Палата пахла антисептиком и тишиной, густой, как кисель. Анна лежала, прислушиваясь к собственному сердцу, которое ещё не успокоилось после недавней бури. Дверь скрипнула, и в луче холодного утреннего света, пробивавшегося сквозь жалюзи, появилась акушерка. В её опытных, натруженных руках, запеленатый в стерильную белизну, лежал крошечный свёрток — её сын.
Сердце Анны ёкнуло, забилось чаще, вытесняя усталость волной всепоглощающей нежности. Она с благоговением приняла его, прижала к груди. Он был таким маленьким, таким хрупким, с прищуренными глазками-щёлочками и идеально крошечными пальчиками, вцепившимися в её халат. Она долго разглядывала каждую чёрточку его личика, каждый завиток уха, пытаясь запомнить это миг абсолютного счастья, это чудо, которое теперь принадлежало ей.
Тихое всхлипывание заставило её оторваться от сына. На соседней кровати, отвернувшись к стене, лежала её соседка по палате, юная светловолосая девушка. Катя. Они поступили почти одновременно, их роды разделяли всего несколько часов.
— Кать, а тебе почему не принесли малыша? — тихо, чтобы не разбудить других, спросила Анна.
Спина девушки напряглась. Плечи содрогнулись от беззвучных рыданий.
— Отстаньте от меня! Отстаньте все! — внезапно крикнула она, срывающимся, истерзанным голосом. Она резко вскочила, не глядя ни на кого, и, прижимая руки к животу, выбежала из палаты. Дверь захлопнулась с оглушительным стуком.
Вернулась она только через несколько часов, серая, безжизненная, с пустым взглядом. Молча собрала свои небогатые вещицы в потрёпанную сумку и, не прощаясь, ушла, оставив после себя вакуум тишины и тяжёлый осадок недоумения.
Позже акушерка, принесшая Анне малыша на следующее кормление, с горькой усмешкой бросила:
— Ваша соседка… Отписалась от дитяти. Оставила. У нас такое, увы, не редкость.
В этот миг под окном палаты раздался радостный, срывающийся голос:
— Аннушка! Родная! Я здесь! Я видел всё! У нас сын!
Анна подползла к окну, бережно прижимая сына. Внизу, запрокинув счастливое лицо к солнцу, стоял её Максим. Он сиял, его глаза кричали о восторге и гордости.
— Да, Макс, сын! — крикнула она ему, и её голос дрогнул не только от радости. — А та девушка… Катя… Она отказалась от своего ребёнка. Мы с ней вместе рожали. Представляешь?
Улыбка на лице Максима растаяла, как иней на стекле.
— Как отказалась? — не понял он. — И что… что с ним теперь будет?
Анна, накинув халат, спустилась на первый этаж, чтобы удобнее было говорить через открытое окно в холле. Теперь они видели лица друг друга, каждую морщинку, каждую эмоцию.
— Что будет? — её голос стал тише, в нём зазвучала тяжесть. — Здесь, в роддоме, пока будет. Потом… дом малютки. А там, если не усыновят, детский дом. Представляешь? Такой кроха, только родился, а уже… уже никому не нужен. Совсем один в этом мире.
Лицо Максима исказилось от непонимания и гнева.
— Да как она могла? Как можно бросить собственного ребёнка? Это же бесчеловечно!
— Не суди, Макс, — вздохнула Анна. — Ей только восемнадцать. Совсем девочка. Я в её возрасте о детях и не думала даже. Не знаю, как бы сама поступила на её месте… Страшно подумать.
Максим возмущённо уставился на жену, вцепившись пальцами в подоконник.
— Что ты говоришь? Оправдываешь её?
— Я не оправдываю! Я просто пытаюсь понять. Легко осуждать, когда у тебя есть дом, работа, любящий муж. А ты представь: вчерашняя школьница, одна, с новорождённым на руках и пустотой впереди. Страх. Отчаяние.
Максим замолчал, задумался. Он смотрел куда-то мимо Анны, вглубь самого себя. И вдруг, сам не осознавая, откуда берутся эти слова, выдохнул:
— Слушай… А давай мы его возьмём?
Повисла тишина. Анна смотрела на него широко раскрытыми глазами. Казалось, само время замерло, ожидая её ответа.
— Ты… серьёзно? — прошептала она. — Макс, я сама… я сама только что об этом думала. Боялась тебе сказать. Справимся? Мы с ней рожали почти одновременно. Я видела её мальчика. Здоровенький, крепкий малыш. Совсем как наш…
— С кем тут говорить? Как это всё оформляется? — уже совершенно серьёзно, деловито спросил Максим, и в его глазах зажёлся новый, решительный огонь.
— Не знаю… С главным врачом, наверное. Тебя сюда не пустят. — Она помолчала, всё ещё не веря. — Ты точно серьёзно?
Ответ она получила через час. Под окном снова возник Максим. Его лицо glowed от сдержанного торжества.
