В нашей школе было свое маленькое, сияющее солнце. Ее звали София. Не Настя, а именно София – это имя, казалось, заключало в себе всю ее нежную, почти неземную грацию. Она была не просто самой красивой девочкой в школе; она была ее душой. Большие глаза цвета дымчатого топаза, обрамленные густыми ресницами, казалось, видели мир каким-то другим, чистым и добрым взглядом. Волнистые волосы цвета спелой пшеницы ниспадали на плечи мягкими, упругими волнами, а ее улыбка… Ее улыбка была подобна лучу света в пасмурный день – она могла растопить лед в самой ожесточенной душе. Характер у нее был таким же мягким и солнечным, и это притягивало к ней, как магнитом, всех без исключения. Ребята обожали ее, девочки не завидовали, а искренне стремились дружить. Она была всеобщей любимицей.
А в параллельном классе жила ее полная противоположность. Ее тень. Алексей. Не Пашка. Алексей – имя, звучавшее для него слишком гордо и мужественно. Он был нескладным, угловатым подростком, чье тело еще не нашло гармонии с самим собой. Его черты лица были грубоваты и асимметричны, будто высечены резцом не слишком умелого ваятеля. Густые, нахмуренные брови нависали над глубоко посаженными глазами, придавая его лицу вечное выражение либо суровой задумчивости, либо немого упрека. А его нос, украшенный россыпью веснушек, был постоянным поводом для колких шуток и злых прозвищ. «Страшнов» – кричали ему вдогонку, хотя фамилия его была Старшов. Он сжимался от каждого такого удара, уходя в себя, в свой тихий, замкнутый мирок, где не было жестоких глаз и насмешливых ухмылок.
София, встречая его в школьных коридорах, всегда замечала одну странность: пока все парни так или иначе старались поймать ее взгляд, улыбнуться, этот – Алексей – всегда отворачивался, опускал голову и торопливо проходил мимо, вжавшись в стену, будто стараясь стать еще меньше и незаметнее.
«Какой нелюдимый», – проносилось у нее в голове. Слухи о его одиночестве и насмешках доходили и до нее. И в глубине своего светлого сердца она испытывала к нему острую, щемящую жалость. Она терпеть не могла, когда обижают слабых, когда травят того, кто не может дать сдачи.
А Алексей не мог смотреть на нее потому, что от одного ее сияния ему становилось больно. Больно от осознания собственной неказистости, ущербности. Он чувствовал себя существом из другого мира – темным, неуклюжим, недостойным даже случайно оказаться в луче ее света. Каждая их мимолетная встреча была для него маленькой пыткой. Он ждал, что вот-вот она обернется и бросит ему вслед тот же унизительный возглас: «Эй, Страшнов!» Он спешил проскочить, затаить дыхание, спрятать взгляд, обреченно сжимая плечи, как панцирь.
Потом в школе пошли дискотеки. Наступила эпоха первых влюбленностей, томных взглядов, залихватских танцев под бойкий синтезатор и робких приглашений на медленные композиции. Алексей на них не ходил. Сама мысль о том, чтобы выйти на освещенный разноцветными лампами паркет, заставить свое непослушное тело двигаться в такт музыке и, самое страшное, быть отвергнутым какой-нибудь девочкой, повергала его в леденящий ужас.
Но однажды сила тяготения оказалась сильнее страха. Он пришел. Не танцевать. Просто посмотреть. На нее. Только на нее. Он прижался спиной к прохладной стене в самом темном углу у входа, затерявшись в толчее, и принялся жадно искать ее глазами.
И нашел. Она парила в центре зала, окруженная подругами. Казалось, она не просто танцевала, а излучала саму музыку, каждым движением, каждой улыбкой. Она смеялась, запрокидывая голову, и ее волосы переливались под стробоскопами. Алексей, оставаясь невидимым в своей тени, постепенно успокоился. Ему было позволено смотреть. Это было его тайное, горькое и сладкое одновременно, счастье. Он пил ее красоту, наслаждался ее грацией, ее радостью, которая, казалось, наполняла весь зал.
