В январе вокруг Новомихайловска стояли такие морозы, что иней на проводах искрился на солнце. Семилетний Кирилл Тимофеев по пятницам просыпался раньше маминого будильника – только в этот день недели. Остальное время шло по привычному распорядку: сад, школа, работа, магазины. Но для мальчишки пятница была особенным днём: в старом сером лукошке, которое ещё бабушка когда-то носила, он аккуратно собирал «подарки»: батон, пару сосисок, яблоко или что-то другое, что удавалось взять с домашнего стола.
— Опять тащишь еду? — ворчал старший брат Максим, чистя зубы.
— Угу, — кивал Кирилл, крепче сжимая верёвочную ручку корзины.
Мама, Наталья Петровна, знала о его «вылазках», но не вмешивалась: характер у сына был упрямый, и выспрашивать что-либо казалось бесполезным. Она лишь ставила одно условие:
— Только не ходи в темноте.
Кирилл послушно соглашался, уходил после занятий и всегда возвращался до наступления сумерек.
Пустырь начинался сразу за железнодорожными путями. Когда-то там располагался завод мебельных щитов, а теперь остались лишь разбитые бетонные плиты, полузасыпанные траншеи и несколько одиноких тополей. Зимой это место выглядело особенно безлюдным, словно мороз вытянул из него всю жизнь. Люди обходили его стороной: говорили, что под плитами спрятаны острые куски металла, и можно пораниться. Да и стая бездомных собак, которая постоянно бродила там, отпугивала прохожих.
Но Кирилл шёл к самому дальнему углу пустыря. За нагромождением плит находилась небольшая яма, где доска подпирала открытый люк. Получалось что-то вроде укрытия, напоминающего маленькую комнатку.
Мальчик ставил лукошко и доставал еду.
— Здравствуйте, это снова я, — шептал он, будто кто-то мог его услышать.
Он крошил хлеб, аккуратно разрезал сосиски старым перочинным ножом и раскладывал всё на сложенную газету.
Сначала он убегал сразу: было страшновато. Но через три недели стал задерживаться: сидел на обломке плиты, шаркая ботинками по снегу. Через пять-десять минут из глубины люка появлялся молодой рыжий пёс, который каким-то чудом выжил среди дворняг. Он хромал на заднюю лапу и не подпускал мальчика ближе двух метров.
Кирилл назвал его Каспером.
— Ешь, Кась, пока другие не забрали, — шептал он. Пёс хватал сосиску, отбегал в сторону, но его золотистые глаза уже не выражали прежнего ужаса.
Так проходила зима: школа, буквы, таблица умножения, а каждую пятницу – пустырь и Каспер.
К концу февраля ударили жёсткие морозы: минус двадцать пять. В пятницу началась метель, но Кирилл всё равно уговорил маму отпустить его «на кружок робототехники». Лукошко он спрятал под курткой. На пустырь шёл, закрыв лицо шарфом.
Каспера не было видно. В люке сквозило холодом. Кирилл присел, положил батон, свистнул, как учил дед. Тишина. Потом из глубины донеслось тихое скулящее попискивание.
— Каспер?
Снег забирался за воротник. Мальчик решился позвать:
— Кась, выходи!
Никто не появился. Под доской царила тьма. Кирилл поднял фонарь и направил луч внутрь: лестницы не было видно, но снега там тоже не оказалось. Пространство находилось ниже уровня промерзшей земли. Оценив обстановку, Кирилл стиснул зубы:
— Сейчас. Я быстро.
Он сдвинул доску, раздвинул её руками и, дрожа, спустился вниз. Лестницы действительно не оказалось: пришлось спрыгнуть на бетонный пол. Свет фонаря выхватил из темноты старый коридор коммуникаций, поржавевшие трубы и… Рыжий пёс лежал, поджав больную лапу. Он открыл глаза. Рядом что-то шевелилось.
Кирилл пригляделся и ахнул: под брюхом Каспера копошились два крошечных щенка! Именно от них доносилось жалобное попискивание.
— Так ты теперь папаша? — удивился мальчик.
Он поставил фонарь и присел. Пёс тихо зарычал — не агрессивно, а предупреждающе.
— Не бойся. Я тебя кормлю. Теперь будем кормить и малышей.
Щенки ели с трудом. Каспер взял сосиску, разжевал её, выплюнул кашицу и пододвинул к малышам. Кирилл замер: так можно было?
Над люком завывал ветер. Холод пробирал до костей. Мальчик чувствовал: долго пёс здесь не протянет. Он встал и потрогал его лапу: она была опухшей.
— Подожди. Я приведу людей.
Каспер смотрел на него так, словно спрашивал: «Ты вернёшься?»
Кирилл выбрался наружу, вернул доску на место, чтобы никто не заметил. Затем побежал к дороге, пока дыхание не стало обжигать грудь.