— Анна! Послезавтра тебя выпишут. С двумя сыновьями.
— Не может быть! — она ахнула. — Я думала, это долго, сложно…
— Уговорил, — он коротко улыбнулся. — Всё оформят, всё сделают. Тебе в документах напишут, что двоих родила. Мне надо бежать: документы собирать, вторую коляску искать, ещё один конверт на выписку! Всё успею! — Он помахал рукой и скрылся, заряженный новой, сумасшедшей энергией.
И на следующее кормление Анне принесли второго малыша. Молока хватало на обоих.
Тогда, в стерильной тиши роддома, иметь сразу двух младенцев казалось не таким уж страшным испытанием. Но дома началась настоящая война на выживание. Два крика, требующих еды одновременно. Две пары маленьких рук, хватающих её за волосы, за халат. Бессонные ночи, сменяющиеся бесконечными днями, где не было ни минуты покоя. Пеленания, кормления, прогулки с двойной коляской, которую едва удавалось впихнуть в лифт. Они научились спать и есть по очереди, передавая друг другу эстафету усталости.
Ни Анна, ни Максим никогда вслух не произносили: «А не погорячились ли мы?» Их старшую дочь, семилетнюю Софию, на выходные забирали родители Максима. Мама Анны приезжала, помогала, качая головой:
— Прозрели, дочка? Тяжело? Вы скоро с ног свалитесь. Двое погодков — это не шутки. Да ещё и мальчишки. Одежда, игрушки, всё в двойном объёме. Денег-то сколько нужно!
— Ничего, мам, — отбивался Максим, хотя сам с трудом верил в свои слова. — Подрастут — легче будет. Вместе играть станут.
Им чудом дали трёхкомнатную квартиру в старом доме, с скрипучими полами и высокими потолками. Родители помогли с мебелью. Как-то потихоньку, на mutual love и взаимном истощении, всё утряслось, вошло в свою сумасшедшую колею.
Прошло шесть лет. Шумных, ярких, exhausting и счастливых лет.
— Макс, не забудь, сегодня ты забираешь boys из сада! — Анна на лету застегивала платье, попутно засовывая бутерброды в ланчбоксы непоседливым близнецам. — У меня в школе родительское собрание у Сони.
— Не забуду, не забуду, — клятвенно пообещал Максим, наливая кофе. — Софья, давай быстрее, подброшу тебя до школы!
— Пап, правда? Ура! — десятилетняя дочь, сиявшая от такого внимания, схватила портфель и помчалась к выходу.
В последнее время у Максима было приподнятое настроение. Он снова с удовольствием шёл на работу. Месяц назад в их отдел взяли новую сотрудницу. Вероника. Высокая, стройная блондинка с длинными ногами, холодными голубыми глазами и обворожительной улыбкой. Она была глотком свежего воздуха, искрящегося шампанского в его устоявшейся, предсказуемой жизни. Мужчины в офисе увивались вокруг неё, а она почему-то выделяла именно его. Их случайные встречи в коридоре стали учащаться. Её легкие, едва уловимые прикосновения к его руке, её загадочные взгляды — всё это кружило голову.
В тот роковой день они снова столкнулись у лифта после работы. В руках у Вероники была огромная, неуклюжая коробка.
— Помочь? — мгновенно предложил Максим, почувствовав прилив рыцарственности.
— О, Максим, спасибо! — она с облегчением передала ему ношу. — Набор посуды купила, не рассчитала силы.
Он не только подвёз её до дома, но и вызвался донести коробку до квартиры.
— Куда ставить? — спросил он, замирая на пороге. Квартира была стерильно чиста, пахла дорогими духами и тишиной. Ни детских криков, ни разбросанных игрушек. Иная планета.
— Пронеси в гостиную, я сейчас… кофе сварю, — бросила она, скрываясь на кухне.
Он поставил коробку на стеклянный столик и замер, ощущая себя незваным гостем в этом чужом, слишком perfect мире. Она подошла сзади совершенно бесшумно. Её тонкие, прохладные пальцы обвили его шею, губы коснулись его виска. Он обернулся… и утонул. Утонул в её взгляде, в её аромате, в этом сладком, запретном забытьи.
Потом он лежал на чужой широкой кровати среди смятых шёлковых простыней, тяжело дыша, и слушал, как стучит его собственное сердце. Голова Вероники покоилась на его плече. Блаженное оцепенение длилось недолго. Он поднял руку, взглянул на часы — и кровь застыла в жилах. Восьмой час вечера.
— Чёрт! Мне бежать! — Он сорвался с кровати, лихорадочно натягивая брюки. — Дети… в саду… я их должен был забрать!
Вероника, кутаясь в простыню, смотрела на его панику с лёгкой, презрительной усмешкой.
— Извини, — выдохнул он и, не оглядываясь, выскочил из квартиры, как преступник с места преступления.
В саду на площадке оставались только двое мальчишек. Миша первым заметил его и помчался наперерез, с криком: «Папа приехал!» За ним, отталкиваясь, как спринтер, бежал Артём.
