Вероника медленно, с ощущением тяжести в каждой мышце, поставила две объемные сумки с продуктами на полированный пол прихожей. Пластиковые ручки впились в ладони, оставив на коже красные полосы, которые медленно начинали исчезать. Она наклонилась, чтобы развязать шнурки на своих туфлях, и почувствовала, как ноет спина. Четыре года брака, а это место так и не наполнилось теплом, не стало убежищем. Скорее, квартира напоминала временное пристанище, красивый, но бездушный номер в гостинице, где приходилось жить по чужим, негласным, но строгим правилам. Воздух здесь был спертым и неподвижным.
— Максим, я вернулась! — прокричала женщина, стараясь, чтобы голос прозвучал громче и бодрее, чем она чувствовала себя на самом деле.
Единственным ответом стал непрерывный, монотонный стук компьютерной клавиатуры, доносящийся из-за закрытой двери кабинета. Этот звук стал саундтреком ее будней. Вероника повесила свое осеннее пальто на вешалку, провела рукой по ткани, смахнув невидимые пылинки, и направилась на кухню. Она начала беззвучно, на автомате, раскладывать покупки. Молоко в холодильник, свежий хлеб в хлебницу, куриное филе на разделочную доску для вечернего ужина. Все было привычно, все было одинаково изо дня в день, и все это приобреталось на ее средства.
Сорок пять тысяч рублей — именно такой была ее зарплата офис-менеджера в небольшой, но стабильной фирме. Когда-то, в самом начале их совместного пути, ей казалось, что этой суммы с лихвой хватит на двоих, на их маленькое, но счастливое будущее. Но Максим работал нерегулярно — то фриланс, то кратковременные подработки, которые заканчивались так же внезапно, как и начинались. Постоянного, надежного источника дохода у него не было уже почти полтора года, и эта неопределенность висела в воздухе тяжелым туманом.
— Макс, ты будешь ужинать? — спросила Вероника, поворачивая ручку конфорки и слыша привычный щелчок.
— Угу, — донеслось из комнаты, голос был отстраненным, поглощенным цифровым миром. — Кстати, сегодня пришел счет за интернет. Две тысячи с чем-то.
Вероника непроизвольно сжала челюсти, почувствовав, как напряглись мышцы шеи. Снова эти расходы ложились на ее плечи. Коммунальные услуги, продукты, связь, бытовая химия — все это аккуратной горкой складывалось в понятие «семейный бюджет», который по факту состоял лишь из ее скромной зарплаты. Она сделала глубокий вдох, пытаясь унять дрожь в пальцах.
— Хорошо, я завтра его оплачу, — ровно ответила она, глядя в окно на темнеющее небо.
Первые два года их брака она еще питала надежды, строила воздушные замки и верила, что ситуация непременно изменится к лучшему. Максим тогда давал обещания, полные энтузиазма, говорил о грандиозных планах, рассуждал о том, какое яркое будущее их ждет. Но постепенно, месяц за месяцем, эти слова теряли свою энергию, становясь пустыми, ничего не значащими звуками, которые растворялись в тишине квартиры так же быстро, как и возникали.
— Рынок труда сейчас очень сложный, высокая конкуренция, — часто оправдывался он, отводя взгляд. — Но я постоянно просматриваю вакансии, я обязательно найду что-то стоящее.
Его поиски затягивались, превращаясь в нечто абстрактное и бесконечное. А Вероника все острее ощущала себя не женой и спутницей жизни, а единственным добытчиком в этой странной ячейке общества. Ранний подъем, дорога на работу, восемь часов среди чужих людей, дорога обрамой, поход в магазин, готовка, уборка. Максим же проводил свои дни, уткнувшись в монитор, изучая бесконечные «перспективные проекты», которые так никогда и не материализовались.
— Верунь, а что если на этих выходных съездим к твоим родителям? — неожиданно предложил он за ужином, разглядывая кусок мяса на своей тарелке.
— А на какие средства? — устало спросила женщина, отодвигая от себя пустую тарелку. — У меня денег едва хватает, чтобы дотянуть до следующей зарплаты.