И вдруг музыка сменилась. Заиграло что-то медленное, томное, и к Софии тут же подлетел уверенный парень из старших классов. Сердце Алексея сжалось так, словно его ударили обухом по груди. Кровь отхлынула от лица, в ушах зазвенела мертвенная тишина, сквозь которую пробивался лишь стук его собственного сердца. Он машинально обхватил себя руками, стараясь сдержать дрожь, но вид того, как незнакомый парень обнял ее за талию, как ее рука легла на его плечо, навалился на Алексея черной, удушающей тучей безысходной тоски.
– Ты чего тут прикорнул, Страшнов? – вдруг раздался у самого уха едкий, знакомый голос одноклассника Петра. – Никак на Софку свою засматриваешься? Аж слюнки потекли?
Что-то внутри Алексея громко щелкнуло. Горячая волна стыда, ярости и боли накатила на него, смывая все барьеры. Он резко развернулся и, сам не помня как, со всей силы врезал Петру по лицу. Тот с воем отшатнулся, схватившись за щеку, а Алексей, не видя ничего перед собой, пробился к выходу и выскочил в прохладный вечерний воздух, дав себе слово – никогда. Никогда больше.
Он ревновал. Дико, безнадежно, иррационально. И в этот миг до него с ужасающей ясностью дошло: он влюблен. Так сильно, что аж больно. Так безнадежно, что хоть волком вой.
С того вечера его жизнь разделилась на «до» и «после». Он стал существовать от одной встречи с ней до другой. Теперь, проходя мимо, он не отворачивался. Он научился бросать короткий, жадный, украдкой взгляд – секундный луч, которого ему хватало, чтобы жить следующие несколько часов. Он успевал запечатлеть искорку в ее глазах, легкую улыбку, касающуюся губ, солнечную прядь, выбившуюся из заколки. Он собирал эти крупицы, как драгоценности, и бережно хранил в памяти.
София почти всегда была не одна. Ее постоянно окружали люди – подруги, восторженные поклонники. Алексей страдал молча, изо всех сил стараясь не выдать своей тайны. Лишь бы только не стали дразнить из-за нее. Ему, изгою, не простили бы и тени таких чувств. Он был недостоин. Не по внешности, не по успехам, ни по чему.
Но жить без этих коротких встреч он уже не мог. Он придумал себе ритуал. Он изучил ее маршрут и стал «случайно» встречать ее у небольшого газетного киоска по дороге домому. Он подходил к витрине, делая вид, что разглядывает обложки, а сам ловил в стекле ее отражение. Сердце бешено колотилось, когда он видел, как она переходит дорогу, приближается. Тогда он поворачивался, их взгляды на секунду встречались, он кивал ей и делал вид, что тоже идет по своим делам, наслаждаясь тем, что мог идти за ней несколько метров, дышать одним с ней воздухом.
Всю весну их десятого класса длился этот немой, странный танец.
И вот однажды у киоска случилось невозможное. Она не просто прошла мимо. Она остановилась. Повернулась к нему. И спросила своим звонким, чистым голосом:
– Алексей, а ты какие журналы любишь?
Он онемел. Мир сузился до ее лица, до ее глаз, смотревших на него без тени насмешки или жалости. С интересом.
– Что? – выдавил он и тут же покраснел, осознав всю глупость своего ответа. – Э… «Техника – молодежи»… И «Крокодил» иногда…
– И я их обожаю! – ее лицо озарила улыбка, и у него перехватило дыхание. – Но зачем их покупать? Они же есть в городской библиотеке, в читальном зале. Бесплатно. Хочешь, покажу? Пойдем вместе?
Он не верил своим ушам. Это было предложение. Свидание? Он заморгал, чувствуя, как горит все лицо, и смог только кинуть:
– Давай. Я сейчас свободен.
Они пошли. Библиотека была совсем рядом, за углом.
– Там моя тетя работает, – болтала София, и ее речь казалась ему самой прекрасной музыкой. – Я там с детства почти живу. Тебе надо обязательно записаться. Там такой мир интересный!
Так началась их библиотечная жизнь. Алексей парил где-то на седьмом небе. Сначала он дико стеснялся, говорил сбивчиво и тихо. Но София была на удивление простой и непринужденной. Она не делала ничего особенного, она была собой – и этого хватило, чтобы его скованность растаяла, как весенний снег. Рядом с ней он постепенно становился тем, кем был только наедине с собой или с самыми близкими, – спокойным, рассудительным, с доброй, чуть ироничной улыбкой.