Максим, бормоча смущённые извинения воспитательнице, погрузил сыновей в машину. Всю дорогу они наперебой рассказывали о своих детских делах, спорили, смеялись. А он молчал, и с каждым километром груз вины на его плечах становился всё тяжелее.
Ночью, лежа рядом с спящей Анной, он с ужасом думал о том, как вырваться из этой ловушки. Он предал её. Предал их общий подвиг, их любовь, их семью. «Нет, — судорожно клялся он сам себе. — Это больше никогда не повторится. Затмение. Ошибка. Завтра же всё закончу. Я не разрушу всё это. Я не могу».
На следующий день он избегал Веронику, как чумы. Но она поджидала его у выхода из офиса.
— Подвезёшь? — в её глазах играли знакомые mischievous искорки.
Он молча кивнул. У её подъезда она положила изящную руку ему на бедро.
— Зайдёшь на минутку? Или снова детей из садика спасать? — в её голосе звучала язвительная нотка.
— Нет, — его собственный голос прозвучал глухо. — У меня трое детей. Дочке десять, сыновьям по шесть.
— Близнецы? — спросила она с feigned безразличием.
— Почти, — почему-то сказал он.
— «Почти»? Как это? — её любопытство было искренним.
И тут его прорвало. Он никогда и никому не рассказывал эту историю. А этому практически незнакомому человеку вдруг захотелось выложить всё.
— Мы с женой взяли второго мальчика из роддома. Его мать… молодая девушка… отказалась от него сразу после родов. Мы воспитали его как родного.
Лицо Вероники стало маской. Она медленно убрала руку с его колена.
— Не ожидал, что я отец троих детей? — горько усмехнулся Максим.
— Твоя жена… она родила двадцать первого мая? — её голос вдруг стал хриплым, чужим. — Как вы… как вы назвали того мальчика?
— Мишей. Михаилом, — ответил Максим, и вдруг ледяная волна прокатилась по его спине.
Он впервые внимательно, действительно внимательно, вгляделся в неё. Светлые волосы, разрезающие голубые глаза, линия подбородка… Сердце его упало и замерло. Они. Они были поразительно похожи.
— Постой… — он схватил её за руку. — Это ведь ты? Ты его мать? Вероника… Катя же было твоё имя тогда? Как я сразу не…
Она дёрнулась, вырвала руку, выскочила из машины и, не оглядываясь, исчезла в подъезде.
Он сидел в оцепенении, слушая, как бешено стучит в висках кровь. «Что я наделал? Что я наделал?! Зачем я это сказал? Болтун, идиот! Теперь что? Она будет шантажировать? Захочет забрать его? Придёт к нам домой?» Всю дорогу он mentally ругал себя, проклиная свою глупую откровенность.
Вернувшись домой, он смотрел на играющих на ковре сыновей. Худощавый, светловолосый Миша и более крепкий, темноволосый Артём. Они были неразлучны. «Нет, — сжимал он кулаки. — Я не отдам. Я заплачу ей любые деньги, но я не отдам ему своего сына».
На следующий день он искал её на работе, чтобы договориться, предупредить, запретить. Но её не было. Коллега пожала плечами:
— Уволилась. Сказала, что-то срочное по семейным обстоятельствам. Собиралась в Москву, кажется.
Облегчение было сладким и кратковременным. Вечером, забирая детей из сада, он заметил её. Она стояла вдалеке, под сенью старого клёна, и просто смотрела. Смотрела на Мишу. Сердце Максима сжалось от животного страха. Но она не подошла. Только смотрела. И в её взгляде было столько боли, тоски и отчаяния, что ему стало не по себе.
В тот же вечер, уложив детей, он рассказал Анне всё. Почти всё. О болтовне в машине. О том, кто эта женщина. О её внезапном отъезде. Только о том, что было между ними до этого разговора, он умолчал. Грех навсегда остался бы его тайной.
— Надеюсь, это конец, — тихо, с тревогой в голосе сказала Анна, прижимаясь к нему.
— Я не дам ей его забрать. Ни за что, — твёрдо пообещал он, обнимая жену.
Прошли годы. Страх постепенно притупился, отступил на задний план, растворился в повседневных заботах. Дети выросли. София и Артём создали свои семьи. Миша стал невероятно handsome мужчиной, его жизнь была бурной, полной романов, и он никак не мог найти ту единственную.
Только когда дети разъехались по разным городам, вопросы об их непохожести окончательно отпали. Их больше никто и никогда не сравнивал. Тайна рождения двойняшек так и осталась тайной. Для Максима и Анны они всегда были и оставались родными в равной степени. Кровными братьями. Их сыновьями.
А тот мимолётный образ под осенним клёном, образ женщины с глазами, полными неизбывной боли, навсегда остался в прошлом. Случайным эпизодом. Нерождённой связью, которая так и не сумела, не захотела или не посмела пробиться сквозь толщу лет и принятых однажды решений.