— Ну, мы как-нибудь найдем. Можешь у своих подруг немного занять, они не откажут.
— Максим, мне тридцать лет, — голос ее дрогнул. — Постоянно просить деньги у подруг… Это неудобно. Унизительно.
— Ой, да брось ты! — он махнул рукой, словно отмахиваясь от надоедливой мухи. — Тебе всего тридцать, это самый расцвет! Жизнь только начинается, все впереди.
Но эти ободряющие фразы звучали все реже и неискреннее. Со временем их сменили другие, колкие и ранящие:
— Тебе уже тридцать, Вероника. Кому ты теперь такая нужна? Хорошо, что я с тобой, что я есть.
Эта фраза, словно кислотой, выжигала в ее сознании веру в себя, заставляя сомневаться в собственной привлекательности, в своей ценности. Вероника стала чаще задерживаться у зеркала в прихожей, внимательно всматриваясь в свое отражение, отмечая первые, едва заметные морщинки у глаз, следы хронической усталости на лице. Может, он прав? Может, в ее годы действительно лучше держаться за любого, пусть и неидеального спутника, чем остаться в полном одиночестве?
Вечерами, возвращаясь с работы в переполненном автобусе, Вероника мысленно, как бухгалтер, вела подсчеты. Продукты — примерно двадцать тысяч, коммуналка — пять, интернет и мобильная связь — еще около двух, проездной — три. Итого уходило тридцать. Оставалось пятнадцать тысяч на все остальное: на одежду, которая давно обносилась, на лекарства, на непредвиденные траты, на маленькие женские радости, в которых она себе давно отказывала.
— Максим, может, ты будешь искать работу немного… активнее? — осторожно, почти робко спросила она как-то раз, когда они мыли посуду. — Денег стало оставаться совсем мало.
— Да я же ищу постоянно! — его голос сразу же зазвенел сталью раздражения. — Ты думаешь, мне нравится сидеть без дела? Сидеть в четырех стенах?
— Я не это имела в виду. Просто ситуация…
— Просто ты меня пилишь! Постоянно! Вместо того чтобы поддержать, ты только и делаешь, что предъявляешь претензии!
Вероника тут же замолкала, словно рот ее был наполнен ватой. Поддерживать человека, который целыми днями просиживал за компьютерными играми, прикрываясь видимостью поиска работы, было невероятно сложно, почти невозможно.
Каждую ночь, лежа в постели рядом с храпящим мужем, она смотрела в потолок, уставшими глазами выискивая в темноте знакомые трещинки, и думала. Думала о будущем. Что ждет ее через год? А через пять лет? Неужели так и придется тащить на своих плечах этот воз обязанностей и ответственности до самой старости, без права на отдых, на слабость?
Иногда, в особенно темные минуты, она позволяла себе мечту. Представляла, как подает на развод, находит небольшую, но свою квартирку, обставляет ее по своему вкусу и начинает жить в тишине и спокойствии, одна. Но едва эта картина возникала в воображении, как тут же в голове звучал привычный, ядовитый голос Максима: «Тебе уже тридцать. Кому ты нужна?»
Страх перед одиночеством, перед осуждением окружающих, перед неизвестностью парализовал волю. И она убеждала себя, что лучше плохое, но привычное замужество, чем никакого. Лучше хоть какая-то, пусть и иллюзорная, семья, чем пустая квартира и долгие, безмолвные вечера в полном одиночестве.
Приближался день рождения Вероники. Тридцать один год — возраст, когда принято подводить некие итоги, оглядываться на пройденный путь и с надеждой смотреть вперед. Но у нее не было ни итогов, которыми можно было бы гордиться, ни планов на будущее, которое манило бы своими перспективами. Была лишь глубокая, всепоглощающая усталость и чувство безнадежности, которое сковывало по рукам и ногам.
— Что планируешь на свой день рождения? — спросил Максим за неделю до знаменательной даты, не отрывая взгляда от экрана ноутбука.