А она не могла не заметить, как он на нее смотрит. Это был не восторженный, не наглый, не оценивающий взгляд. Он был… пронзительным. Таким глубоким и нежным, что от него становилось тепло и как-то не по-детски спокойно. И это растопило в ее сердце последние льдинки неопределенности.
Школа была в шоке. Когда их стали видеть вместе постоянно, поначалу послышались усмешки, начались перешептывания. Но очень быстро они стихли. После двух-трех случаев, когда Алексей, уже не сжимаясь от страха, а с холодной, уверенной яростью, поставил на место самых рьяных насмешников, все поняли: игра изменилась. Теперь у него была она. Его София. И он скорее готов был умереть, чем позволить кому-то обидеть ее или усомниться в их праве быть вместе.
С ним произошла удивительная метаморфоза. Говорят, что девушки «расцветают». Но это был именно его расцвет. Его внутренняя трансформация начала менять внешнюю оболочку. Он выпрямился. Его плечи расправились. Взгляд, всегда бегавший и неуверенный, стал твердым, спокойным, прямым. Он не менял черт лица – веснушки никуда не делись, нос не стал меньше, а брови тоньше. Но теперь все это складывалось в единое, цельное, мужественное и невероятно притягательное лицо сильного человека. По школьным коридорам он шел не спеша, и люди невольно расступались, с уважением отвечая на его кивок.
София оставалась все тем же сияющим солнцем – легким, улыбчивым, прекрасным. Но теперь у этого солнца появился свой надежный, незыблемый спутник. К выпускному классу они стали парой, про которую говорили: «не разлей вода».
Ирония судьбы была в том, что бывшая «антикрасота» Алексея стала эталоном харизмы и силы характера. Младшие ребята начали ему подражать – в его сдержанной манере говорить, в уверенной походке, даже в прическе.
Они были счастливы. Они прожили свое первое свидание с огромным, нелепым букетом полевых цветов, который он собрал для нее сам. Их первые походы в кино, где он три часа просидел, боясь пошевелиться, чтобы случайно не коснуться ее руки, а потом она сама взяла его ладонь в свои. Их первый танец на той самой дискотеке, куда он пришел уже не тенью, а ее кавалером, гордо и спокойно глядя на окружающих. Их первый, нежный, несмелый поцелуй у подъезда, от которого у них обоих перехватило дыхание и закружилась голова.
– Софь, – как-то спросила ее лучшая подруга, – ведь Алексея же после школы в армию заберут. Ты правда будешь его ждать?
– Поживем – увидим, – загадочно улыбалась София, и в ее глазах плескалась абсолютная, непоколебимая уверенность.
Тот же самый вопрос задала Алексею и его мать за вечерним чаем:
– Сынок, не забывай, тебе в восемнадцать – долг Родине отдавать. Как там у вас с Софией? Обещает ждать? Такая красавица-девушка… Соблазнов вокруг, ты знаешь, много.
– Мам, я знаю. Но мы любим друг друга, – тихо, но очень твердо сказал он.
– Это-то я вижу, – вздохнула мать. – Вместе-то вы любите. А разлука – она все чувства может перевернуть, иссушить.
Алексей помолчал, смотря куда-то вглубь себя, а потом поднял на мать ясный, взрослый взгляд.
– Мама, я на ней женюсь. До армии. Так я буду спокоен. И она тоже.
– Да как же это? – мать всплеснула руками. – Да вы же еще дети! Жизни не видели!
– Вот и посмотрим ее вместе, когда придет время, – его голос не допускал возражений. – Мам, нам не нужен банкет, много гостей. Я понимаю, дорого. Главное – быть семьей. А там и время до моего возврашения быстрее пройдет.
– Ох, сынок… В кого ты у меня такой решительный? – мать обняла его, и в ее глазах блеснули слезы. – А она-то согласна?
– Согласна. Пока я служить буду, она в институт на заочное поступит. Меня, может, в отпуск отпустят, если хорошо служить буду… Я буду стараться.
Алексей теперь торопился жить. После выпускного он устроился на завод – нужно было заработать на самое главное: на обручальные кольца. София, не раздумывая, подала документы на заочное отделение – она не хотела даже на год расставаться с ним перед долгой разлукой. Ее родители, присмотревшись к Алексею, увидели не того замкнутого мальчика, а серьезного, любящего молодого человека, и сдались. Правда, мать Софии еще пыталась уговорить дочь подождать.
