как Виктор помогал Артёму выбирать пенал, как он с серьёзным видом советовался с ней о качестве тетрадок, как он смеялся за столом в кафе, и его шрамы растягивались, делая его лицо не страшным, а мужественным и добрым.
И в её душе разгорелся самый настоящий бой. Холодный, практичный разум спорил с горячим, внезапно ожившим сердцем.
Он инвалид. И лицо… не самое красивое, — беспристрастно констатировал разум.
Зато какое у него сердце! И как он смотрит на меня… с такой нежностью. И на Артёма — как на родного, — парировало сердце, заливая её грудь тёплым, сладким волнением.
Он намного старше тебя.
Ну и что? Зато он надёжный. Он не сбежит, как тот красавчик из колледжа. Он уже прошёл через ад и остался человеком.
Но ты ведь всегда мечтала о другом… о романтике, о красоте.
Я уже выросла из этих сказок. Мне нужна не сказка. Мне нужен человек. Рядом. На которого можно положиться. Который будет любить моего сына.
И ты готова? Так быстро?
Я не знаю, быстро это или нет. Я знаю, что когда его нет — мне его не хватает. А когда он рядом — мне спокойно и хорошо. И я… я, кажется, люблю его.
Их венчание проходило в той самой древней церкви, где три месяца назад встретились Виктор и Артём. Церковь теперь была для них не последним прибежищем отчаяния, а символом надежды и начала новой жизни.
Виктор и Анна стояли перед аналоем. Он — прямой и гордый, уже почти не опираясь на трость, его лицо, освещённое мягким светом свечей, казалось прекрасным в своей суровой силе. Она — в простом белом платье, счастливая и умиротворённая, вся сияющая изнутри.
А чуть поодаль стоял Артём, уже в новой школьной форме. Он не сводил глаз с того самого образа Спасителя, с которым когда-то вёл свой тихий, отчаянный разговор. Потом он перекрестился, так же медленно и старательно, как научила его тогда старушка-свечница, и прошептал от всего своего большого, благодарного сердца:
— Спасибо тебе, дедушка Бог. Спасибо.