— Хочу встретиться с Катей и Леной, сходить в то новое кафе в центре, — ответила Вероника, стараясь вложить в голос энтузиазм. — Мы так давно не виделись, не общались по-человечески.
— А денег хватит на этот поход? — его вопрос прозвучал практично и сухо.
— У меня есть небольшая заначка. Я смогла отложить двадцать тысяч.
Эти деньги она копила долгих шесть месяцев, отрывая понемногу от каждой зарплаты, отказывая себе в мелочах. Она прятала купюры между страницами старой, потрепанной книги с кулинарными рецептами, доставшейся ей от бабушки, — Максим никогда не интересовался кулинарией и в эту книгу не заглядывал.
В сам день рождения Вероника проснулась с непривычным чувством легкого предвкушения. Наконец-то она сможет потратить заработанные средства на себя, не думая о счетах, о продуктах, о бесконечных нуждах. Встретиться с подругами, посидеть в уютной атмосфере, посмеяться, поговорить по душам о чем-то отвлеченном и приятном.
Максим еще спал, когда она на цыпочках вышла на кухню, чтобы достать свои сбережения. Она открыла книгу с привычным, радостным волнением — и замерла, как вкопанная. Между пожелтевших страниц, испещренных бабушкиным почерком, ничего не было.
Сердце ее забилось чаще. Она торопливо, почти лихорадочно, начала перелистывать все страницы подряд. Затем проверила соседние тома на полке. Руки начали дрожать. Деньги, ее трудные, кровные деньги, бесследно исчезли.
— Может, я переложила их куда-то и забыла? — прошептала она сама себе, обыскивая верхние полки шкафа. — Может, я убрала их в другое место для надежности?
Но память с безжалостной четкостью подсказывала — две недели назад она сама аккуратно положила свернутые купюры именно в этот старый переплет. Больше их было негде хранить.
Кто мог их взять? Посторонних в квартире не бывало, ключи были только у нее и у Максима. Оставался единственный, самый горький вариант.
— Максим! — крикнула она, врываясь в спальню. — Ты не брал деньги из моей книги?
Муж сонно приоткрыл один глаз, потом второй:
— Какие еще деньги?
— Мои двадцать тысяч! Они лежали в кулинарной книге, в синей!
— А, эти, — он зевнул, с трудом приподнимаясь на локте. — Брал, конечно. Взял.
Вероника почувствовала, как у нее подкашиваются ноги, а пол уходит из-под ног. Она схватилась за косяк двери, чтобы не упасть. Такого спокойного, почти безразличного тона она не ожидала даже от него.
— Как… взял? Зачем? — выдавила она, чувствуя, как комок подступает к горлу.
— Ну, срочно понадобилась новая оперативная память для компа. Старая совсем уже никуда не годилась, все тормозило. А ты бы все равно потратила эти деньги на какую-нибудь ерунду.
— На ерунду? — ее голос сорвался на высокую, почти истеричную ноту. — Максим, это мой день рождения! Я целых полгода копила, чтобы просто встретиться с подругами!
— Ну, подруги никуда не денутся, повидаешься с ними в другой раз. А компьютер мне нужен для работы, он реально тормозил.
— Это были МОИ деньги! — закричала она, и слезы наконец вырвались наружу, горячие и горькие. — Я их полгода откладывала, во всем себе отказывала!
— Ну и что с того? — он пожал плечами, окончательно садясь на кровати. — Мы же одна семья. У нас, по-идее, все должно быть общее. И деньги в том числе.
Вероника стояла посреди спальни, глядя на этого человека, и не могла поверить в происходящее. Полгода жесткой экономии, полгода отказа от новых колготок, от хорошего крема, от походов в кино — и все это ради какой-то компьютерной платы, очередной игрушки для взрослого мужчины.
— Ты мог хотя бы спросить меня! — закричала она, сжимая кулаки. — Предупредить, посоветоваться!
— А зачем спрашивать? Ты бы все равно в итоге разрешила, — он сказал это с такой уверенностью, что у нее перехватило дыхание.
— НЕТ! Я бы не разрешила! Ни за что!