– Дочка, я только счастья тебе желаю. Но ты подумай, ты так молода…
– Мама, я все уже обдумала. Если мы не распишемся, я все равно уйду к нему. Понимаешь? Он – мой человек. Другого мне не надо. Только он.
– Да что ты в нем нашла-то? Парень как парень. Есть и получше, и виднее…
– Конечно, есть! – София обняла маму. – Но мне нужен именно он. Он меня любит. А я его. Больше ничего не важно.
Свадьба была очень скромной, но для них она была сияющим венцом всего. А потом он уехал. Началась армейская служба.
Почти каждый день в его часть приходило письмо. Конверты, испещренные ее аккуратным почерком, пахшие ее духами, стали для него кислородом, единственной нитью, связывающей с прежней, счастливой жизнью. Он зачитывал их до дыр, пряча под подушку. Ребята в роте дивились такой преданности.
– Ну, это любовь, так любовь… – говорили они. – Ладно, покажи хоть фото жены!
– Нечего вам на мою жену глазеть, – смеялся Алексей, но фотографии показывал – маленькую, где они вместе, счастливые, идущие куда-то рука об руку.
И вот он вернулся. София, увидев его на перроне, расплакалась, не в силах сдержать переполнявшие ее чувства. Он сошел на землю, и она вцепилась в него, словно боялась, что это сон. И он, этот уже возмужавший, крепкий солдат, не смог удержать скупых мужских слез.
– Вот вцепились друг в друга, не разольешь, – улыбалась сквозь слезы его мать. – Настенька, дочка, дай же и мне сына обнять!
– Ты так изменился… – шептала София, разглядывая его. – Совсем… Шире в плечах, тверже… Мускулы как стальные канаты!
– Армия, – коротко улыбнулся он, глядя в ее любимые глаза цвета топаза и целуя ее в мокрые от слез ресницы. – Физподготовка у нас была серьезная.
– Красавец мой… – прошептала она, прижимаясь к его груди. – Наконец-то. Теперь никуда не отпущу.
– Это я тебя никуда не отпущу, – тихо сказал он. – Никогда.
Дома уже был накрыт стол. Собирались соседи, родственники, несколько друзей.
– Ого, – рассмеялся Алексей, окидывая взглядом стол. – Целая вторая свадьба получается!
Никто и не заметил, как они вдвоем исчезли из шумной комнаты. Гости веселились, произносили тосты, рассматривали его армейские фотографии, пели песни. А когда вернулись молодые, все уже было в самом разгаре.
Они сели за стол, не разжимая рук. Полились беседы, рассказы, смех. Потом гости стали потихоньку расходиться, а Алексей с Софией ушли на кухню – мыть гору посуды.
– Вот и наступило наше самое счастливое время, – сказал он, передавая ей вымытую тарелку. – Я уже договорился на заводе, возьмут. Там как раз для сотрудников жилье строят. Так что, скоро будет и своя крыша над головой.
Наступил тихий, безоблачный вечер. Воздух был густым и сладким от цветущей под окнами сирени, а из ближайшего сквера доносились трели соловья. Они сидели на балконе, пили чай и молча смотрели на засыпающий город. Родители уехали на дачу, и они остались одни в своей маленькой, но уже общей вселенной.
– Софья… – вдруг тихо спросил Алексей, глядя на ее профиль, освещенный закатным солнцем. – Скажи… За что ты меня тогда… полюбила?
Она повернулась к нему, и в ее глазах играли золотые искорки. Она улыбнулась той самой своей улыбкой, которая когда-то растопила лед в его душе.
– А разве любят – за что-то? – спросила она, беря его сильную, уже привыкшую к труду руку в свои нежные ладони. – Любят – просто так. Вот и все.
Они обнялись и замолчали, слушая, как затихает вечер, наслаждаясь теплом друг друга и тишиной, которая была полнее и красноречивее любых слов. Он когда-то был ее тенью. Теперь он стал ее скалой, ее защитой, ее солнцем, согревающим ее. А она навсегда осталась его светом, его музой, его единственной и неповторимой любовью.