На остановке стоял автобус маршрута 12. Кирилл влетел в салон и закричал:
— Там собаки, малыши! Они умрут!
Водитель обернулся:
— Ты из какого класса?
— Четвёртый. Помогите, пожалуйста!
В голове мелькнула одна фамилия — Минин, сосед, который чинит машины и всегда подбирает бездомных животных. Кирилл достал телефон и нажал вызов.
— Дядя Серёжа, помогите! На пустыре под люком собака и щенки.
Через пять минут дизель «Форда» Минина уже ревел на заснеженной дороге.
Старый люк открыли ломом. Сергей Минин спустился первым, за ним последовал Кирилл. Пёс зарычал, но узнав мальчика, ткнулся носом.
— Сустав выбит, — сказал Минин, осматривая лапу. — Щенков забираю. Собаку — в багажник, укроем. Поможешь?
С трудом вытащили всех. Каспер визжал от боли, но терпел. Сергей положил его в коробку и бросил туда старую куртку.
— Держись.
Ветер утих только к ночи. Каспер с щенками заняли угол автомастерской, где работал обогреватель. В холодильнике нашлись вакцина и сыворотка — всё благодаря старой дружбе с ветеринаром Анной Леонидовной.
Когда пса обработали, а щенков напоили тёплым молоком, Кирилл покрутился и спросил:
— Можно приходить?
— Конечно, приходи на выходных, — кивнул Минин. — Но дома скажи правду.
— Хорошо.
Мама сначала рассердилась:
— Как ты полез в эту дыру! Мог замёрзнуть насмерть!
Потом слушала, как сын рассказывал про щенков, и тайком вытирала слёзы.
— Звонила Анна Леонидовна, сказала, щенков пристроят, — сообщила Наталья Петровна вечером. — А пса обратно на улицу не пустят: он уже старый. Может, кто-то заберёт…
Максим, старший брат, буркнул из-за компьютера:
— Заберите сами. У нас частный двор. Будет вам охрана.
Мать резко обернулась:
— Ты серьёзно?
— А что? Пёс уже немолодой, щенков легче пристроить.
Кирилл не поверил своим ушам:
— Правда? Он хороший. Он ничего.
— Вот и решено. Один на автостоянке лишний, другой — пригодится дома, — сказал Максим и пожал плечами, словно это было очевидно.
Весенний снег таял неровными рывками. В субботу Минин сам привёз Каспера к Тимофеевым:
— Глаз почти зажил, лапа восстанавливается. Держите документы: глистогон, прививка.
Кирилл положил ладони на ржавую спину пса:
— Вот и всё, теперь ты наш. Понял?
Каспер лизнул мальчику ладонь и, сделав несколько кругов по двору, начал исследовать новые запахи.
Щенков забрали одноклассник Вадик и библиотекарь из села. Теперь Кирилл ходил в школу, словно парил над землёй на несколько сантиметров выше.
К концу учебного года учительница объявила задание:
— Напишите сочинение: «Мой самый добрый поступок зимой».
Кирилл долго выводил кривые буквы, старательно формулируя мысли:
«Иногда нужно отправиться туда, где страшно, чтобы помочь тому, кто слабее. Настоящая доброта — это не просто поделиться куском хлеба, а остаться рядом, пока холод не сменится теплом».
Учительница прочитала его работу и улыбнулась:
— А что было дальше?
— Дальше? — пожал плечами Кирилл. — Теперь пятница перестала быть единственным днём, когда можно делать добро.
Соседка, которая вела школьное радио, предложила:
— Может, расскажешь об этом всему классу?
Кирилл погладил Каспера за ухом и покачал головой:
— Не стоит объявлять на весь мир. Главное — пес жив, и он больше не голодает.
Каспер фыркнул, будто соглашаясь.
Когда наступило лето, Наталья Петровна заметила одну особенность: Кирилл по привычке собирал пятничное лукошко. Только теперь он нёс его не на пустырь, а во двор дома престарелых в конце улицы. Там он знакомил стариков с Каспером, а пес терпеливо позволял себя гладить.
— Зачем это? — спросила мама.
— Кому-то нужен хлеб, — пожал плечами Кирилл, — а кому-то — просто пять минут разговора. Как зимой: если есть тепло, им нужно делиться.
Наталья Петровна смотрела вслед сыну, который уходил с лукошком и псом, и думала о том, что иногда чудеса рождаются из детской настойчивости: видеть тех, кого взрослые привыкли игнорировать.
А на пустыре за железной дорогой бурьян пробивался сквозь щебень. Люди снова начали ходить через него к пруду — никакой стаи там уже не было. Но если прислушаться, можно было различить в шелесте ветра лёгкое эхо: поскрипывание доски у люка и далёкий детский голос:
— Кась, я принёс. Ешь, пока другие не забрали.