— Ну да, конечно, — он усмехнулся, и в этой усмешке сквозила неподдельная насмешка. — Потому что ты по натуре жадная. Лучше будешь держать деньги в книжке, как старуха, чем поможешь собственному мужу с развитием.
Эти слова прозвучали для нее последней каплей, тем самым звоном разбитого стекла, который возвещает конец. Внутри нее что-то надломилось, порвалось, освободилось. Четыре года терпения, четыре года оправданий его поведения, четыре года надежд — все это в одно мгновение рассыпалось в прах.
— Всё, — тихо, но очень четко сказала она. — Всё, конец. Я подаю на развод.
— О, опять твои драматические спектакли начались? — он усмехнулся, но в его глашах мелькнула тревога. — Ты же без меня и дня не проживешь. Я — твой муж, я смысл твоей жизни, если ты еще не забыла.
Эти слова, которые раньше вселяли в нее животный страх, теперь прозвучали пусто и жалко. Она впервые почувствовала не страх перед одиночеством, а странное, щемящее чувство освобождения.
— Проживу, — ее голос обрел неожиданную для нее самой твердость. — И проживу прекрасно. Ты для меня не смысл, а балласт.
— Да ладно тебе! — Максим поднялся с кровати, его лицо выражало уже явное беспокойство. — Вероника, опомнись! Тебе тридцать один год! Кому ты такая, в твоем-то возрасте, нужна? Одна?
— Себе нужна, — она выпрямила спину и посмотрела ему прямо в глаза. — И этого более чем достаточно.
Муж растерянно смотрел на нее, и в его взгляде читалось неподдельное изумление. Впервые за все четыре года совместной жизни она не испугалась его манипуляций, не начала оправдываться и плакать, не просила прощения.
— Верунь, ну не глупи, прекрати этот цирк, — он попытался сменить гнев на милость, его голос стал мягче. — Ссориться из-за каких-то денег? Ну, взял немного, подумаешь. Я же не на левые цели потратил.
— Немного? Это все мои сбережения! Ты не ценишь ни меня, ни мой труд, ни мои чувства!
— Ну, заработаешь еще, — отмахнулся он. — У тебя ведь работа постоянная, стабильная.
— Заработаю, — кивнула она. — Но тратить эти деньги я буду исключительно на себя.
С этими словами она решительно направилась к шкафу, достала с верхней полки среднюю дорожную сумку и стала так же методично складывать внутрь самое необходимое: нижнее белье, документы, косметичку, несколько простых и удобных вещей.
— Ты что это делаешь? — в голосе Максима прозвучала уже настоящая паника.
— Собираю вещи. На время перееду к маме.
— Вероника, да брось ты эти глупости! Куда ты собралась? У твоей мамы однокомнатная квартира, вам там будет тесно и неудобно!
— Мне будет в сто раз удобнее, чем в этих стенах с тобой.
Максим, как тень, следовал за ней по квартире, пытаясь преградить путь, заглянуть в глаза.
— Подумай здраво, остынь! Тебе одной будет очень тяжело! Квартиру снимать — это огромные расходы, за все придется платить самой…
— А разве не я уже все за все плачу? — она остановилась и посмотрела на него с таким спокойствием, что он отступил на шаг.
— Ну, я же тоже что-то приношу в дом! Время от времени! А там что тебя ждет? Пустая квартира, одинокие вечера под звуки телевизора?
— Знаешь, даже одинокий вечер под телевизор будет мне в радость по сравнению с вечером в обществе человека, который без зазрения совести ворует у меня деньги.
— Да я же не воровал! — взорвался он. — Я взял у собственной жены, это же нормально в нормальной семье!
— Это НЕ нормально! — ее крик прозвучал оглушительно в тишине квартиры. — Нормально — уважать друг друга! Нормально — СПРОСИТЬ разрешения!
Она захлопнула замок на сумке, взвалила ее на плечо и прошла в прихожую. Максим плелся следом, все еще не веря, что это происходит наяву.
— Вероника, ну хватит! Давай все обсудим, как взрослые люди!
— Обсуждать нам уже нечего. Все было сказано годами молчания.
— Но я же люблю тебя! — выкрикнул он вдруг, и в его голосе прозвучала отчаянная нота.
Вероника остановилась у самой двери, повернулась к нему. Ее лицо было спокойным и усталым.
— А я тебя — больше нет. Я устала любить человека, который не уважает меня ни на грош.
— Я уважаю! Просто…
— Просто ничего, — она перебила его. — Прощай, Максим.
Она повернула ручку, открыла тяжелую железную дверь и вышла на лестничную площадку. За спиной она слышала его тяжелое дыхание. Он стоял в проеме, беспомощный и растерянный.
— Это всё эмоции! Ты остынешь и все поймешь! — крикнул он ей вслед. — Через неделю ты вернешься и будешь умолять меня принять тебя обратно!
Вероника не обернулась. Она ровно и твердо спустилась по лестнице, вышла на улицу и вдохнула полной грудью прохладный осенний воздух. Он обжег легкие, и она впервые за долгие годы почувствовала себя по-настоящему живой, свободной и легкой.
Она достала телефон, дрожащими от волнения пальцами нашла в списке контактов номер мамы и нажала кнопку вызова.
— Мама, можно я к тебе приеду? Ненадолго.
— Конечно, родная. Что-то случилось? — встревожился материнский голос.
— Я расхожусь с Максимом. Окончательно.
— Слава Богу, — тихо, с облегчением выдохнула мама. — Я давно ждала этого дня. Приезжай, конечно.
В автобусе Вероника прижалась лбом к холодному стеклу и смотрела на проплывающий за окном вечерний город, на мелькающие огни реклам и фонарей. Впереди ее ждала полная неизвестность: поиск отдельного жилья, новая, непривычная жизнь в одиночестве, финансовые трудности, с которыми придется справляться самой. Но парадоксальным образом внутри нее не было ни капли страха. Было лишь огромное, всезаполняющее чувство облегчения и тихой, спокойной уверенности.
Она снова достала телефон и открыла общий чат с подругами.
«Девочки, встречаемся сегодня вечером, как и планировали? Будем отмечать мой день рождения и… начало моей новой, свободной жизни.»
Ответы пришли почти мгновенно. Катя и Лена радовались ее решению так искренне и бурно, как будто это был и их собственный праздник.
— Мы так за тебя рады! Мы уже давно надеялись, что у тебя хватит смелости сделать этот шаг, — обняла ее Катя, когда они встретились в уютном, теплом кафе с приглушенным светом.
— А я так долго боялась остаться одна, — призналась Вероника, сжимая в руках бокал. — Мне казалось, что это конец.
— И очень зря боялась, — улыбнулась Лена, ее глаза лучились добротой. — Поверь, быть одной в тысячу раз лучше, чем быть с человеком, который не видит в тебе личность, не ценит твою душу и твой труд.
Вероника подняла свой бокал с красным вином, и огоньки свеч отразились в темной жидкости.
— Я хочу выпить за свободу. За новую, честную жизнь. И за то, чтобы больше никто и никогда без моего согласия не распоряжался моим временем, моими чувствами и моими деньгами.
Подруги звонко чокнулись с ее бокалом, их лица сияли. А Вероника чувствовала, как с каждым глотком терпкого вина внутри нее становится все светлее и теплее, как будто на душе распускаются первые весенние цветы после долгой, суровой зимы.
Дома, в маминой маленькой, но такой уютной и пахнущей детством квартире, она долго не могла уснуть, глядя в потолок. Но теперь это была не бессонница отчаяния, а бессонница сладкого, щемящего предвкушения. Завтрашний день был для нее чистым листом, первой страницей новой книги. Она знала, что путь предстоит сложный, полный испытаний, но это был честный путь, ее собственный путь. Путь, на котором никто и никогда не посмеет сказать ей, что в тридцать один год она никому не нужна.
Вероника улыбнулась в темноте, повернулась на бок и закрыла глаза. Наконец-то, спустя долгих четыре года, она снова стала нужна самой себе. И она понимала, что это — самое главное чувство, которое только может быть у человека.
Подробнее